Повили́ка (лат.Cūscuta) — широко известные паразитическиерастения семейства Вьюнковые, все виды которого отнесены к категории карантинных сорняков. Повилика не имеет корней и листьев. Стебель нитевидный или шнуровидный, желтоватый, зеленовато-жёлтый или красноватый. Повилика обвивается вокруг растения-хозяина, внедряет в его ткань «присоски» и питается его соками. Недавние исследования показали, что повилика способна улавливать запах растений и таким образом находить жертву. Паразитирует на многих сорняках, кормовых травах, овощных и бахчевых культурах, картофеле, льне, джуте, кенафе, деревьях и кустарниках. Нарушая обмен веществ у растений, сильно ослабляет их, задерживает рост и развитие, нередко вызывает гибель.
Как правило, в текстах упоминание о повилике встречается без уточнения вида этого растения. Однако, можно примерно судить о таковом, если в контексте говорится о цвете растения. Так, жёлтые или желтоватые нити повилики, опутывающие растение, чаще всего принадлежат повилике европейской, а красноватые — повилике тимьянной.
Как у нас, так и у немцев слезам высшего существа приписывается сила производить растения: orchis mascula по-немецки называется Frauentran, Marienthrane, которое вполне соответствует не только нашей плакун-траве, но и древнему Helenium, e lacrimis Helenae natum, а также и золотым слезам Фреи; точно так как растение ― волос Фреи ― Freyjuhar находим в Capillus Veneris и в сербском «вилина коса» ― cuscuta europaea.[5]
— Фёдор Буслаев, «Об эпических выражениях украинской поэзии», 1850
Повернулись спиной к ветру ― «ничего в волнах не видно». А сегодня надо гладить без морщинки: Недилько сказал, что приедет на нас посмотреть. Подмаренник переплел пшеницу, и валок тянется издали, метров за десять. Вообще хлеб сорный. В окошечко справа мне видно, сколько кисточек осота, головок молочая, черных зернышек повилики скатывается к борту.[6]
А цветник от этого разрушения стал нисколько не хуже. Остатки решётки заплели хмель, повилика с крупными белыми цветами и мышиный горошек, висевший целыми бледно-зелёными кучками, с разбросанными кое-где бледно-лиловыми кисточками цветов.
Я возвращался домой полями. Была самая середина лета. Луга убрали и только что собирались косить рожь.
Есть прелестный подбор цветов этого времени года: красные, белые, розовые, душистые, пушистые кашки; наглые маргаритки; молочно-белые с ярко-жёлтой серединой «любишь-не-любишь» с своей прелой пряной вонью; жёлтая сурепка с своим медовым запахом; высоко стоящие лиловые и белые тюльпановидныеколокольчики; ползучие горошки; жёлтые, красные, розовые, лиловые, аккуратные скабиозы; с чуть розовым пухом и чуть слышным приятным запахом подорожник; васильки, ярко-синие на солнце и в молодости и голубые и краснеющие вечером и под старость; и нежные, с миндальным запахом, тотчас же вянущие, цветы повилики...[2]
Возвращались домой по нагретому солнцем полю, притаптывая увядшую от дневной жары короткую траву дёрна, срывая по дороге бессмертники, белые и розовато-бледные, золотую куриную слепоту и лиловые повилики. Шли молча, задумчиво и не спеша; иногда солдат предлагал детям: ― А ну, садитесь мне на плечи! Люба отказывалась, а Ванюша, широко улыбаясь, влезал на шею Капендюхина и, сидя там, покрикивал своим басом...
Боже мой, что было с садом! На клумбах, пышных и многоцветных, как огромные диванные подушки, росла дикая трава ― что ни день, то гуще и дичее. Непрорубленные и нерасчищенные аллеи превратились в сплошную заросль, ― надо было всё прорубать, чистить, засаживать снова. Здесь пышно распустились чёрные лопухи, тонкий крепкий вереск, ползкий и живучий, как змея; злой татарник с тяжёлыми мохнатыми цветами, нежная, фарфорово-розовая повилика, слегка пахнущая миндалём, и ещё какие-то цветы и травы, названий которых я не знал.[3]
― Что это за деревья? ― спросил он.
― А мёртвые, ― ответил парень. ― Задушенные.
― Но на них же листья и цветы, ― сказал Зыбин.
― А вы подойдите, подойдите, ― сказал парень. И даже древесина у этих трупов была неживая, мертвенно-сизая, серебристо-зеленая, с обвалившейся корой, и кора тоже лупилась, коробилась и просто отлетала, как отмершая кожа. А по всем мёртвым сукам, выгибаясь, ползла гибкая, хваткая, хлёсткая змея-повилика. Это её листики весело зеленели на мёртвых сучьях, на всех мучительных развилках их; это её цветы гроздьями мельчайших присосков и щупальцев, удивительно нежные и спокойные, висели на сучьях. Они были так чужды этой суровой и честной смертной бедности, что казались почти ослепительными. Они были как взрыв чего-то великолепного, как мрачный и волшебный секрет этой мёртвой реки и сухой долины её. В этом лесу было что-то сродное избушке на курьих ножках, или кладу Кощея, или полю, усеянному мёртвыми костями.
― Страшное дело, ― сказал Зыбин. ― Вы понимаете, Кларочка, они же мёртвые. Их повилика задушила. Клара ничего не сказала, только мотнула как-то головой.
― И она тоже погибнет, ― сказал Зыбин, ― только она не знает об этом.[4]
— Юрий Домбровский, «Факультет ненужных вещей», часть первая, 1978
Местами мы пригибались, чтобы пролезть под наклонившуюся сосенку, по кустам переплетались камнеломки, повилика, дедушкины кудри. Мы запутывались в нитках цветов, и тогда из белых чашечек выливались мне за воротник и на голову студеные капли.[7]
Гуще становится гул гонга в соседней пагоде… Крупные капли стучат по крыше. Ливень обрушивается такой силы, что кажется бутафорским. Мостки через кювет сорваны потоком, и они плывут среди лотосов и водяной повилики. Рикша, бросив коляску, влез по горло в канаву и ловит бог знает что в дождевой воде…[8]
Предо мною высились слоистые руины кирпичной кладки. Повилика вилась в каменной пыли, украшая ее приятными белыми цветочками. Я оказался у стрельчатого окна, из которого глядел на меня батюшка ракитов куст...[9]
Вот иду собирать я повилику траву,
На полях, что за Мэй, повилики нарву.
Но о ком я тоскую, мои думы о ком?
Ах, прекрасною Цзян ту подругу зову.
Цзян меня поджидает в роще тутов одна,
Цзян в Шангуне сегодня встретить друга должна,
Цзян, меня ты проводишь над рекою — над Ци![10]
爰采唐矣，沬之鄉矣，云誰之思，美孟姜矣，期我乎桑中，要我乎上宮，送我乎淇之上矣。
— песня «В тутах» из «Книги песен» Ши цзин (перевод А. Штукина, первый куплет) 《桑中》, XI—VIII вв. до н. э.
Колокольчик поник над росистой межой,
Алой краской покрыт василёк голубой,
Сироты-повилики румяный цветок
Приласкался к нему и обвил стебелёк.
— Иван Никитин, «Перестань, милый друг, своё сердце пугать…», 1859
И с легким отблеском лиловым
Изящной мальвы лепестки.
На них играют солнца блики,
Но всех милей из их семьи
Цветы миндальной повилики,
Цветы любимые твои.
С какою нежной, цепкой лаской
Они вкруг розы обвились,
Какою розоватой краской
Они от счастья залились![1]
↑В тутах (Песня царства Юн) // Антология китайской поэзии / Перевод с китайского под общей редакцией Го Мо-Жо и Н. Т. Федоренко. — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1957. — Т. 1. — С. 85.
↑К. Бальмонт. Избранное. — М.: Художественная литература, 1983 г.
↑В. Брюсов. Собрание сочинений в 7-ми т. — М.: ГИХЛ, 1973-1975 гг.
↑Г. Оболдуев. Стихотворения. Поэмы. — М.: Виртуальная галерея, 2005 г.
