Голенищев-Кутузов-Смоленский, князь Михаил Илларионович, генерал-фельдмаршал, род. 5 сентября 1745 г., ум. 3 апреля 1813 г. в г. Браунау. После смерти матери он был принят на воспитание своею бабкою, а затем отец, переехав в Петербург на службу, взял его к себе и в это время и было положено прочное основание прекрасному образованию М. И. Кутузова. Отличительным свойством его в детстве было любопытство, которое он проявлял, слушая сказки и рассказы. С течением времени оно перешло в любознательность. Он более любил находиться в обществе взрослых людей, чем проводить время с сверстниками; взрослым нередко предлагал такие вопросы «о причинах вещей», на которые нелегко было и отвечать. Определённый в инженерную школу, в 1757 г., крепкого сложения, красивый, весёлый и смелый мальчик обратил на себя внимание уже на школьной скамье. Особенно благосклонно к нему относился полковник Мордвинов, помощник графа П. И. Шувалова по заведованию названною школою, один из самых образованных русских людей того времени. М. И. Мордвинов обратил на Кутузова внимание и графа Шувалова; Кутузов учился очень хорошо, но, конечно, не только корпусу он обязан своим замечательно широким и основательным образованием; несомненно, что он и по окончании учебного курса много работал, а благодаря своим замечательным способностям, он свободно усваивал то, чем занимался. Он отлично знал математику, фортификацию, инженерное дело, был знаком с богословием и философиею, отлично знал историю, словесность русскую и немецкую, интересовался науками юридическими и общественными, отлично владел языками французским, немецким, польским, мог объясняться на шведском, английском и даже турецком языках, знал несколько и латинский. 10 октября 1759 г. он был произведён в капралы артиллерии, 20 того же месяца и года, «за прилежность к наукам», в каптенармусы, 1 января 1760 г., за «особенную прилежность и в языках и математике знание, а паче, что принадлежит для инженера, имеет склонность, в поощрение прочим», в кондукторы 1-го класса Инженерного корпуса и оставлен «при школе к вспоможению офицерам для обучения прочих». В школе он преподавал кадетам арифметику и геометрию.
1 января 1761 г. М. И. Кутузов был произведён в прапорщики, а через два месяца был отчислен в войска. Во всё это время ему оказывал особенное покровительство родственник его, директор морского кадетского корпуса И. Л. Голенищев-Кутузов, к которому М. И. Кутузов во всю свою жизнь относился как к отцу.
По отчислении в строй будущий фельдмаршал попал в превосходную школу: ему довелось служить в Астраханском пехотном полку, под начальством А. В. Суворова; невзирая на свой юношеский возраст он с успехом командовал ротою в течение нескольких месяцев; и здесь он обратил на себя внимание начальства. Императрица Екатерина Алексеевна, знавшая службу Кутузова — отца, относилась милостиво и к сыну. По её ходатайству император Пётр III, 1 марта 1762 года, назначил молодого Кутузова флигель-адъютантом к принцу Гольштейн-Бекскому, ревельскому военному губернатору. В этой должности Кутузов управлял канцеляриею принца и исполнял различные поручения, в то же время много читал и работал над усовершенствованием своего образования.
21 августа 1762 года Кутузов был «переименован» в капитаны; посетив в 1764 г. Ревель, императрица, при отъезде, спросила Кутузова, желает ли он «отличиться на поле чести». «С большим удовольствием, всемилостивейшая государыня», отвечал Кутузов — и этот ответ произвёл самое благоприятное впечатление на императрицу, которая с этих пор уже никогда не забывала Кутузова; со свойственным ей даром понимать людей она, кажется уже видела, что Кутузов недюжинный офицер.
Когда в 1764 г. русские войска были двинуты в Польшу, Кутузов просил о назначении в действующие войска и ходатайство его было удовлетворено.
В Польше он находился сначала в составе отряда князя Дашкова, потом — подполковника Бока и в других. Кутузов участвовал в бою против князя Радзивилла 28 июня 1764 года, где Радзивилл был разбит и бежал; затем в других мелких стычках этого похода, как в 1764, так и в 1765 году. В конце этого похода, однажды, командуя небольшим самостоятельным отрядом, Кутузов совершенно разбил конфедератов, и обратил их в бегство. С этих пор начальство стало чаще возлагать на него особые поручения.
По окончании военных действий почти все русские войска возвратились на родину; позже других, в 1765 году, возвратился к своему месту служения при принце Гольштейн-Бекском Кутузов. Вскоре ему пришлось снова отправиться в Польшу, где Россия поддерживала диссидентов. Кутузов участвовал в операциях против Барской конфедерации в 1768 и1769 гг., под начальством Вейсмана и Суворова. Командуя лично небольшим отрядом, он разбил конфедератов при м. Орынине и участвовал в разбитии генерал-майором Измайловым поляков, засевших в окопах близ Овруча. В сентябре 1769 г. он произвёл удачное нападение на неприятельских фуражиров, а вскоре после того, с майором Паткулем, нанёс сильный удар конфедератам, захватил несколько орудий и немало пленных. Уже в этих мелких стычках Кутузов выделился и храбростью и умелым исполнением возлагаемых на него поручений. Но все эти подвиги остались без награды, а сам Кутузов впоследствии (в 1812 г., в Тарутине, в разговоре с Михайловским-Данилевским) так отозвался об этих военных действиях: «Мы жили очень весело, дрались с поляками, но войны я ещё не понимал».
В конце 1769 г. М. И. Кутузов просил о переводе в первую армию, поступившую в это время под начальство графа Румянцева, и перевод этот состоялся в 1770 г., как раз к тому времени, когда граф Румянцев перешёл в наступление в Бессарабию.
Вскоре по прибытии к армии, М. И. Кутузов был назначен исполняющим обязанности обер-квартирмейстера в авангарде, состоявшем под начальством Баура, о котором сам Румянцев говорил: «подобного ему наукою в сём чине, в мою службу, у нас не было». Попав таким образом в отличную школу, Кутузов мог увидеть здесь лучшие образцы военного искусства и завершить своё военное образование. Кутузов деятельно и умело помогал Бауру, обнаружив отличные способности для службы в генеральном штабе.
10 июня турки атаковали Баура у с. Цецоры, но Баур отбил их атаку, а затем сам перешёл в наступление, разбил и преследовал турок. Кутузов участвовал в этом преследовании; особенную храбрость и искусство он выказал в сражении при Рябой Могиле 17 июня, за что 1 июля того же года пожалован обер-квартирмейстером премьер-майорского чина. Затем он участвовал в бою 5 июля и в сражении 7 июля на р. Ларге, при наводке Бауром мостов, а после на левом фланге атаки; 5 июля он был послан Бауром с двумя ротами легких войск на помощь к подполковникам Анжели и Елчанинову, причём «показал и здесь удивительную храбрость, стояв долго и неподвижно сомкнутым фронтом против сильного огня неприятельского, и отбивался… одною беспрерывною пальбою, а при наступлении неприятельских наездников устремлялся на них сам с своею командою и всегда отгонял их от фронта»; 7 июля, командуя батальоном гренадер, он содействовал овладению турецким лагерем и поддержанию при этом полного порядка. В сражении при Кагуле 21 июля Кутузов действовал в составе авангарда правого крыла, а затем, вместе с Бауром, вёл преследование неприятеля до Исакчи, близ которой потопил несколько судов.
Хотя, таким образом, Кутузов и оказал немало отличий и был старшим из офицеров генерального штаба, состоявших в распоряжении Баура, тем не менее, награды выпали главным образом на барона фон-Берга, который был произведён из «секретарей порутчичьего ранга» прямо в премьер-майоры. Этим были обижены все секунд-майоры, а более других Кутузов, ибо хотя он и был произведён в майоры, но для него не оказывалось места в генеральном штабе. По-видимому, это находилось в связи с неудовлетворительными отношениями между русскими и немецкими чинами генерального штаба первой армии. Ввиду подобных отношений, Кутузов просил даже о переводе в Смоленский пехотный полк.
По занятии Измаила, Кутузов был отправлен туда, вместе с артиллерийским генерал-майором Унгерном, для возможного укрепления и вооружения этого пункта, а во время осады Бендер, одновременно с поездкою Баура ко 2-й армии, командирован в распоряжение главнокомандующего этою армиею графа П. И. Панина. Здесь, когда минные подступы приближались к концу и когда граф Панин намеревался сделать попытку ворваться в крепость, Кутузов был в числе офицеров, вызвавшихся командовать частями назначенных для сего войск, и был в числе тех, которым главнокомандующий доверил командование названными частями; как и в других случаях, Кутузов и здесь служил образцово.
В 1771 году он состоял под начальством генерал-майора Текелли, а затем в корпусе генерал-поручика Эссена и участвовал в разбитии 19 октября 30,000—40,000 турок при Попештах (в Валахии). Эссен доносил Румянцеву, что Кутузов «не только был неоднократно посылан в разные места для осмотрения их положений, и несмотря на встречавшиеся с ним опасности, доставлял начальству своему вернейшие сведения; но даже в самый день сражения напрашивался на все опасные случаи». За оказанную в этом бою храбрость и распорядительность он был произведён в подполковники 8 декабря того же года.
В 1772 г. произошёл случай, имевший большое влияние на характер Кутузова. С весёлым нравом он соединял искусство подражать любому человеку в походке, выговоре, ухватках и т. п., что очень нравилось товарищам; однажды, на какой-то пирушке, он не пощадил и главнокомандующего, которого также передразнил. Кто-то из присутствовавших донёс об этом; граф Румянцев разгневался и Кутузов был переведён во вторую армию, под начальство генерал-аншефа князя Долгорукого, имевшего целью овладеть Крымским полуостровом; с этого времени Кутузов сделался очень сдержанным, в его характере развились скрытность и недоверчивость.
В 1773 г. Крымская армия ограничивалась охранением Крыма и наблюдением за Очаковым и Кинбурном. Кутузов с 6 ноября 1773 г. до 22 апреля 1774 г. находился в отдельном отряде генерал-майора Кохиуса, расположенном на Днепре, в Алешках, причём, хотя участвовал лишь в мелких стычках, но за то «быв отряжен… для осмотрения местоположений, выполнил поручение это с таким успехом, что последствия превзошли самые ожидания; ибо по соображении всех сведений, которые собрал Кутузов… приняты были столь удачные меры, что… все покушения неприятельские оставались тщетными в рассуждении нападения на наши войска». Затем Кутузов находился в отряде генерал-поручика графа Мусина-Пушкина, действовавшем в южной части Крыма.
В то время, когда уже был заключён (10 июля) Кучук-Кайнарджийский мир, но прежде чем известие о его заключении распространилось по всему театру войны, турецкая эскадра, под начальством сераскира Гаджи-Али-Бея, высадила, 22 июля, десант на южном берегу Крыма, у Алушты, после чего турки укрепили и заняли позицию у самой Алушты, Тогда граф Мусин-Пушкин двинулся 24 июля к месту высадки неприятеля, атаковал турок, занимавших окопы у дер. Шумы, взял их и преследовал бежавшего неприятеля. В преследовании, после этой незначительной стычки, Кутузов едва не погиб: врываясь впереди войск, со знаменем в руках, в укреплённое селение Шумы, он был чрезвычайно опасно ранен: пуля ударила его в левый висок и вылетела у правого глаза или, как сказано в формуляре, он был «ражен пулею навылет в голову позади глаз». Врачи обрекли его на смерть, — но, вопреки их мнению и к общему удивлению, он начал выздоравливать, лишившись, впрочем, глаза. Для лечения он отправился в Петербург. Императрица призывала его к себе несколько раз, беседовала с ним, пожаловала ему орден Св. Георгия 4-й степени и уже тогда говорила: «надо поберечь Кутузова». Он был отправлен на счёт Государыни для окончательного излечения заграницу, он побывал в Германии, Англии, Голландии и Италии — и поездкою этою он воспользовался не только для лечения, но и для пополнения своего образования.
По пути в Лейден, славившийся своим медицинским факультетом, Кутузов посетил Берлин, где представился Фридриху Великому, который принял его весьма ласково. В Лейдене он прожил довольно долго. Если в России его выздоровление считалось чуть ли не чудом, то и за границею оно вызвало удивление и медиками было написано несколько статей о столь опасной ране и о её «чудесном» заживлении. По окончании лечения Кутузов отправился в Россию через Вену, где познакомился с генералами Ласси и Лаудоном и имел случай неоднократно с ними беседовать; беседы с этими выдающимися представителями военного мира Австрии, конечно, представляли для него немалый интерес.
Таким образом первая турецкая война хотя едва не свела Кутузова в могилу, но зато сделала его имя известным не только военному, но отчасти и ученому миру, и дала ему возможность видеть Западную Европу и довершить своё самообразование. Эта же война послужила ему отличною боевою школою, в которой он многому научился, особенно у таких учителей, как Румянцев и Баур. Эта же война, наконец, послужила ему и житейскою школой — научила его не особенно доверять людям, даже друзьям, и это было тем более кстати, что уже в это время своими высокими дарованиями он нажил несколько недоброжелателей, которые ему завидовали и готовы были ему вредить.
По возвращении в Петербург, в 1776 году, Кутузов благодарил императрицу, которая, продолжая заботиться о его здоровье, отправила его на юг России. Вскоре он был назначен в распоряжение Суворова, который с ним сблизился и, вместе с ним, отправился в Крым, дабы исполнить возложенное на него поручение окончить политикою дело, начатое оружием, т. е. не только довершить покорение южных областей от Крыма до Ногайских земель и Кубани, но и умиротворить всё покорённое. Для усмирения бунтов в Крыму были введены туда наши войска, при помощи которых Суворов охранял берега Крыма от покушений турецких войск и флота до 1779 года. Кутузов, со своею ловкостью в обращении и удивительным тактом, был здесь деятельным помощником Суворова во всём, что было в их миссии не специально военного, а кроме того содействовал ему в 1777 г. — в рассеянии скопищ преданного Турции крымского хана Девлет-Гирея и в утверждении ханом Шагин-Гирея; в 1778 г. — в переселении в екатеринославскую губернию 20,000 греков и армян, и в 1779 г. — в восстановлении спокойствия в Крыму. По ходатайству Суворова, он был произведён, 28 июня 1777 г., в полковники, с назначением в Мариупольский легкоконный полк.
С 1779 г. влияние России в Крыму усилилось, но в 1782 г. там снова начались волнения; покровительствуемый Россиею хан был низложен. Ввиду этого признано было необходимым занять снова Крым нашими войсками и восстановить там законный порядок. Потёмкин призвал на совет (из Астрахани) Суворова, дабы решить вопрос о выборе начальников, на которых можно было бы возложить это дело. Выбор пал на генерал-майора А. Б. де-Бальмена, а помощником ему был назначен Кутузов. Восстание было подавлено, свергнутый хан был снова возведён на престол. За это Кутузов был произведён, 28 июня 1782 г., в бригадиры.
В 1783 г., хан отрёкся от престола и передал все свои владения России. Начались восстания во всех татарских кочевьях. Суворов усмирял их на Кубани, а Кутузов в Крыму, где он находился с 20 мая до 29 октября. По представлению Потёмкина, за усмирение этого восстания, он был произведён, 24 ноября 1784 г., в генерал-майоры. В это время он числился, по-прежнему, в Мариупольском легкоконном полку. Вскоре он был назначен шефом Бугского егерского корпуса, который был им сформирован, тщательно обучен и подготовлен к требованиям военного времени. Корпус этот перешёл из Крыма в Малороссию, поступил в состав екатеринославской армии и был расположен близ границ Польши. Когда императрица совершала, в 1787 г., путешествие на юг России и посетила Полтаву, близ этого города был произведён, в её присутствии, манёвр, воспроизведший знаменитое Полтавское сражение. Кутузов участвовал в этом манёвре, командуя корпусом,и получил из рук самой государыни орден св. Владимира 2-й степени. Императрица, сверх того, заметив, что Кутузов ездит на горячей лошади, сказала ему: «вы должны беречь себя; запрещаю вам ездить на бешеных лошадях и никогда не прощу, если услышу, что вы не исполняете моего приказания».
Через три месяца после этого, осенью 1787 г., началась вторая турецкая война. Кутузов находился в составе первой дивизии екатеринославской армии князя Потёмкина. Потёмкин поручил ему охранять границы по Бугу, причём писал ему: «Ваша распорядительность и искусство меня совершенно обеспечивают и я с надеждою полагаюсь на ваше бдение»; через несколько дней, извещая Кутузова о нападении турок на Кинбурнскую косу, он же писал: «Я уверен, что турки не получат успеха там, где храбрость и искусство соединенно действуют, чего я ожидаю от Вас». Кутузов прикрывал эту границу до июля 1788 г., когда его притянул к своим главным силам Потёмкин, приступивший к осаде Очакова.
18 августа того же года турецкая пехота, выйдя из крепости, атаковала егерей, прикрывавших батарею на берегу лимана. Завязался бой, продолжавшийся четыре часа. Турки были отбиты, но в числе выбывших из строя у нас и притом в самом начале боя был командовавший егерями Кутузов. Находившийся при этом принц де-Линь писал императору Иосифу: «Вчера опять прострелили голову Кутузову. Я полагаю, что сегодня или завтра он умрёт». Почти невероятный случай произошёл с Кутузовым: он второй раз получил рану, чрезвычайно опасную, почти совершенно такую же, какую получил 13 лет тому назад — и остался жив. Он был отправлен из армии для лечения раны, но ненадолго. «Сей опасной сквозной прорыв нежнейших частей и самых важных, по положению височных костей, глазных мышц, зрительных нервов, мимо которых на волосок… прошла пуля, и мимо самого мозга… не оставил других последствий, как только, что один глаз несколько искосило!» И об этом излечении медики писали диссертации и называли его «чудом», а врач, лечивший Кутузова, говорит: «Надобно думать, что Провидение сохраняет этого человека для чего-нибудь необыкновенного, потому что он исцелился от двух ран, из коих каждая смертельна».
Императрица писала князю Потёмкину 31 августа 1788 г.: «Отпиши, каков Кутузов и как он ранен и от меня прикажи наведываться»; 18 сентября того же года: «Я весьма жалею о его ранах», а 7 ноября того же года спрашивала о нём в третий раз. Затем государыня незадолго до его отъезда к месту нового назначения, пожаловала ему орден св. Анны 1-й степени.
Вопреки всем ожиданиям Кутузов поправлялся настолько быстро, что успел принять участие в штурме и взятии Очакова 6 декабря 1788 г. Затем, в марте 1789 г., Потёмкин спросил Кутузова, не может ли он, по состоянию своего здоровья, принять начальство над войсками, охраняющими турецкие и польские границы. Кутузов согласился и вступил в командование этими войсками в мае месяце. Затем он командовал отрядом, действовавшим между Днестром и Бугом, причём произвёл смелый поиск к Бендерам и разбил значительный неприятельский отряд, положив на месте более 200 и взяв в плен 70 человек; сверх того было взято два знамени.
В августе и сентябре того же года, ему была вверена передовая конница, во главе которой он действовал на правом берегу Днестра. Здесь, под начальством генерал-поручика П. Потёмкина, он участвовал в действиях против турок под Каушанами; около этого же времени он оказал поддержку генерал-поручику Гудовичу, действовавшему против Гаджабея (ныне Одесса), причём неожиданно ударил во фланг противнику и обратил его в бегство. Затем тотчас же возвратился к Каушанам и успел принять участие в сражении 13 сентября, и в дальнейших действиях под Бендерами, где захватил бунчужнаго пашу; после этого, под начальством самого главнокомандующего участвовал в занятии Аккермана в конце того же месяца и в действиях против Бендерской крепости до сдачи её 3 ноября 1789 г.
В 1790 г. военные действия долго не открывались. Велись переговоры о мире. Кутузову были подчинены войска, расположенные в Аккермане и на пространстве между Аккерманом и Бендерами. За свои успешные действия против лёгких турецких войск он был награждён, 8 сентября, орденом св. Александра Невского. Затем войска, назначенные для действий против турок и находившиеся в Молдавии, были разделены на правое и на левое крыло; последнее состояло под начальством генерал-аншефа барона И. И. Меллер-Закомельского; Кутузов состоял при пехоте этого крыла, вверенной генерал-поручику князю Волконскому.
В сентябре кн. Потёмкин приказал Меллер-Закомельскому овладеть Килиею, а Кутузову, с его егерями и двумя батальонами Троицкого пехотного полка, — не дозволять гарнизону Измаила тревожить наши войска, действовавшие против Килии. 27 сентября Кутузов стал на дороге из Измаила к Килии и несколько раз разбивал и отгонял турецкие отряды, выходившие из Измаила. После падения Килии 18 октября отряд Кутузова был притянут к войскам, действовавшим против Измаила, который имел весьма важное значение, так как, пока эта крепость, обороняемая гарнизоном, по меньшей мере, в 30.000 человек, находилась в руках турок, — переговоры о мире приводили только к потере времени, а наша черноморская флотилия не могла пройти мимо укреплений Измаила и роль её ограничивалась лишь плаванием по низовьям Дуная. Хотя собравшийся военный совет и постановил, ввиду позднего времени года, отступить от Измаила, но Потёмкин с этим не согласился и поручил овладение этою крепостью Суворову. В письме на имя последнего он не упустил случая рекомендовать Кутузова, которого, впрочем, Суворов знал и сам. На военном совете, созванном Суворовым, решено было, конечно, штурмовать Измаил (на что имелось и повеление главнокомандующего), но члены совета расходились во взглядах по вопросу о том, как штурмовать. Когда Рибас представил Суворову свои предположения относительно штурма, Суворов показал их Кутузову, и он ему сказал: «Если вы согласитесь с Рибасом, вся слава взятия Измаила будет принадлежать ему», Суворов же, в свою очередь, заметил по этому поводу: «Кутузова и Рибас не обманет!»…
Штурм был назначен на 11 декабря. Для штурма войска были разделены на девять колонн, из коих шесть должны были вести атаку с сухого пути, а три со стороны Дуная. Кутузову была вверена Суворовым сухопутная левофланговая, 6-я, колонна, состоявшая из трёх батальонов и 120 стрелков Бугского егерского корпуса, двух батальонов Херсонского гренадерского полка и 1.000 казаков. Эта колонна направлялась против восточной оконечности приречной части Измаила; против неё же направлялись кроме того 1-я и 2-я колонны генерал-майоров Львова и Ласси с юго-запада и три десантных колонны (Рибаса) с юга, со стороны Дуная. Для согласования действий всех этих колонн требовалось проявление начальниками их необходимого военного глазомера, находчивости и вообще большого искусства. По первой ракете, в три часа пополуночи, войска заняли места, назначенные по диспозиции. Движение колонн началось по второй ракете, в 5½ часов утра. Движению этому благоприятствовал густой туман, но турки ожидали штурма, узнав о нём от перебежчиков. Начало штурма было возвещено третьею ракетою, в 6½ часов утра. Ранее других ворвалась вторая, а за нею первая колонны. Одновременно с ними, колонна Кутузова произвела, с противоположной стороны, отчаянную атаку на бастион у Килийских ворот. Пренебрегая сильнейшим неприятельским огнём, колонна эта спустилась в ров против исходящего угла названного бастиона. В это время был убит бригадир Рибопьер, командовавший егерями, которые подготовляли атаку огнём, расположившись правее и левее колонны, вдоль эскарпа крепостного рва. Тем не менее, войска колонны, коим сам Кутузов подавал пример мужества и воинской доблести, приставив лестницы, взошли на вал и овладели бастионом. Однако выбитый неприятель, получив значительные подкрепления, готовился взять бастион обратно и не дозволял нашим войскам двинуться, вдоль по куртине, к соседним бастионам. Кутузов донёс о критическом положении дел Суворову — Суворов, в ответ на это, велел поздравить Кутузова с назначением комендантом Измаила и прибавил, что он уже отправил курьера с донесением о взятии крепости. Кутузов притянул находившийся в резерве его колонны Херсонский полк, двинул его в атаку и опрокинул собравшегося перед ним неприятеля, после чего войска его колонны двинулись по куртине для очищения соседних бастионов и вошли в связь с войсками 5-й колонны бригадира Платова, овладевшей куртиною, которая соединяла старую крепость с новою. Успехи этих колонн облегчили успех и на остальных пунктах атаки. В восьмом часу утра вся крепостная ограда была уже занята нашими войсками, которые, однако, понесли немалые потери и до известной степени расстроились. Между тем турки упорно оборонялись внутри крепости, так что каждый шаг вперёд приходилось делать, преодолевая отчаянное сопротивление. При этом Кутузов искусно направлял действия своей колонны к достижению общей цели. Огромное каменное здание, где засело до 2.000 турок, Кутузов взял штыками, затем разбил толпу янычар на одной из площадей, выручил охваченный врагом отряд казаков и окончил свои подвиги боем с многочисленною толпою, собравшеюся на главной площади вокруг султана Каплан-Гирея и его детей. В час пополудни крепость была вполне в руках наших войск. В этом классическом бою 30.000 русских вырвали сильнейшую крепость из рук сильнейшего числом противника, причём не менее 26.000 турок было убито, а 9.000 взято в плен.
Когда затем Суворов благодарил своих сподвижников, Кутузов спросил его, что означало назначение его комендантом Измаила в такой момент, когда успех был сомнителен, и получил на это следующий ответ: «Суворов знает Кутузова, а Кутузов знает Суворова: Суворов был уверен, что Кутузов будет в Измаиле, а если б не был взят Измаил, Суворов умер бы под стенами его и Кутузов также!»
В своей реляции Суворов так аттестовал Кутузова: «Достойный и храбрый генерал-майор и кавалер Голенищев-Кутузов мужеством своим был примером подчинённым и сражался с неприятелем. Остановлен ретраншаментом, призвал резерв и неприятель побит. Твёрдая в той стороне нога поставлена и войска простирали победу по куртине к другим бастионам. Все сии три колонны (1-я, 2-я и 6-я) исполняя мужественно, храбро и с удивительной быстротой по данной диспозиции первое стремление, положили основание победы». Сверх того, при описании действий Кутузова, было изложено: «Показывая собою личный пример храбрости и неустрашимости, он преодолел под сильным огнём неприятеля все встреченные им трудности; перескочил чрез палисад, предупредил стремление турок, быстро взлетел на вал крепости, овладел бастионом и многими батареями, и когда усилившийся неприятель в превосходном числе принудил его остановиться, закричал: „с нами Бог!“ и с этими словами, мужественно и отважно нагрянув на врагов, отразил их напор, превозмог упорное сопротивление, удержал место, утвердился в крепости, продолжал наносить удары и распространять свои поражения до самой средины города, одерживая везде поверхность, победу и одоление». Наконец, в списке представленных к наградам, Суворов собственноручно приписал к лестному о нём же отзыву: «Генерал Кутузов оказал новые опыты воинского искусства и личной своей храбрости; он шел у меня на левом крыле, но был правою моей рукою». Потёмкин, с своей стороны, также отозвался о Кутузове в высшей степени лестно. Императрица, 25 марта 1791 г., пожаловала ему орден св. Георгия 3-го класса, сверх того, он был тогда же произведён в генерал-поручики.
Через неделю после взятия Измаила Суворов выступил с своими войсками к Галацу, а Кутузов остался в Измаиле в должности коменданта, имея под своим начальством два мушкетёрских полка, четыре батальона егерей и 2.000 казаков; ему же пришлось принять на своё попечение больных и раненых. В это же время ему были подчинены и другие крепости, лежавшие между Прутом, Днестром и Дунаем; сам же он подчинялся князю Репнину, который, в феврале 1791 г., принял начальство над армиею ввиду отъезда князя Потёмкина в Петербург. Репнин, узнав о скоплении турецких войск при Мачине, решил перенести военные действия за Дунай, для чего прежде всего произвести поиск на правом берегу этой реки. С этою целью генерал-поручик князь С. Ф. Голицын, с 2.000 пехоты, 600 казаков и 600 арнаутов, должен был спуститься на судах из Галаца к Исакче и соединиться там с отрядом Кутузова (3.000 пехоты, 800 пеших казаков и 500 конных казаков), после чего эти соединённые отряды должны были предпринять общие действия за Дунаем в направлении на Мачин.
В исполнение этой задачи, отряд Кутузова переправился 25 марта на Сулин остров и 26 на правый берег Дуная, у мыса Чатала. Неприятель был потеснён и бежал из Исакчи и окрестностей — частью в Мачин, частью по дороге на Бабадаг. Кутузов преследовал бежавших к Бабадагу, 27 марта разбил неприятеля у с. Монастырище, отрезал его от Бабадага и отбросил в направлении на Силистрию, после чего возвратился к Исакче, где соединился с князем Голицыным. 28 марта оба отряда двинулись к Мачину; на пути, при д. Лункавице, разбили высланный против них турецкий отряд, а под самою крепостью разбили защитника её, Арслана-Мегмета-пашу, и овладели крепостью, после чего все укрепления Мачина были срыты. Затем Кутузов оказал существенную поддержку князю Голицыну в его действиях против Браилова, после чего оба они возвратились на левый берег Дуная. Императрица, ввиду успехов Голицына и Кутузова, намеревалась развить в предстоявшую кампанию действия в Болгарии, рядом побед на суше и на море сломить сопротивление Порты и предписать ей условия мира. Между тем были получены сведения о том, что главные силы визиря направляются к Мачину. Ввиду этого Репнин приказал Кутузову произвести вторично сильный поиск к Бабадагу.
В ночь на 3 июня Кутузов, имея под своим начальством 20 некомплектных батальонов, 12 эскадронов и небольшой отряд черноморских казаков, переправил этот отряд близ Тульчи на правый берег Дуная и двинулся к Бабадагу, а 4 июня атаковал и разбил близ этого города 23.000 турок и татар, находившихся под начальством сераскира Ахмед и Джур-Оглу-пашей и совершенно не ожидавших нападения; при этом войска Кутузова захватили несколько знамён, 8 пушек, весь лагерь противника, до 30.000 четвертей хлеба и большой запас пороха; турки и татары потеряли до 1.500 чел. убитыми, а наши войска всего лишь нескольких человек; неприятель бежал в различные стороны. Бабадаг был сожжён, а Кутузов 5 июня вернулся в Измаил.
Между тем князь Репнин получил известие, что в укреплённом лагере у Мачина находится уже до 30,000 турок, что неприятель постоянно усиливается подкреплениями и что сам визирь намерен следовать туда же с армиею, доходящею до 80.000—100.000 чел.; сверх того, до 50 турецких судов было собрано у Браилова. Репнин принял решение предупредить визиря и не дать ему времени собрать все его силы, для чего решил сам безотлагательно атаковать турок. Сосредоточив свою армию к Галацу, он навёл мост близ этого города, перешёл на правый берег Дуная, прошёл в ночь на 28 июня 30 вёрст и к рассвету появился перед не ожидавшим ничего подобного неприятелем. План его заключался в том, чтобы частью сил («корпусом» князя Голицына) привлекая на себя внимание неприятеля с фронта, другою частью обойти его правый, наиболее открытый фланг, после чего действовать против турок с двух сторон и таким образом нанести им решительное поражение. Решающая роль в предстоявшем сражении выпадала на «корпус» Кутузова, составленный из 12 батальонов и 10—11 конных полков при 24 полевых орудиях, который и должен был, совершив вышеуказанное обходное движение, атаковать правый фланг неприятеля. Сверх того «корпус» князя Волконского (10 батальонов и 3 конных полка при 16 орудиях) должен был связывать войска князя Голицына и Кутузова и поддерживать последнего.
Армия наступала четырьмя колоннами, из коих две левые составляли корпус Кутузова и казаки Орлова. В полночь наши войска остановились на привал у р. Чичуль, на которой был устроен накануне мост. Перед рассветом 28 прежде всего перешёл корпус Кутузова, который затем продолжал движение влево для обхода неприятельского фланга. Однако, вскоре передовые турецкие части заметили фланговый марш Кутузова ещё прежде чем он успел подняться на высоты. Это побудило Репнина поспешить переправою корпуса Голицына, чтобы отвлечь внимание неприятеля от Кутузова.
В шестом часу утра Голицын развернулся и готовился атаковать турок, занимавших высоты с крутыми скатами, а в это время Волконский ещё только переправлялся через мост на р. Чичуль, вследствие чего между Голицыным и Кутузовым образовался значительный интервал. Впрочем, вскоре начали подходить войска Волконского, который вошёл в связь с Кутузовым. В это же время, Кутузов атаковал высоты на правом фланге турок, которые, пользуясь его отдельным положением, заставили его брать с боя каждый шаг. Высланные Кутузовым два батальона егерей, под начальством генерал-квартирмейстера Пистора, быстро взобрались по скатам несмотря на их чрезвычайную крутизну, отбросили неприятеля и очистили версты на две открытую поляну, составлявшую вершину высот, и этим обеспечили вступление на тот же гребень остальных войск Кутузова; немедленно последние, в свою очередь поднялись на высоты, были построены Кутузовым в пять каре, в двух линиях, с кавалериею на левом фланге второй линии, и продолжали наступление.
Перед левым их флангом открывалась обширная поляна, удобная для действия больших масс конницы. С этой стороны и следовало ожидать атаки противника. Чтобы не дозволить неприятелю произвести ожидаемую атаку, Кутузов быстро переменил фронт и построил все свои каре в одну линию, имея кавалерию во второй линии за левым флангом. Едва только это построение было окончено, как огромные массы турецкой конницы, действительно, атаковали Кутузова с фронта, но были отбиты огнём его пехоты. Получая всё новые подкрепления с главной позиции, турки несколько раз возобновляли атаку, желая отрезать Кутузова от Волконского, но безуспешно: Кутузов отразил все эти атаки, чему немало содействовали отделённые от авангарда Волконского Харьковский конно-егерский и Северский карабинерный полки, которые всякий раз атаковали левый фланг неприятеля, устремлявшегося на Кутузова, а затем, с подходом пехоты Волконского и с закрытием упомянутого интервала — высланные им Свято-Николаевский, Малороссийский и Московский гренадерские полки; эти последние, приблизившись к крутым скатам, отделявшим их от Кутузова, огнём своим и своей артиллерии наносили неприятелю сильный урон. Тогда турки произвели общее нападение и атаковали не только Кутузова, но и Волконского, и Голицына; однако и эти атаки были отбиты нашими войсками, которые потеснили турок по всему фронту боевого порядка, а затем повели общую атаку на главную неприятельскую позицию у самого Мачина; при этом Кутузов атаковал своею кавалериею правый фланг неприятеля, скопившегося в огромных массах за лагерем, и решил здесь бой в нашу пользу. Неприятель был разбит и бежал, потеряв более 4,000 чел., 35 орудий и 15 знамён, не говоря уже о добыче в двух лагерях; нашим войскам эта победа стоила 141 чел. убитых и 300 раненых.
Кутузов горячо благодарил своих подчинённых и многих представил к наградам; он говорил при этом, что им принадлежит честь одержанных успехов. В этом случае он рельефно проявил и ранее уже обнаруженную им черту — скромность, полное отсутствие стремления присвоить себе чужие заслуги, — и напротив, стремление отдать другим должное, выставить и подчеркнуть то, что они сделали, и что, без подобного его отношения к делу, быть может, осталось бы вовсе неизвестным. В свою очередь и князь Репнин отдавал должное Кутузову и в своём донесении императрице, между прочим, писал: «Расторопность и сообразительность генерала Голенищева-Кутузова превосходят всякую мою похвалу; одна ваша монаршая щедрота может заменить ее». Однако, за это дело Кутузов долго оставался без награды, вероятно, вследствие неудовольствия князя Потемкина, который сам хотел предписать Турции условия мира, досадовал, что нанести туркам решительный удар выпало на долю Репнина и поэтому не давал хода его представлениям, так что вызвал даже напоминания со стороны императрицы — только 18 марта 1792 г. Кутузов был награждён орденом Св. Георгия большого креста 2-го класса.
Как относился Репнин к Кутузову, видно из письма первого на имя последнего: «Какие я рапорты послал к его светлости о бывшей за Дунаем экспедиции, с оных, для вашего только сведения, в дружеской откровенности копии при сем сообщаю. Божией милостию всё было несказанно благополучно, ему.... всё благодарение, а вам, тамошним начальникам, вся честь и слава». Замечательно, что способности и службу Кутузова высоко оценивали и Суворов, и Потемкин, и Репнин, которые между собою далеко не всегда и не во всём были согласны.
Вскоре после поражения турок под Мачином начались переговоры о мире, который и был заключён в Яссах в декабре 1791 года.
Во вторую турецкую войну Кутузов снова показал свои блестящие дарования, удостоился многих наград, был снова опасно ранен и, по выздоровлении, продолжал по-прежнему ревностно служить государыне и России. Недолго ему пришлось отдыхать.
Затруднительным положением России во время второй турецкой войны воспользовались польские патриоты, которые не могли примириться с тем, что Польша после первого её раздела 1772—1773 г.г. находилась под влиянием и покровительством России, гарантировавшей неприкосновенность её государственного устройства. 3 мая 1791г., эти «патриоты» произвели государственный переворот, ввели новое государственное устройство и отвергли зависимость Польши от России. Не ограничиваясь этим, польское правительство потребовало от России удаления из юго-восточных областей Польши русских войск и магазинов. Императрица повелела исполнить это требование, дабы не дать Польше повода присоединиться к Турции, но, по окончании войны с последнею, приняла под своё покровительство Тарговицкую конфедерацию, образованную поляками, недовольными введением «конституции 3 мая». 8 (19) мая 1792 года посланник Булгаков объявил правительству Речи Посполитой, что императрица повелела своим войскам вступить в Польшу «для содействия в восстановлении старинных польских прав и вольностей»; началась вторая польская война 1792 года.
Вооружённые силы Польши в это время не превышали 55,000—60,000 чел., из коих для военных действий можно было употребить 40,000—45,000 чел. Из них до 30,000 чел. под начальством генерала князя Иосифа Понятовского обороняли нынешний юго-западный край против главной русской армии генерал-аншефа Каховского (64,000 чел.). Понятовский выдвинул отряды генерала Виельгорского к Чечельнику, подполковника Гроховского к Могилеву и генерала Костюшки к Фастову, а сам с главными силами расположился у Браилова, чтобы, смотря по обстоятельствам, поддержать тот или другой отряд. Армия Каховского, находившаяся частью в Молдавии и Бессарабии, частью у Киева и вообще на Днепре, была разделена на четыре «части» или корпуса, под начальством Кутузова, Дунина, Дерфельдена и Леванидова; эти корпуса сосредоточились у Могилёва, Сорок, Ольвиополя и Василькова. «Часть» Кутузова была сильнее прочих — она состояла из 20 батальонов, 30 эскадронов и 6 казачьих полков, или 15,000 пехоты и 10,600 конницы, а с артиллериею из 23,600 чел. Кутузов и Дунин должны были вторгнуться в принадлежавшие Польше русские земли с юга, Дерфельден с юго-востока и Леванидов с востока; угрожая постоянно флангам и тылу польских отрядов, они должны были вынудить их к скорейшему очищению страны.
Кутузов перешёл через Днестр 8 (19) мая у Могилёва и двинулся усиленными переходами через Шаргород и Браилов к Виннице, против правого фланга поляков, в то время, как Дунин шёл правее его от Косницы к Рогозне; Дерфельден, перешедший границу у Ольвиополя, направлялся к Умани. 17 мая Кутузов был отряжён с половиною своего корпуса к м. Красному для преследования генерала Виельгорского, отступавшего от Мурафы к Тиврову и прикрывавшего отступление князя Понятовского к Виннице; Кутузов, двигаясь через Ворошиловку, подошёл к Виннице 20 мая. Поляки поняли опасность своего положения и начали отступать чрезвычайно быстро от Винницы на Пиков, где Понятовский сосредоточил свои войска 31 мая. Но в этот же самый день Кутузов и Дунин соединились в Литине и снова двинулись против правого фланга противника, к Хмельнику, между тем как Дерфельден снова угрожал его левому флангу, направляясь на Погребище. Ввиду этого польская армия отошла усиленными переходами к Любару на Волыни и заняла позицию за р. Случь. Теперь роль Кутузова перешла к Леванидову, который был направлен через Чуднов и Мирополье к Полонному, в тыл неприятелю; к Полонному же был направлен и Дунин, в то время, как Кутузов шёл через Старую Сеняву на Острополь и Лабунь. Леванидов был обманут демонстрациею Костюшки, выдвинутого Понятовским к Чарторыге, и не тронулся с места, дойдя до Мирополя; благодаря этому Понятовский с частью сил беспрепятственно прошёл в Полонное, но его обоз и колонна, заменявшая аррьергард, были атакованы главными силами армии, а аррьергардная колонна разбита Кутузовым. 6 (17) июня войска Кутузова и Дунина заняли очищенное поляками Полонное и спасли от огня большую часть зажжённых ими запасов; в брошенных неприятелем укреплениях было найдено 45 орудий.
7 (18,) июня генерал-майор Маркович, с частью войск Кутузова, составлявшею авангард армии, разбил поляков у м. Городище, а затем войска Кутузова, в составе главных сил армии, продолжали наступательный марш через Заславль к Острогу, 16 (27) июня заняли Острог, а 20 июня (1 июля) Дубно. 22 июня Кутузов, отделившись от главных сил, перешёл к Торче, а 6 июля переправился через Буг и подошёл к Дубенке.
7 (18) июля часть войск Кутузова участвовала в поражении поляков в бою при Дубенке и Уханке, а 14 июля военные действия окончились, так как Польша смирилась пред Россией.
Во всех этих действиях корпус Кутузова играл видную роль, но его деятельность была заслонена присутствием самого главнокомандующего, вследствие чего его имя, как самостоятельного начальника, в эту кампанию встречается весьма редко. Но тем не менее и здесь деятельность его не только должна быть признана безупречною, но может считаться образцовою; там, где ему приходилось распоряжаться лично и где успех зависел от него, всё шло гладко; недаром Каховский поставив его во главе сильнейшего из корпусов, пользовался этим корпусом как самым надёжным — в том смысле, что на него можно было возложить какую угодно задачу и быть спокойным и уверенным в том, что она будет выполнена не только вследствие отличных боевых качеств самих войск, которые были присущи всем частям армии без исключения, но и вследствие первоклассного военного таланта их начальника. В последнем решительном бою при Дубенке и Уханке Кутузов с частью кавалерии своего корпуса обошёл правый фланг польского отряда генерала Костюшки, атаковал его с фланга и тыла и этим содействовал быстрому решению боя в нашу пользу. Здесь, как и в других случаях, он исполнил с замечательным искусством и полным усердием различные боевые поручения и задачи, хотя бы даже самые скромные. В общем, невзирая на столь неблогоприятные условия для того, чтобы обратить на себя внимание, Кутузов и в эту кампанию занимает одно из первых мест в ряду вождей нашей армии. За участие во второй польской войне и вообще за свою службу он получил, в сентябре 1793 г., богатые имения в Волынской губернии с 2,667 душ крестьян; сверх того, ему было повелено именоваться правящим должность генерал-губернатора Казанского и Вятского.
В начале 1793 г. Кутузов был вызван в Петербург и с этого времени начинается продолжительный период его мирной деятельности на разных поприщах государственной службы.
Императрица знала его с самой лучшей стороны, называла его «своим генералом» и нередко говорила: «надобно беречь Кутузова»; отзывы, которые она получала о нём от его начальников, совпадали с её собственным мнением. Государыня, давно оценив его природный ум и талантливость, его образование, его уменье очаровывать всех, с кем он беседовал в обществе и, наконец — его осторожность, ловкость в обращении с самыми разными лицами, назначила его чрезвычайным и полномочным послом в Константинополь, где русскому представителю предлежала сложная задача: вытеснить влияние Франции, упрочить после едва закончившейся войны влияние России и склонить Турцию к заключению союза с Россиею и с другими европейскими державами, которые собрались действовать сообща против революционной Франции, угрожавшей общему миру и спокойствию.
Кутузов вступил на турецкую территорию 5 июня, в то самое время, когда в наши пределы вступил турецкий посол Мустафа-паша. Оба посла обменялись приветствиями и подарками и направились по назначению. Точно также, по предварительному соглашению, оба посла в один и тот же день совершили и свой торжественный въезд в столицы обоих государств. Въезд Кутузова в Царьград в сопровождении громадной свиты поразил население этой столицы своим великолепием. Гримм писал императрице: «Можно думать, что читаешь сказки тысячи и одной ночи, когда знакомишься со всеми этими подробностями. Генерал Кутузов был окружён и имел за собою целую великолепно снаряжённую русскую армию». Такая пышность и великолепие были вполне уместны и даже необходимы, ибо на востоке весьма многое зависит от впечатления. 12 ноября Кутузов был принят в аудиенции султаном Селимом III и весьма быстро снискал расположение повелителя оттоманов и его матери султанши валидэ, а в то же время вошёл в дружеские отношения как с находившимися в Константинополе представителями европейских держав, так с великим визирем, с Капудан-пашою и с другими высшими турецкими сановниками. Великий визирь и Капудан-паша удивлялись, каким образом «человек, столь ужасный в боях, мог быть столь любезен в обществе». Престарелый рейс-эфенди, которого — по словам современников — «никто не помнил улыбающимся», бывал весел и смеялся в обществе Кутузова. Между тем, Кутузов, привлекая к себе сердце людей и влияя на их умы, пользовался этим в видах исполнения возложенного на него поручения: переговоры с Портою увенчались успехом; недоразумения по некоторым статьям Ясского договора были устранены; французы, признававшие республиканское своё правительство, получили повеление выехать из пределов Турции; молдавский господарь, выславший из своих владений митрополита, который пользовался покровительством России, был сменён, а митрополит отправился обратно в Яссы; плавание русских купеческих судов в Архипелаге было обеспечено соответственными обязательствами Порты. Тщетно Франция пыталась подкупами и подобными средствами уничтожить русское влияние в Царьграде; — Кутузов искусно сохранял и поддерживал приобретённое положение и перевес на стороне России. Сохранилось много любопытных и характерных анекдотов деятельности Кутузова. В это время, когда при дворе султана зашла речь о том, что, пожалуй, турецкое посольство не было представлено и обставлено так же торжественно и великолепно, как русское в Константинополе, то Селим III будто бы сказал: «Я сделал бы ошибку, если бы производил по этому случаю расходы выше моих средств; я давно знаю моего великодушного соседа и друга, русскую государыню; она не потерпела бы, чтобы мое посольство было обставлено хуже, чем подобает; я совершенно спокоен на этот счёт»… Ещё лучше рисует поведение Кутузова и влияние его личности следующий эпизод.
Кутузов обозревал однажды верхом окрестности столицы и вдруг направился к султанскому саду, вход в который был запрещён под страхом смертной казни и в котором к тому же, в этот день, прогуливались жёны султана. В свите посла находилось несколько турецких чиновников и в их числе один бимбаши (штаб-офицер). Последний, полагая, что Кутузов сбился с дороги, или же не знает о грозном запрещении, доложил ему, что вход в этот сад воспрещён всем без различия звания и достоинства. «Знаю, знаю», отвечал Кутузов и продолжал ехать к воротам. Взволновалась изумлённая стража; сам начальник султанской гвардии выступил вперёд и спросил: «кто едет?» — Кутузов отвечал: «Представитель Монархини, пред которою ничто не вянет, а всё цветёт, Екатерины Великой, Императрицы Всероссийской, которая ныне милует вас миром» — начальник гвардии пал на колени; караул очистил путь, Кутузов въехал в сад, осмотрел всё в нём находившееся и спокойно возвратился в посольство — затем тотчас же довёл обо всём случившемся до сведения самого султана, причём хвалил ум, верность и исправность караула, который точным исполнением своих обязанностей привёл его в удивление, а вместе с тем, именем Екатерины Великой, просил «правосудного, человеколюбивого монарха наградить столь достойных подданных, жертвовавших собою для поддержания дружбы обоих дворов». В то время, когда султану сделалось известным послание Кутузова, явился великий визирь с донесением о неслыханной дерзости русских и о не подлежавшем прощению преступлении караула; но султан разорвал это донесение и велел отвечать Кутузову, что «уважая высокое имя Екатерины Великой, он произвёл начальника стражи в бунчужные паши, а караульных прилично наградил». Если в этих и в им подобных рассказах и заключается известное преувеличение, то всё же они обрисовывают достаточно рельефно и наглядно отношение к России, в конце царствования Императрицы Екатерины II, в той самой Турции, правители которой до Екатерины и даже в начале её царствования не стеснялись, при разрыве сношений, заключать представителей русских государей в Семибашенный замок. Кутузов был достойным представителем императрицы и много способствовал установлению этих новых отношений между обеими державами. Он как бы отдыхал после своей предыдущей трудовой, походной и боевой деятельности под благодатным южным небом, среди преданного неге народа, и сам впоследствии называл это время «счастливейшим в своей жизни»; но это нисколько не уменьшало его усердия в деле исполнения обязанностей службы. В непродолжительное время он оправдал доверие императрицы, обнаружив редкие способности к дипломатической деятельности, отлично исполнил задачу, возложенную на него государынею, сослужив ей и России великую службу. Императрица, конечно, лучше других понимала это и ценила его заслуги, а потому оставляла его в Константинополе лишь до тех пор, пока это было необходимо; но как только явилась возможность его отозвать, то это и было ею сделано, в видах возложения на него других поручений.
Осенью 1794 года Кутузов возвратился в Россию. Около этого времени граф А. А. Безбородко писал графу А. Р. Воронцову: «…Кутузов во всенижайших слугах графа Зубова». Едва ли однако следует признавать это безусловно справедливым; весьма вероятно, что Безбородко дал не совсем беспристрастный отзыв о человеке так обращавшем на себя внимание государыни; по-видимому, Кутузов хотя и ладил с П. А. Зубовым, но нет фактов, чтобы он поступался собственным достоинством.
В начале 1795 г., ввиду возможности разрыва с Швециею, Кутузов был назначен главнокомандующим всеми сухопутными войсками, флотилиею и крепостями в Финляндии, с оставлением в должности генерал-губернатора Казанского и Вятского. В это время великий князь Константин Павлович, по воле императрицы, совершил поездку для обозрения Роченсальмской крепости и порта; его сопровождал Кутузов, которому затем великий князь изъявил свою признательность и благоволение. Сверх того Кутузов был назначен, вместо умершего графа Ангальта, главным директором Сухопутного шляхетного кадетского корпуса, который сама Императрица называла «рассадником великих людей». Здесь он восстановил дисциплину и надлежащий внутренний порядок, ввёл преподавание тактики, обращал особенное внимание на лучших воспитанников, приглашал их к себе, нередко сам преподавал кадетам в присутствии офицеров тактику, военную историю и другие науки и даже словесность и вообще явился мастером в деле воспитания и образования будущих офицеров нашей армии. Корпус при нём стоял весьма высоко; замечательно, что отличных результатов он достиг не производя никаких крутых перемен.
В 1796 году шведский король Густав IV Адольф и его дядя-регент приехали в Петербург и посетили Императрицу. Кутузов был назначен состоять при короле и регенте; поручение это, при тогдашних отношениях между обоими дворами, требовало особенной тонкости в обращении и — как того и ожидала Императрица — было им выполнено отлично, причём и высокие гости Государыни относились к нему с полным расположением. Государыня продолжала оказывать Кутузову своё благоволение до конца своего царствования, чуть ли не ежедневно приглашала его ко двору и таким образом он принадлежал к тесному кругу приближённых, составлявших её общество. В этом обществе он находился и в последний вечер перед кончиною императрицы Екатерины II, которая и ранее советовалась с ним по многим важным вопросам, а в последнее время — особенно по вопросу об отношениях России к Франции, где в то время уже обращал на себя внимание генерал Бонапарте.
По вступлении на престол императора Павла I многих видных деятелей предшествовавшего царствования постигла немилость и опала, но она не коснулась Кутузова, который сохранил расположение Государя. 20 ноября 1796 года он был вызван из Финляндии в Петербург, а в начале 1797 г. отправлен в качестве чрезвычайного и полномочного министра к прусскому королю, на место князя Репнина, которому не удалось исполнить поручения, возложенного на него Государем, в течение происходивших в это время в Берлине совещаний, с участием представителей всех германских владетелей, а также и Франции: Репнин не смог успешно бороться против французского влияния. Кутузов и здесь обнаружил большое искусство и в значительной степени ослабил это влияние: он «столь действовал неутомимо, столь делал свои представления настоятельно и выдерживал важность своего звания столь сильно и удачно, что менее нежели в течение одного года приведены были политические тогдашнего времени дела к желаемому концу наилучшим образом». Во время совещаний в Берлине и в Раштадте Западная Европа узнала, что Император Всероссийский желает поддержать существующий в Германии порядок вещей; Кутузов, возвещая волю своего государя, умел произвести на тех, к кому обращался, должное впечатление; нечего и говорить, что переговоры он вёл весьма искусно. В Берлине прусский король выразил ему своё удовольствие, а что ещё важнее — его деятельностью остался доволен император Павел. Хотя, в декабре 1797 года, Кутузов и был уволен от должности главного директора Сухопутного кадетского корпуса, но тогда же он был назначен инспектором войск Финляндской инспекции и шефом Рязанского мушкетёрского полка, а 4 января 1798 г. произведён в генералы от инфантерии; 2 апреля того же года Рязанскому полку было повелено именоваться мушкетерским генерала от инфантерии Голенищева-Кутузова полком.
Перед войною 1799 г. Кутузов командовал войсками в Финляндии и первоначально не получил боевого назначения, но когда действия генерала Германа в Голландии вызвали неудовольствие Государя, то Кутузов был назначен главнокомандующим русскими войсками на голландском театре военных действий. Кутузов отправился по назначению, но на пути, в Гамбурге, узнал о поражении Германа, а затем и об изменении политических отношений, находившемся в связи с отказом императора Павла от союза с Австриею и Англиею; ввиду этого он возвратился в Россию. 4 октября того же года он был пожалован кавалером большого креста ордена св. Иоанна Иерусалимского, в том же месяце назначен шефом Псковского пехотного полка и получил имение с 1,000 душ креcтьян, вдобавок к поместьям, пожалованным ему императрицею Екатериною Великою; 19 декабря 1799 г. он был назначен Литовским генерал-губернатором.
В последней должности Кутузов состоял несколько более полутора года, до 11 июля 1801 года, но в крае, вверенном его управлению, находился сравнительно немного времени. Вследствие изменения политических отношений становилась вероятною война с прежними союзниками. Решено было сформировать две армии, одну в Литве, а другую на Волыни, начальство над этими армиями предполагалось поручить генералам графу Палену и Кутузову. Как бы желая испытать этих двух будущих полководцев, император Павел назначил, в начале сентября 1800 г., большие манёвры под Гатчиною, причём маневрировавшими корпусами командовали оба кандидата в главнокомандующие. Император Павел остался доволен их распоряжениями и восторгался тем, что имеет в своей армии двух «столь отличных тактиков». В Высочайшем приказе по поводу этих маневров было изложено: «для Его Величества весьма утешно было видеть достижение войска его до такого совершенства, в каковом оно себя показало во всех частях под начальством таковых генералов, которых качества и таланты, при действии таковых войск и таковой нации, какова Российская, могут ручаться совершенно за утверждение и обеспечение безопасности и целости государства»; — в день окончания манёвров, 8 сентября, государь возложил на Кутузова орден св. Андрея Первозванного, щедро наградив, вместе с тем, и его подчинённых.
13 ноября 1800 г. было повелено: «по теперешним политическим обстоятельствам быть инспекциям… украинской, брестской и днестровской — под начальством генерала Голенищева-Кутузова, которым и быть готовым к выступлению в поход по первому повелению»;.. 14 декабря того же года состоялось повеление о формировании трех армий, из коих армия Кутузова должна была сосредоточиться у Владимира Волынского. В состав этой армии было назначено: 24 пехотных и 6 егерских полков, 11 гренадерских батальонов, 14 кавалерийских и 16 казачьих полков, 1 полк и 1 батальон артиллерии и 3 роты пионер с минёрною и сапёрною командами, всего до 75,000 человек. Кутузов прибыл к армии в конце января 1801. г., но действовать во главе её ему не пришлось.
В это время составлялась могущественная коалиция против Англии; в состав её вошли Россия и Швеция. В конце ноября 1800 г. шведский король Густав IV Адольф сам прибыл в Петербург, с целью укрепить связи с императором Павлом. Кутузов, по повелению Государя, встретил короля на границе. Король был почитателем военного таланта Кутузова, знал его и как приятного собеседника; при встрече они обнялись и поцеловались, а затем ехали вместе до самого Петербурга. После непродолжительных переговоров; приведших к благоприятным результатам, король отправился обратно в Швецию, также в сопровождении Кутузова, и, расставаясь с ним, осыпал его знаками своего благоволения.
В то время, как Кутузов отправлялся к армии, вышеуказанное изменение политических отношений привело к соответственному изменению стратегического развёртывания наших войск: свыше 60,000 человек, под начальством графа Палена, были назначены для обороны берегов Балтийского моря, а из этого числа около 11,000 чел. (большая часть гвардии), составили резервный корпус, расположенный в Ораниенбауме, Петергофе, Царском Селе и Павловске; корпус этот был вверен Кутузову.
В конце царствования императора Павла Кутузов находился в Петербурге и временно исправлял должность С.-Петербургского военного губернатора, когда граф Пален был послан в Ригу для переговоров с англичанами. Государь часто призывал Кутузова к себе, советовался с ним и продолжал оказывать ему своё благоволение. 11 марта 1801 года, как и раньше, Кутузов был приглашён к Высочайшему обеденному, а затем и к вечернему столу, после чего Государь долго с ним беседовал. По-видимому, иногда — впрочем весьма редко — но император колебался всё-таки в доверии, которое он оказывал графу Палену, и в лице Кутузова он как бы держал готового ему заместителя…
С восшествием на престол императора Александра I в России восторжествовала на первых порах мирная политика и приготовления к войне были отменены. Кутузов был окончательно возвращён в Петербург и, «по увольнении за болезнями от всех дел» графа фон-дер-Палена (17 июня 1801 года) назначен Петербургским военным губернатором, а в июле того же года снова назначен инспектором войск, находившихся в Финляндии. В день коронования, 15 сентября, государь пожаловал Кутузову табакерку с портретом, осыпанным бриллиантами. Но затем император Александр остался недоволен его управлением и неудовлетворительным состоянием петербургской полиции, вследствие чего, 29 августа 1802 года, Кутузов был уволен, по прошению от должности военного губернатора и получил Высочайшее разрешение отправиться в отпуск в свои поместья, где находился до начала марта 1805 года. Он избрал для своего пребывания деревню Горошки житомирского уезда волынской губернии, имевшую «наипрекраснейшее местоположение» и весьма плодородную почву. Кутузов и здесь нашёл приложение своему неутомимо деятельному духу: сам направлял хозяйство, ездил верхом по полям и лесам, осматривал полевые работы своих крестьян, подолгу беседовал с ними о домашних делах и хозяйственных распоряжениях, поощрял их к трудам отеческими наставлениями и советами, возбуждал в них дух довольства и безропотного повиновения и нередко проводил по нескольку часов на охоте, которую страстно любил с молодых лет. Кутузов любил общество, собирал вокруг себя и военных, статских и даже духовных, но главным образом таких людей, которые были сведущи в богословии, в истории, и в вообще в науках общественных, сам же много занимался чтением и продолжал дело самообразования. Если духовных лиц он удивлял своими познаниями в богословии, то неудивительно,что и других его собеседников поражали его познания в сфере других наук, не говоря уже о военных науках, совершенное знание которых он сочетал с таковым же знанием практики военного дела. Естественно, являлся вопрос: неужели этот лучший генерал нашей армии, этот готовый главнокомандующий, так и будет оставаться, в эту эпоху войн, у себя в деревне, как бы не у дел?…
Этого не случилось. В 1805 году он в деревне узнал о войне с Франциею и о назначении своём главнокомандующим армиею, начинавшею действия против французов — что подало повод называть Кутузова Цинцинатом. К этой войне Россию привело стремление императора Александра I «к восстановлению генерального в Европе мира на таком основании, которое на будущие времена могло бы обеспечить бытие союзных России государств, и следственно удалить всякую опасность, от непомерного властолюбия нынешнего правителя Франции для самой империи российской в последствии произойти могущую». В предстоявшей войне на стороне России находились Англия, Австрия, Швеция и Неаполь; но помощь последних двух союзников имела второстепенное значение, Англия на суше, в военном отношении, также представляла силу далеко не перворазрядную, а Австрия потерпела уже немало поражений от «действовавшего (по мнению австрийцев) не по правилам» генерала Бонапарте, превратившегося теперь в императора Наполеона. Силы коалиции доходили до 400,000 чел., а силы Наполеона только до 300,000 чел., но зато последние были более сосредоточены, а что всего важнее — Наполеон, уступая своим противникам в силах вообще, умел быть сильнее их, как на главном театре военных действий в частности, так и в решительных боевых столкновениях в особенности.
План кампании, выработанный австрийцами, заключался в следующем: Австрия выставляет три армии: 1-ю, 90,000 чел., в долине Дуная, 2-ю, до 143,000 чел., в северной Италии, и 3-ю, около 53,000 чел. в Тироле и Форарльберге (для связи между первыми двумя армиями); главные решительные действия возлагались на 2-ю армию (эрцгерцога Карла), которая должна была немедленно начать наступление к р. Адде; 1-я армия должна была также немедленно наступать и дойти до р. Леха, здесь выждать прибытия русской армии, а по прибытии последней двинуться через Шварцвальд и Швейцарию во Францию; Россия обязывалась выставить две армии: одну около 55,000 чел. и 8,000 коней при 200 орудиях, под начальством Кутузова — эта армия к 8 (20 октября) должна была дойти до р. Инна — и другую, в 40,000 чел., под начальством Буксгевдена, которую предполагалось назначить сначала для демонстраций против Пруссии, а затем для овладения Швейцариею. Остальные войска коалиции должны были произвести диверсии на прочих театрах военных действий.
План этот был слишком сложен; главная масса сил коалиции сосредоточивалась не на самом важном направлении (Вена—Париж), а на второстепенном, итальянском театре, что не отвечало ни интересам всей коалиции, ни даже истинным интересам Австрии, но отвечало ложному пониманию этих же интересов самими австрийцами; указанный план грешил и в том отношении, что первая австрийская армия должна была начать наступление, не ожидая прибытия русской армии Кутузова; наконец, наступление должно было производиться с вредными для успеха операции перерывами. Уже самый факт принятия подобного плана свидетельствовал о подчинении русской политики политике австрийской, — естественно явилось и подчинение русской стратегии — стратегии австрийской. Общего главнокомандующего не было; номинально принял на себя это звание австрийский император Франц, который, однако, армиею не командовал и даже почти вовсе при ней не находился. Он взял себе в помощники, официально в генерал-квартирмейстеры, генерала Макка, человека крайне одностороннего, который приписывал местности на войне абсолютное значение, был склонен к необузданному фантазёрству и к тому же ещё не обладал необходимою силою воли. Он был фактическим главнокомандующим австрийскою Дунайскою армиею, во главе которой официально был поставлен эрцгерцог Фердинанд; по соединении союзных армий Кутузов должен был подчиняться австрийскому главнокомандующему, если бы им был один из эрцгерцогов. Само собою разумеется, что подобные условия были в высшей степени неблагоприятны именно для Кутузова, который был поставлен в необходимость подчиниться тем самым австрийцам, несостоятельность которых в военном деле обнаружилась уже столько раз.
Между тем Наполеон решил сосредоточить 200.000 чел. на Рейне и бить союзников по частям; прежде чем австрийцы успели опомниться, он уже дал блестящий образец исполнения им составленного плана: 7 (19) октября Макк, подвергшийся тактическому окружению под Ульмом, сдался на капитуляцию вместе с 30.000 австрийцев. В это время армия Кутузова ещё не окончила своего сосредоточения у Браунау и, конечно, не могла выручить Макка.
Армия эта (первоначально 49,370, а без нестроевых 46,400 чел.) в течение десяти дней, с 13 по 23 августа, начала частями движение из Радзивилова через Тешен, Брюнн и Кремс к границе Баварии; она двигалась шестью эшелонами, в видах обеспечения быстроты движения и удобства довольствия средствами страны. В Бродах армию встретил австрийский генерал Штраух, на которого было возложено устройство продовольственной её части и вообще снабжение её всем необходимым. Кутузов был вызван в Петербург для получения необходимых указаний, а затем отправился к армии, нагнал её и принял начальство 11 сентября, когда войска наши подходили к Тешену.
До этого пункта переходы не превосходили 25 вёрст в день, а днёвки назначались через три дня в четвертый. В Тешене была получена просьба императора Франца ускорить марш, который, при дальнейшем движении, обратился в форсированный: пехота половину переходов шла пешком, а другую половину её везли на подводах; перевозились и вьюки кавалерии; запряжка артиллерии была удвоена обывательскими лошадьми; таковые же лошади отпускались и под обоз; дача провианта и фуража была увеличена. Благодаря всем этим мерам величина переходов была доведена до 60 вёрст в день. Австрийское правительство просило о ещё большем ускорении марша, но Кутузов отклонил это требование ввиду чрезмерного утомления войск и больших потерь отсталыми и больными (около 5,000 чел.). Первый эшелон подош`л к Браунау 29-го сентября, предпоследний 7 (10) октября, а последний, задержанный назади ввиду обострения отношений к Турции и потом снова двинутый на присоединение к Кутузову, мог присоединиться не ранее как через две недели.
При армии Кутузова состояло 8 чинов свиты Его Императорского Величества по квартирмейстерской части с генерал-майором Л. И. Герардом во главе. Со вступлением наших войск в Австрию, Герарду пришлось играть вторую роль, так как к Кутузову был назначен австрийский генерал-квартирмейстер Шмит, облечённый неограниченным доверием императора Франца и пользовавшийся высоким уважением в австрийской армии; это был, действительно, отличный генерал. Так или иначе, вдобавок к прочим неблагоприятным условиям, вопросы об организации, подготовке и постановке вспомогательных органов высшего военного управления и командования получили в армии Кутузова неудовлетворительное решение. И ему, и армии предстояло тяжёлое испытание.
В то время как армия шла кь Браунау, Кутузов съездил в Вену, представился императору Францу и старался установить соглашение с австрийским правительством, по разным, стоявшим на очереди, вопросам. В Вене он получил самые успокоительные сведения об армии Макка под Ульмом: соединение союзных армий до встречи с Наполеоном представлялось возможным. 27 сентября Кутузов выехал из Вены в Браунау. Уже в это время начали носиться зловещие слухи о положении австрийцев под Ульмом. Наш посланник в Баварии сообщил Кутузову о занятии французами Мюнхена, а 2 (14) октября в Браунау распространился слух, что в 30 верстах от города стоит Мармон с 40,000 французов, а в 15 верстах отряд австрийского генерала Кинмайера. Полученные из Ульма письма обстановки не разъяснили. Кутузов выдвинул авангард Багратиона, а от него конные отряды за р. Инн, для собирания сведений о противнике, а 6 (18) октября собрал в Браунау военный совет, на котором все генералы высказались в пользу того, чтобы идти вперёд и дать бой Мармону; однако Кутузов с этим не согласился. Вскоре к нашей армии присоединились корпус Кинмайера, отброшенный от Донауверта, и отряд графа Ностица, отрезанный от Ульма, но и они не могли разъяснить обстановку. Силы Кутузова дошли до 50,000 чел. и австрийские генералы требовали наступления к Мюнхену, с целью силою открыть сообщение с Ульмом, но Кутузов снова с этим не согласился, не находя возможным рисковать до выяснения обстановки. 12 (24) октября Макк прибыл в Браунау, — он был по условиям капитуляции отпущен французами; — обстановка разъяснилась и всем стало ясно, что Кутузов, проявляя должную осторожность, был совершенно прав.
Теперь Кутузову приходилось одновременно и спасать свою армию от той же участи, которая постигла австрийцев под Ульмом, и защищать Вену. Он принял решение спасать армию «ретирадою», чтобы, задерживая противника шаг за шагом, прикрывать, вместе с тем, насколько возможно, и путь к Вене. Между тем австрийцы предлагали Кутузову медленно отступать за р. Траун, куда должны были подойти армии эрцгерцогов Иоанна и Карла; тогда впереди Вены сосредоточилось бы 150,000 чел., с которыми можно было бы задерживать французов до прибытия подкреплений из России. Кутузов, 16 (28) октября, в Вельсе, в присутствии императора Франца, предложил свой план: сначала — насколько дозволит безопасность армии, — задерживать французов на переправе через р. Энс, затем перейти на левый берег Дуная, преградить туда доступ неприятелю, под прикрытием Дуная собрать разрозненные части союзных войск и только после этого начать новый поход. Император Франц одобрил этот план, но считал возможным сосредоточить союзные армии и на правом берегу Дуная; ввиду этого было решено: русской армии держаться за р. Энсом, а затем в предмостном укреплении у Кремса до подхода подкреплений.
Решив отступать, Кутузов отправил прежде всего больных, обозы и артиллерию; мосты на Инне были разрушены. Отступательный марш был начат 14 (26) октября и производился вследствие неблагоприятного времени года по одной дороге, под прикрытием аррьергарда Багратиона; в то же время Кинмайер и Ностиц отходили от Зальцбурга к Штейеру и от Пассау к Линцу и прикрывали фланги Кутузова. Французы преследовали по пятам, угрожая обходами, и 17 заняли Браунау. 18 Бернадотт занял Зальцбург, а шедший за ним Мармон направлен к Штейеру для обхода левого фланга Кутузова, в случае его остановки за р. Трауном или р. Энсом; 18 же Мюрат настиг у Рида австрийский отряд Шустека, поддерживавший связь между Кутузовым и Кинмайером; Шустек впрочем избежал полного поражения, но всё же нужно было дать возможность Кинмайеру выйти на одну высоту с русскими войсками; к тому же Кутузов 19 октября, идя до Ламбаха, нагнал свои обозы, задержанные дурными дорогами, а между тем Мюрат снова нагнал и атаковал Шустека. Это привело к бою у Ламбаха 19 октября, в котором русские (4 батальона и 1 эскадрона при 12 орудиях), поддержанные австрийцами, дрались с большим упорством и ожесточением, но затем должны были отойти, под напором превосходных сил противника, на Вельс.
20 октября Кутузов достиг Эберсберга, где к нему присоединился Ностиц, отступавший из Пассау и также преследуемый французами. 22 октября Кутузов перешёл за р. Энс, парализовав попытки Мюрата отрезать наши войска от переправы; при этом аррьергардный бой на переправе продолжался до поздней ночи. Повинуясь воле императора Франца, Кутузов предполагал держаться за линией р. Энса возможно долее, для чего были построены вдоль реки укрепления; Меерфельд должен был обеспечивать левый фланг наших войск, расположившись у Штейера, — но в этот же день Мюрат выбил австрийцев из Штейера, а Даву, Мармон и Бернадотт перешли на правый берег р. Энса и угрожали левому флангу Кутузова, который, таким образом, был предоставлен самому себе, а потому приказал отступать далее, к Амштеттену. Отступление Кутузова почти без боя навело Наполеона на мысль, что русские решили сосредоточиться на С.-Пельтенском плато для защиты Вены, а потому он направил свои войска для атаки нашей армии с фронта и для охвата её с обоих флангов; сверх того ещё из Линца он направил корпус Мортье по левому берегу Дуная с целью угрожать сообщениям Кутузова с Моравиею и облегчать доступ к Вене.
24 октября Мюрат настиг аррьергард князя Багратиона у Амштеттена и вынудил его к отступлению, но Кутузов успел притянуть войска Милорадовича, приближение которых было скрыто лесистою местностью, и французы, преследуя Багратиона, неожиданно встретили свежие войска; произошёл новый бой, отличавшийся крайним ожесточением и упорством обеих сторон, французы были опрокинуты.
После Амштеттенского боя Кутузов, довольный победою, благодарил войска и приказал отступать к С.-Пельтену, под прикрытием аррьергарда Милорадовича. В своих донесениях Государю он говорил о доблести войск и представил многих подчинённых к наградам. Между тем, он получил от Государя повеление не вступать в бой с французами до соединения с армиею Буксгевдена. Когда наши войска подходили к Мельку, была замечена на противоположном берегу Дуная колонна войск, причём признано, что это был корпус Мортье. Пользуясь выгодою более короткого расстояния, отделявшего его от Кремса, Мортье мог отрезать от этого пункта войска Кутузова, а настойчивое преследование Мюрата угрожало безопасности переправы через Дунай. Ввиду этого Кутузов, не имея никакой возможности прикрывать Вену, решил отступать в Моравию по кратчайшей дороге, по левому берегу Дуная. Он приказал спешить отступлением, чтобы успеть переправиться через Дунай и принял меры для маскирования своего отступления к Кремсу. 27 октября кавалерия Кинмайера развёрнута была между Билахом и Тразеном с приказанием, при натиске неприятеля, отступать к Вене, за кавалериею расположен был отряд Милорадовича, а за ним Багратиона. 28 октября произошло дело у С.-Пельтена, продолжавшееся до ночи, под прикрытием которой Милорадович, разложив костры у С.-Пельтена, отступил к Маутерну, а между тем, главные силы Кутузова переправились на левый берег Дуная; 29 за ними переправился и арьергард, после чего мост у Кремса был сожжён.
Успех переправы был очень важен для нас: после переправы положение нашей армии изменилось к лучшему, ибо она была обеспечена с фронта и с левого фланга. Кутузов предполагал дать в Кремсе отдых войскам, утомлённым непрерывными форсированными маршами по испорченным дождями дорогам, продвинуть вперёд обозы и устранить задержку движения армии. Однако, обстановка заставила его изменить это решение. Уже в день переправы пленные показали, что близ Дюрренштейна находится сам Мортье с дивизиею Газана, а все прочие его войска отстали; на следующее утро лазутчики подтвердили это показание и сверх того, выяснили, что дивизия Дюпона находится у Шпица, дивизия Дюмонсо в переходе позади, флотилия с артиллериею на одной высоте с Газаном, а кавалерия направлена к Цветтелю. В это время Мортье, предполагая, что Кутузов отступает в Моравию безостановочно, решил немедленно атаковать ого аррьергард со всеми силами, кои имелись под рукою. В свою очередь, Кутузов, уяснив себе положение войск Мортье и видя, что в месте соприкосновения с неприятелем русские сильнее французов, составил план захвата французов, в чём ему помог Шмит, который, как уроженец Кремса, отлично знал местность. Исполнение этих решений обеими сторонами привело к Дюрренштейнскому бою 30 октября (11 ноября).
План Кутузова сводился к тому, чтобы запереть Газана в теснине, образуемой горами и Дунаем между Дюрренштейном и Кремсом, и разбить его до подхода Дюпона. Для этого было приказано: Милорадовичу (с 6 батальонами и 2 эскадронами), став впереди Штейна, удерживать французов с фронта; Дохтурову (с 16 бат. и 2 эск.), следуя через Эгельзее, захватить Дюрренштейн и отрезать французов от подкреплений сзади; Штрику (с 5 бат.) — действовать во фланг французам со стороны Эгельзее; Багратиону (с 12 бат. и 20 эск.) наблюдать из Цветтеля за дорогой к Кремсу; Эссену с резервом (10 бат. и 6 эск.) находиться позади Штейна; артиллерии (кроме лёгкой) действовать на берегу Дуная по флотилии; к Мортье подосланы лазутчики с показанием, что против него находится только арьергард Кутузова. Войска Дохтурова ночью заняли Эгельзее и в 5 час. утра двинулись далее в трёх колоннах: 1-я (Гергарда) для удара во фланг французов к старому замку, 2-я (Дохтурова) по долине Пфаффенталь в тыл неприятелю и 3-я (Шмита) на Реш, для задержания Дюпона. В 8 часов утра 30 октября французский авангард атаковал Милорадовича; деревня Унтер-Лойбен несколько раз переходила из рук в руки; Мортье ввёл в дело всю дивизию и к 12 часам дня оттеснил Милорадовича до Штейна; но левая его колонна не могла оттеснить правый фланг русских далее Гейсберга. Около часу дня Штрик спутился с гор и атаковал французов во фланг. Тогда Мортье убедился, что перед ним вся армия Кутузова и приказал отступать, прикрывшись аррьергардом и послав 2 эскадрона драгун в атаку на колонну Штрика, но эти эскадроны были отбиты огнём русских каре. Между тем Милорадович начал теснить Мортье с фронта и к 4 часам пополудни оттеснил его за Унтер-Лойбен. Около 5 часов утра спустился с гор авангард 2-й колонны Дохтурова, который вскоре захватил Дюрренштейн; этим отступление французам было отрезано и положение их стало критическим; но в это время приблизился Дюпон; Дохтуров вынужден был строить спускающиеся войска на два фронта, ибо сам очутился между двух огней. Мортье, узнав, что Дюрренштейн занят русскими, послал туда кавалерию, чтобы очистить путь отступления своим войскам, но атака её была отбита; тем не менее Мортье решил пробиться, что было ему облегчено содействием артиллерии и наступившею темнотою, Дюпон, спешивший на выстрелы, столкнулся около 5 часов пополудни с Дохтуровым у Дюрренштейна, а подходя к Вадштейну, обнаружил колонну Шмидта, после чего атаковал обе эти колонны; Шмидт при этом был убит; Дохтуров не мог долго держаться в Дюрренштейне, куда ворвались французы. Около 9 часов вечера Дохтуров, пропустив остатки дивизии Газана, отступил. Наши войска потеряли около 4100 чел., а французы 5500 убитыми, 1600 пленными (не считая раненых), 1 штандарт, 1 знамя, несколько знамённых древок и 5 орудий.
Дивизия Газана была бы совершенно истреблена, если бы с нашей стороны не были допущены некоторые погрешности: не вполне соответственная группировка сил, несоответственные действия одной из колонн и не вполне соответственное расходование резерва, главным же образом — если бы обходная колонна не опоздала на 10 часов, выступив в 5 часов пополудни вместо 7 часов утра; вредило и недостаточное знание местности. Бой этот имел тем не менее важные стратегические последствия: Мортье 31 октября переправился обратно на правый берег Дуная и избавил Кутузова от опасности, угрожавшей его правому флангу и тылу; Кутузову представлялась свобода действий. Важно было также моральное значение победы над войсками Наполеона. За эту победу император австрийский пожаловал Кутузову орден Марии-Терезии 1-го класса.
Теперь армия Кутузова сосредоточилась у Кремса и впервые отдохнула после двухнедельных форсированных маршей и ряда аррьергардных боёв; 31 октября к ней присоединилась 6-я колонна Шепелева (9 бат. и 5 вск.). Но безопасное положение отступавшей армии продолжалось лишь до тех пор, пока мост у Вены находился в руках австрийцев. Наполеон, узнав о результатах Дюрренштейнского боя, приказал своим войскам немедленно занять Вену, захватить мост через Дунай и идти на Цнайм, с целью отрезать Кутузова от Моравии: в то же время корпуса Бернадотта и Мортье должны были стать у Маутерна, при первом известии об отступлении русских переправиться на левый берег Дуная и теснить Кутузова с тыла.
31 октября Мюрат захватил Вену и мост и перешёл через Дунай, «в виду цесарских войск… без всякого со стороны их сопротивления, и не касаясь отнюдь цесарцев объявил, что он идёт искать Российского главнокомандующего». Поведение австрийцев в этом случае совершенно необъяснимо. Тотчас после перехода через Дунай бригада французской кавалерии двинулась вслед за отступавшим от Вены австрийским отрядом князя Ауарсперга, драгунская дивизия к Штокерау для разыскания Кутузова, а кавалерия Мюрата, гренадеры Удино и корпуса Сульта и Ланна двинулась наперерез пути отступления русской армии.
Не теряя ни минуты, Кутузов, в ночь на 2 ноября, выступил из Кремса, оставив в нём 1331 больных и раненых, шёл всю ночь и, до полудня 2 же ноября, достиг Мейссау, где дал войскам отдых. В это время он получил письмо от императора Франца с извещением о занятии французами Вены и с советами, как против них действовать… Между тем, Мюрат дошёл до Штокерау и находился в двух переходах от Мейссау; на такое же расстояние подошла и французская драгунская дивизия; Бернадотт, Мортье и дивизия С.-Илера находились у Маутерна. Армии Кутузова оставалось пройти до Эцельсдорфского перекрёстка 35 верст, а Мюрату — 42, но зато по лучшей дороге и без обозов; к тому же отряд Мюрата состоял главным образом из кавалерии, а потому мог легко предупредить Кутузова у Эцельсдорфа и держаться там до прибытия главных сил французов. Наши же войска, двигавшиеся по необходимости весьма медленно, снова очутились в критическом положении — и если бы Мюрату удалось предупредить Кутузова у Эцельсдорфа, то спасти русскую армию стало бы, вероятно, невозможно. В это время Кутузов доносил Государю: «…Люди наши весьма утомлены; я должен перейти пять миль в Эцельсдорф, чтобы хотя несколько перейти те дороги, которые ведут мне в тыл. Шестую колонну подкрепил я, приказав ей, ежели она там будет атакована, продержаться столько, чтобы я по другой дороге мог её миновать, дабы не быть отрезанным». Начальство над войсками, оставленными для прикрытия флангового марша армии (6000—7000 чел.), было поручено Кутузовым Багратиону с приказанием удерживать французов у Голлабрунна, невзирая ни на какую несоразмерность в силах, до тех пор, пока мимо его не пройдут все главные силы армии. Вместе с Багратионом должен был действовать и австрийский отряд Ностица. Кутузов со слезами на глазах отпустил Багратиона, а позже говорил и доносил: «Хотя я и видел неминуемую гибель, которой подвергался корпус Багратиона, не менее того я должен был считать себя счастливым спасти пожертвованием онаго армию»…
Во исполнение приказаний Кутузова отряд Багратиона выступил из Мейссау и в 9 час. утра 3 ноября прибыл к Голлабрунну и расположился несколько позади за р. Голлерсбах, близ Шенграбена, имея в авангарде Ностица и казаков. Между тем, около полудня 3 же ноября, подошёл к Голлабрунну Мюрат, оттеснил Ностица к Шенграбену и, обозрев расположение Багратиона, не счёл возможным атаковать его одною кавалериею, а потому, желая выиграть время до подхода Ланна и Сульта, завёл переговоры о перемирии и успел даже уверить Ностица в том, что перемирие между Франциею и Австриею уже заключено; вследствие этого Ностиц вскоре вовсе оставил Багратиона. В это время Кутузов проходил недалеко от расположения последнего. Получив от Багратиона донесение о предложении Мюрата заключить перемирие, Кутузов тотчас же решил воспользоваться разгаданною им хитростью Мюрата, а потому послал к нему генерал-адъютанта барона Винценгероде для заключения перемирия, которого на деле он вовсе не имел в виду заключить. Винценгероде подписал вместе с Мюратом акт перемирия, условия которого казались Мюрату весьма выгодными, после чего этот акт был послан для ратификации и к Наполеону, и к Кутузову. Кутузов медлил ответом в течение более двадцати часов, а между тем продолжал отступление и успел миновать Цнайм и отойти от французов на два перехода; Наполеон же, поняв хитрость Кутузова, был чрезвычайно рассержен, перемирия, конечно, не разрешил и предписал Мюрату немедленно сбить русских и пресечь путь Кутузову, что привело к классическому бою у Шенграбена 4 (16) ноября. В этом бою отряд Багратиона, силою от шести до семи тысяч, выдерживал, в течение 8 часов, удары 25,000 французов и был ими окружён, после чего пробился с потерею около 3000 чел. и нескольких орудий, но и не без трофеев, и присоединился к Кутузову, армия которого, 7 (12) ноября, отошла к Вишау и на другой день соединилась с армиею генерала Буксгевдена у Просница, между Брюнном и Ольмюцем.
Ульмская операция завершилась блестящим успехом Наполеона, который покончил с австрийскою армиею Макка. Наполеон надеялся покончить точно так же и с русскою армиею Кутузова, но то, что удалось ему относительно австрийцев, не удалось с русскими. Армия Кутузова не только не была уничтожена, но отступила благополучно и даже одержала частные успехи; неоднократно были расстроены искусно соображённые комбинации Наполеона, а его маршалы, предоставленные самим себе, оказались не в силах тягаться с Кутузовым: неосторожно отделившиеся войска Мортье едва избежали полного уничтожения, Мюрат, хотевший обмануть Кутузова, сам попался в свои сети. Русская армия, с Кутузовым во главе, проявила самую неутомимую деятельность: почти весь поход был рядом форсированных маршей, совершаемых при крайне разнообразной обстановке и всякий раз поучительных в смысле положительном: обозы и тяжести высылались вперёд; марш прикрывался надёжными охраняющими отрядами, во главе которых были поставлены надёжнейшие начальники вроде суворовского сподвижника князя Багратиона или Милорадовича; при первой возможности войска были направляемы по нескольким дорогам; хотя поспешность отступления и вынуждала иногда оставлять по дороге больных и раненых, но, во всяком случае, принимались все возможные меры к обеспечению их лечения. Весь поход совершался под напором втройне превосходного противника, без палаток, под дождём или снегом, по колено в грязи, не только днём, но и ночью; для успеха такого похода необходим был надлежащий подъём духа войск, тогда как отступление способствует его падению; тут-то Кутузов и показал своё уменье влиять в этом смысле на войсковую массу. Таких образцов, как фланговый марш от Кремса к Цнайму, в истории немного, да и весь вообще этот поход должен быть признан образцовым; недаром один из сподвижников Наполеона, Мармон, называет это отступление Кутузова «классически-геройским». Кутузову приходилось сталкиваться постоянно с своекорыстными соображениями и с нецелесообразными распоряжениями австрийского правительства: мало того, приходилось даже идти в [?] с волею императора Франца для того, чтобы спасти русскую армию; чтобы действовать в таких обстоятельствах сколько-нибудь успешно — необходимы были и первоклассный военный талант, и большое гражданское мужество; в эту операцию Кутузов и проявил и большой талант, и большое гражданское мужество. — Так или иначе, Кутузов вывел нашу армию из той западни, в которой она очутилась благодаря подчинению операций наших войск австрийским политикам и стратегам. 10 (22) ноября соединённые войска Кутузова и Буксгевдена отошли к Ольшанам близ Ольмюца; через два дня подошла наша гвардия — тогда у Ольмюца всего было сосредоточено: 113½ батальонов и 153 эскадрона (в том числе 20½ бат. и 43 эск. австрийских), или 70,000 пехоты и 16,000 конницы, итого 86,000 чел. Перевес в силах перешёл на сторону союзников, так как в это же время у Наполеона на главном театре было под рукою не более 50,000 чел.; впрочем, он мог в три дня притянуть часть своих разбросанных войск и усилиться до 73,000 чел. Австрийцы составляли пятую или четвёртую часть всех сил союзной армии; по справедливости, они должны были бы отказаться от какого бы то ни было руководительства операциями. При русских войсках находились три генерала нашей квартирмейстерской части (Сухтелен, Штейнгель и Герард), — эта отрасль военной организации до известной степени соответствовала тому, что теперь генеральный штаб, — но генерал-квартирмейстером всех русско-австрийских войск, соединённых номинально под начальством Кутузова, был назначен австрийский генерал Вейротер, состоявший в 1799 г. при Суворове; возлагались большие надежды на его способности и на знание им местности — забыто было, какие странные, если не сказать нелепые, делал он предложения во время суворовского перехода из Италии в Швейцарию. При армии находились императоры Александр и Франц, которые, однако, не приняли на себя главного начальства. Первую роль в отношении ведения операций играл Вейротер, а с ним вместе и австрийский генерал-квартирмейстерский штаб. Офицеры этого штаба щеголяли тем, чтобы «систематически» распределять войска по разным подразделениям армии, причём сложность считалась главным достоинством военных соображений; смешивать и разводить войска, считалось верхом военной мудрости. Каковы были результаты применения подобной мудрости к делу — показал целый ряд поражений, понесённых австрийцами в течение многолетней борьбы их с французами. И тем не менее — австрийцам, а не Кутузову вверена была судьба армии.
Почему Кутузов был поставлен в такое ужасное положение? Почему он примирился с выпавшею теперь на его долю ролью номинального главнокомандующего, имя которого прикрывало соображения австрийского генерал-квартирмейстерского штаба? Объяснение можно находить только в том, что наша квартирмейстерская часть в мирное время стояла далеко от войск и не обладала надлежащею подготовкою; надеялись поправить дело, поставив на первое место казавшийся учёным австрийский генеральный штаб, упуская из вида, что ложная наука гораздо вреднее чем малое знание, и что последний недочёт может быть пополнен в боевой школе, тогда как эта же школа не могла не только устранить извращённых идей, господствовавших у «учёных» австрийцев, но даже хотя бы сколько-нибудь ослабить их. Кутузов, быть может, надеялся хитростью добиться того, что считал он необходимым и добиваться чего открыто у него теперь не хватало гражданского мужества. Он не был сторонником решительных действий. С течением времени союзники должны были ещё более усилиться; армии эрцгерцогов Карла и Иоанна (80,000 чел.) приближались к Дунаю и могли соединиться с Кутузовым в начале декабря; подходили новые подкрепления из России; Пруссия готовилась выступить против Наполеона, выставив 120,000—170,000 чел.; положение Наполеона ухудшалось, а положение союзников улучшалось. Выжидание было для них выгодно — и Кутузов, быть может рассчитывал, что он успешнее всякого другого протянет необходимое время. В этом смысле и было принято решение главною квартирою союзной армии, вследствие чего армия эта и отошла к Ольмюцу, близ которого имелась для неё весьма сильная позиция у Ольшан.
Иначе смотрела на дело пылкая, неопытная и самоуверенная молодёжь, с кн. П. П. Долгоруковым во главе, окружавшая Государя и жаждавшая отличий. Указывая на разбросанность сил Наполеона, на крайнее утомление его войск, шедших три месяца от берегов Ламанша к Моравии, на значительные потери, понесённые французами, на бездействие Наполеона у Брюнна и наконец на успехи, одержанные нами у Амштеттена, Кремса и Шенграбена, — эта юная часть главной квартиры требовала немедленного, решительного наступления и генерального сражения, т. е. как раз того, что более всего отвечало интересам Наполеона. На сторону этой партии стал Вейротер, сделавшийся главным советником императора Александра. В конце концов «неопытная неосторожность взяла верх над терпеливой опытностью»: 12 (24) ноября решено было наступать; два дня употреблено на снабжение войск продовольствием, а 15 (27) началось исполнение наступательной операции; впрочем, пока у союзников ещё не было окончательно определённого плана. Первоначальною целью было лишь простое сближение с противником. Армия была разделена на правый фланг графа Буксгевдена (1-я и 2-я колонны), центр главнокомандующего Кутузова (3-я колонна генерал-лейтенанта Пршибышевского, 24 батальона, 13.800 чел.), левый фланг генерал-лейтенанта князя Лихтенштейна (4-я и 5-я колонны) и резерв цесаревича Константина Павловича. Таким образом Кутузов, высказывавшийся против принятого образа действий, был отстранён от главного командования и превратился как бы в начальника центра, т. е. одной только 3-й колонны.
15 (27) ноября армия двинулась параллельно большой Просницкой дороге и дошла до линии Кобельнишек—Бржезовиц. 10 (28) ноября решено было взять Вишау, что было возложено на Багратиона с 56 эскадронами и пехотою князя Долгорукова. Войска эти захватили врасплох стоявшую там бригаду французской кавалерии Трельяра, который едва успел отойти к Раусницу, на кавалерию Мюрата; когда же Багратион двинулся в атаку на Раусниц, то Мюрат отступил к Позоржицу, во исполнение приказаний Наполеона, который, желая втянуть союзников в наступательный бой, придерживался крайне пассивного образа действий и даже показывал вид, что он более всего опасался быть атакованным. Это ничтожное дело усилило ешё более самонадеянность главной квартиры союзников. Отступление французов, бывшее делом глубокого расчёта со стороны Наполеона, сторонники наступления объясняли его слабостью и робостью. Окончательно был принять план, предложенный Вейротером: захватить путь отступления Наполеона, обойдя его с правого фланга и отрезать его от Вены. Но этот удар бил впустую, ибо Наполеон подготовил себе коммуникационную линию и путь отступления на Иглаву (Иглау), а потому путь на Вену для него значения уже не имел; союзники же теряли время на опасный трёхдневный фланговый марш по местности открытой и доступной в расстоянии одного перехода и, таким образом, обнаруживали свои намерения Наполеону.
17 и 18 (20 и 30) ноября армия производила движение влево. К 10 ноября были сделаны некоторые изменения в организации армии, причём первые три колонны перешли на левый, а 4-я и 5-я на правый фланг, для чего пришлось исполнить контр-марш. 19 числа колонны расположились: 1-я — у Клейн-Гостиерадека, 2-я — на Праценских высотах, 3-я — у Працена, имея за собою 4-ю и 5-ю, и резерв впереди Аустерлица; армия прикрывалась авангардами Багратиона и Кинмайера. Всё это было исполнено беспрепятственно; Наполеон приказал даже своим разведывательным частям, при встрече с противником, тотчас отступать.
Дело при Вишау обнаружило Наполеону намерения союзников. Чтобы выиграть время, он послал в главную квартиру союзников своего адъютанта Савари, с предложением заключить перемирие хотя бы на 24 часа. Союзники отказали, но исполняя свой обход, дали ему трое суток, которыми он отлично воспользовался для сосредоточения своих сил (73—74,000 чел.) и вообще для подготовкл успеха сражения. Накануне этого сражения французская армия стояла позади Бозеницкого ручья и Гольдбаха. План Наполеона заключался в том, чтобы скрытно, в течение ночи, перевести все войска, кроме одной дивизии корпуса Сульта (на правом фланге), на левый берег Бозеницкого ручья и собранными в центре массами, фронтальным их наступлением на Працен и Блазовиц, ударить на фланг и тыл обходящих войск. Во исполнение этого плана им и были своевременно сделаны соответственные распоряжения.
Между тем Вейротер, хвалившийся тем, что отлично знает местность, не имел точных сведений о неприятеле и вовсе не заботился о сборе таковых сведений. Мало того, он вообразил, что французская армия, силою не свыше 40.000 чел., расположена вся за Гольдбахом, и предполагал при этом, что французы так и останутся в этом положении и будут вести бой пассивно оборонительный, что совершенно не отвечало характеру действий Наполеона. Кутузов и теперь был того мнения, что «не следует атаковать неприятеля, пока с точностью не будет известно его расположение»; он высказывался в пользу того, чтобы держать армию возможно сосредоточенною и составить диспозицию на самом поле сражения, согласно с обстановкою; далее он считал необходимым «избегать сложных манёвров». К сожалению, голос старого, опытного генерала остался гласом вопиющего в пустыне…
Сущность диспозиции союзников сводилась к следующему. Предполагалось, что союзная армия «во многом дебордировала» правый фланг неприятеля, на который и должен был быть нанесён решительный удар, для чего первые четыре колонны должны были форсировать переход через Гольдбах, после чего зайти направо и наступать широким фронтом между Шлапаницем и Турасским лесом; обходное движение прикрывалось кавалериею Лихтенштейна и авангардом Багратиона, за которыми должен был идти резерв Цесаревича; кавалерия Кинмайера прикрывала левый фланг и тыл первых четырёх колонн; место Кутузова указано при 4-й колонне, которая должна была форсировать переход у Кобельницкого пруда.
К часу пополуночи на 20 ноября (2 декабря) старшие начальники были собраны в главной квартире Кутузова, в Кршеновице. Здесь Вейротер прочитал им свой план. Во время этого чтения Кутузов дремал, и даже спал: этим только и выразилось его несогласие с планом, который был уже принят Государем. По окончании чтения один только Ланжерон спросил: «что мы будем делать, если Наполеон нас предупредит и атакует у Працена?» На это Вейротер ответил, что атака со стороны Наполеона «ни в каком случае не предвидится» и что составленная им диспозиция отвечает всем возможным случаям. В три часа утра Кутузов проснулся и отпустил генералов, после чего майор Толь приступил к переводу диспозиции с немецкого языка на русский. Диспозиция эта была написана на нескольких листах, наполнена совершенно чуждыми для русских названиями озёр, рек, долин и возвышенностей; всё в ней было так запутано, что ни запомнить её, ни даже понять без тщательного изучения не было никакой возможности; списывать же её в войсках не позволялось, потому что надобно было успеть прочитать её многим начальникам, а между тем диспозиция имелась в недостаточном числе экземпляров. К тому же диспозиция была доставлена в войска к шести часам, а выступление назначено в семь часов утра. Всё было донельзя усложнено и запутано; войска как бы попали в какой-то заколдованный круг, из которого им невозможно было выбраться, а Кутузов снова очутился в самом жалком положении, — и на этот раз у него не хватало гражданского мужества доложить всю правду Государю, — да и нельзя утверждать, чтобы такой доклад имел бы успех, если бы даже Кутузов его и сделал…
В 8½ часов утра Кинмайер занял Тельниц. Вскоре сюда подошла 1-я колонна, при которой находился начальствовавший левым флангом Буксгевден. Французы должны были отойти на линию прудов у Отмарау. Буксгевден приказал 1-й колонне остановиться, в ожидании подхода 2-й. Таким образом здесь 4.000 французов Леграна удерживали и занимали 22.000 союзников. Между тем Даву, с дивизиею Фриана и драгунами Бурсье, услышав канонаду справа, двинул часть своих войск на помощь Леграну и в 9 часов занял Тельниц, но когда затем французы перешли далее в наступление — они были атакованы союзниками и опрокинуты за Тельниц и Гольдбах.
В 9½ часов Ланжерон овладел Сокольницем и удержал его за собою, невзирая на попытки Даву вырвать у него этот пункт. В то же время и Пршибышевский овладел Сокольницким замком и расположил свою колонну на обоих берегах Гольдбаха. Затем Ланжерон и Пршибышевский атаковали войска Даву, который отразил их атаки, перешёл в наступление, овладел Сокольницем и замком и снова уступил их союзникам в 11 часов дня. Таким образом, здесь 12.500 французов, с 7½ до 11 часов, держались против 42.000 союзников, целая половина сил которых была сосредоточена на второстепенном участке поля сражения.
4-я колонна, при которой находился Кутузов, начала наступление после 9 часов — вместо семи. Причинами этой проволочки были отчасти вытягивание и перекрещивание 3-й и 5-й колонн, главным же образом то, что Кутузов, верно оценив значение Праценских высот — этот пункт командовал всем полем сражения и прикрывал тыл 1-й, 2-й и 3-й колонн — неохотно оставлял их и под разными предлогами оттягивал выступление. В исходе девятого часа к 4-й колонне прибыл Государь, выразил Кутузову неудовольствие по поводу его промедления и приказал безотлагательно начать наступление. Тогда Кутузов тотчас же двинулся, выслав авангард (3 бат. и взвод драгун), при котором находился Милорадович. Между тем Сульт с двумя дивизиями, около 8½ часов, начал движение на Праценские высоты, только что очищаемые союзниками; передовые части его корпуса столкнулись с авангардом Кутузова и обратили его назад. Вслед за Сультом двинулись: Бернадотт на Блазовиц и кавалерия Мюрата между Блазовицем и Кругом. У союзников никому кроме Кутузова и в голову не приходило, чтобы высоты, на которых ночевали наши войска, могли быть утром уже заняты неприятелем. Занятие французами этих высот поставило союзников в положение оборонительное и вовлекло их в случайный бой, со всею присущею такому бою беспорядочностью. Союзники теперь сознали необходимость вновь овладеть высотами и стремились к этой цели, но войска находились в неудобном для боя походном порядке, общего плана и общего руководства не было. Следствием этого был упорный, отчаянный бой от 9 до 11 часов, состоявший из ряда блестящих частных атак, без внутренней связи между собою.
Кутузов, невзирая на всю трудность своего положения, успел, тем не менее, развернуть часть войск позади дер. Працена и построить их в боевой порядок в 3 линии. В это время уже не только дер. Працен и самый возвышенный пункт Праценских высот были во власти французов, но Вандамм, с левофланговою дивизиею Сульта, наступал уже к северу от Працена. Кутузов, в видах обеспечения своего правого фланга от Вандамма, послал к Лихтенштейну просить подкреплений, а Коловрату приказал наступать против правофланговой дивизии Сульта (С.-Илера), чтобы отнять командующую высоту. Милорадович атаковал Вандамма с фронта, а присланные Лихтенштейном 4 полка кавалерии угрожали его левому флангу; но все атаки Милорадовича окончились неудачею, невзирая на личное участие в бою самого Кутузова, — численный перевес французов в этом пункте был слишком велик… Ввиду безуспешности этих атак и расстройства войск ещё до 11 часов Государь приказал Милорадовичу отойти к Аустерлицу. В это же время и настолько же безуспешно Коловрат вёл бой против правофланговой дивизии Сульта, но пока ещё держался. Ввиду этого, Кутузов отправился теперь к войскам Коловрата. Поднимаясь на гору, он нашёл здесь бригаду графа Каменского 1-го, следовавшую в хвосте 2-й колонны. Каменский, заметив французские войска, поднимавшиеся на Праценские высоты, и донеся об этом Ланжерону, по собственному почину двинул бригаду на высоты и вышел на правый фланг дивизии С.-Илера. Пользуясь этим, Коловрат возобновил фронтальную атаку, Каменский, в присутствии Кутузова, раненого при этом в щёку, произвёл три блестящих атаки, замедлил наступление С.-Илера, но не мог его остановить, а затем был, в свою очередь, атакован бригадою Левассера в левый фланг и вынужден к отступлению. Кутузов, с бригадою Каменского, отступил к Гостиерадеку, послал приказание Буксгевдену начать отступление и дальнейшего участия в сражении не принимал.
После отступления Кутузова был опрокинут Коюврат, а затем последовали блестящие атаки Ланжерона, Цесаревича, лейб-улан, Конной гвардии, Кавалергардов и казаков, без внутренней связи между собою; всем этим войскам пришлось отступить. — На третьем участке поля сражения бой между Ланном и Багратионом принял серьёзный характер лишь после 11 час. В 11 час., с прорывом центра союзников, с отступлением Кутузова и Цесаревича, сражение было уже выиграно Наполеоном, который обратился к решительному наступлению с целью развития одержанного успеха; остававшиеся ещё на поле сражения наши войска, не исключая и войск Буксгевдена, который не исполнил вышеупомянутого приказания Кутузова, были также вынуждены к отступлению. Наша армия потеряла в этом сражении 21,000 чел., 130 орудий и 30 знамён, и австрийская несколько менее 6,000 чел. и 25 орудий.
Главными причинами неудачи всей операции союзников являлись: неправильность основной идеи операции; пренебрежение к тщательному изучению обстановки и предвзятость плана, крайне опасный трёхдневный фланговый марш, несоответствие марша той цели, для которой он был задуман и к которой привести не мог, и ошибочная организация всей армии и в особенности её главного командования: вместо одного полновластного и за всё ответственного главнокомандующего — во главе стоял в сущности безвластный Кутузов, в действительности же всем распоряжались несколько лиц. В то же время главными причинами разгрома армии союзников собственно в сражении под Аустерлицем следует признать: предвзятость идеи атаки, игнорирование обстановки и построение плана атаки на данных измышленных; принятие, на основании подобных данных, плана атаки, шедшей вразрез с действительною обстановкою, и упорное продолжение боя в духе диспозиции, невзирая на перемену обстановки, при непонимании необходимости сообразоваться с последнею. «Союзники атаковали армию, которой они не видели; предполагали её на позиции, которой она не занимала, и рассчитывали на то, что она останется настолько же неподвижною, как пограничные столбы». В результате армия, превосходившая противника числом и одушевлённая прекрасным духом, потерпела жестокое поражение, а победитель получил право сказать в своём бюллетене: «Император, с высоты своего бивуака, увидел с неописанною радостью начало флангового движения русской армии… Он увидел тогда, до какой степени предвзятость и невежество в отношении военного искусства помрачили верхи этой храброй армии; он сказал: „…Завтра перед вечером эта армия будет в моих руках“». — Русские «верхи» этой армии добровольно пошли в науку к австрийцам и совершенно им подчинились. Один Кутузов понимал обстановку и, по-видимому, предвидел поражение, но он не мог поправить дела, ибо его не слушали. Он должен был бы, может быть, прямо указать Императору очевидную неизбежность неудачи — он этого не сделал, быть может, предполагая, что его не послушают, и не имел достаточно гражданского мужества решиться тем не менее на это, чтобы вывести Государя из его заблуждения. Этого ему долго простить не мог император Александр I, считавший его чуть ли не главным виновником неудачи.
Во всю Аустерлицкую операцию Кутузов находился в положении недостойном главнокомандующего и то обстоятельство, что он примирился с этою ролью, не говорит в его пользу. Во всяком случае о нём как о полководце, следует судить не по Аустерлицкой операции, а по предшествовавшему ей периоду кампании, когда он не был стесняем в своих распоряжениях, или же хотя и был стесняем, но не настолько, чтобы не иметь возможности разорвать налагаемые на него оковы. Строгий расчёт, верная оценка обстановки, большая выдержка и осторожность, подчас и хитрость, в необходимых случаях решительность, а вообще всегда полная энергия и настойчивость в достижении раз избранной цели, — вот отличительные черты Кутузова, как полководца, обрисовывающиеся в этот период кампании 1805 года. Едва ли можно оспаривать мнение Тьера, по словам которого, «из всех генералов, современников Наполеона… осторожный и хитрый Кутузов был… его самым опасным противником» — мы должны, конечно, сделать оговорку: после смерти Суворова.
После Аустерллцкого сражения Австрия отказалась от союза с Россиею и заключила мир с Франциею, вследствие чего русские войска должны были возвратиться в Россию. Ведение их было поручено Государем Кутузову, который исполнил эту задачу отлично, так что неприятель не мог быть опасным для нашей армии, которая вскоре, соединившись с корпусом Эссена, сделалась снова столь же сильною, как и до Аустерлицкой неудачи.
Прибыв с армиею в Броды, Кутузов послал полковника Ланского во французскую армию для размена пленных. 13 января 1806 г. он представил Государю описание Аустерлицкого сражения, составленное на основании полученных им донесений и прочих имевшихся в его распоряжении данных. 24 февраля того же года ему был пожалован орден Св. Владимира 1-й степени «за подвиги и труды» в течение этой кампании, собственно же за его классическое отступление от р. Инна в Моравию.
Вскоре после того Кутузов приехал в Петербург, где не нёс никакой ответственной службы и только присутствовал при парадах и разводах. В начале октября 1806 г. он был назначен киевским военным губернатором, причём ему было повелено управлять и гражданскою частью. Это была как бы почётная ссылка; некоторые друзья и вообще близкие люди советовали Кутузову выйти в отставку, но он не последовал этому совету, ибо желал служить Государю и России до конца своей жизни. Перед въездом Кутузова в Киев ему была устроена торжественная встреча чиновниками, дворянством и купечеством с обычными церемониями, а на другой день был дан городом в его честь пышный бал.
Вступив в должность, Кутузов обратил внимание на все части гражданского управления. Он не входил во все уголовные и т. п. дела, но, в случае жалобы притеснённого в суде или невинно осуждённого, вникал в самое существо дела и старался воздавать правосудие каждому в том нуждавшемуся, облегчать участь несчастных и «приводить в истинный разум» заблуждавшихся. Он преследовал взяточничество и принимал все возможные меры к восстановлению в городе надлежащего порядка и общественной безопасности. Особенные затруднения в этом отношении возникали во время «контрактов» (с середины января почти до середины февраля). В это время в Киев съезжалось множество помещиков и дворян, главным образом поляков из ближайших западно-русских губерний и даже из польских земель, не принадлежавших России. Польские паны и шляхтичи платили дорого за квартиры, но пользовались ими, как своею собственностью, и притом жили в них весьма беспечно и неосторожно, что сплошь и рядом приводило к пожарам. По распоряжению Кутузова были учреждены караулы и посты из жителей, которые по очереди бодрствовали по ночам и наблюдали за соответственными улицами и домами; за исполнением же ими своих обязанностей должна была следить полиция, под строгою её ответственностью. Благодаря этому, были чуть ли не вовсе предупреждены не только пожары, но и бесчинства, буйства и беспорядки, беспокоившие до того времени население Киева. Между тем успехи Наполеона в борьбе против Пруссии и вызванное ими национальное польское движение, приведшее к открытому восстанию в прусской Польше, отразилось и на настроении поляков, состоявших в русском подданстве, что и обнаружилось во время «контрактов» в Киеве в начале 1807 г. Слухи преувеличивали успехи Наполеона; поляки ликовали, надеясь на восстановление Польши в прежних её пределах; русское население Киева приходило в уныние, ввиду якобы угрожавшей ему опасности. Кутузов старался успокоить граждан Киева, объявив им, что никакой опасности нет и что «во всех случаях долг его есть пещись об их благоденствии, личной и общественной безопасности». Население, видя его бдительность и заботливость, успокоилось.
Таким образом здесь его управление дало отличные результаты: в короткое время он снискал любовь и уважение управляемого им населения, а вместе с тем и правительство не могло не быть довольным его деятельностью.
В это время, начиная с 1806 г., Россия находилась в войне с Турциею. В сентябре 1807 г. главнокомандующий Дунайскою армиею, престарелый князь Прозоровский, здоровье которого к этому времени сильно расстроилось, просил о назначении к нему помощником Кутузова, причём писал Государю: «…Он почти мой ученик и мою методу знает», а военному министру: «я могу с полным удовлетворением свидетельствовать, что он должность генерала и часть военную хорошо разумеет… я в нём один недостаток нахожу: что он в характере своём не всегда твёрд бывает, а паче в сопряжении с дворскими делами; при том же он от природы ленив к письму; но по части войсковой совершенно им доволен, и он мне в самом деле помощник… я признаю его в искусстве военном из лучших генералов Государя Императора». Вследствие этого ходатайства Кутузову было повелено отправиться в Дунайскую армию, как для помощи князю Прозоровскому, так и для исправления его должности в случае тяжкой его болезни или и смерти.
Отъезжая из Киева к армии, Кутузов имел возможность убедиться в том, что население оставляемого им города действительно относилось к нему с любовью. Он прибыл в Яссы 20 апреля 1808 г. Здесь ему было вверено управление квартирмейстерскою частью, а также всё, что касалось военных советов. Когда французский посланник в Константинополе, генерал Себастьяни, прибыл в Яссы, Кутузов беседовал с ним и, со свойственною ему дипломатическою ловкостью, ничего своего ему не обнаруживая, старался выяснить действительные цели французской политики. Он же вёл переговоры с сербскими депутатами и убедил их в том, что интересы Сербии будут горячо поддерживаться русским правительством, насколько это будет возможно. Это на время успокоило сербов. В это же время Кутузов был поставлен во главе главных сил армии (19 бат., 30 эск., полк казаков, 2 роты батарейной и 1 рота конной артиллерии, 1 пионерная и 1⅓ понтонная роты), расположенных в лагере у Калиени на р. Серете. Он помогал князю Прозоровскому и в деле боевой подготовки войск. Главнокомандующий обучал главные силы построению боевого порядка, который он считал наилучшим для действий против турок (в 1-й линии 3, во 2-й—2 и в 3-й—1 каре, с конницею в интервалах) и доносил затем государю: «Желая показать сие построение не бывшим в военных действиях против турок, назначал я марш колоннами по трём дорогам. Признаться должен я… что войско беспорядочно, и только при поправлениях генерала Кутузова и моих устроилось».
В ноябре 1808 г. армия расположилась на зимние квартиры, причем главные силы Кутузова заняли Яссы, Фокшаны, Рымник, Обилешти, Калиени и Плоешти с окрестностями; в марте же 1809 г., когда князь Прозоровский предполагал начать военные действия, корпус Кутузова (41 бат., 25 эск. и 5 рот артиллерии) сосредоточился в окрестностях Фокшан. Кутузову было приказано овладеть Браиловым. Тотчас же начато было заготовление всего необходимого для осады этой крепости. 28 марта корпус Кутузова выступил из Фокшан, 3 апреля прибыл к Визирскому броду на р. Бузео и 5 перешёл по понтонному мосту на правый берег этой реки. 6 Кутузов произвёл рекогносцировку путей, ведущих к крепости, 7 начал движение и 8 расположил войска своего корпуса на позициях вокруг крепости в трёх группах, под начальством генерал-лейтенантов: на правом фланге — Каменского 1-го, в центре — Маркова 1-го и на левом фланге — Эссена 3-го. Войска приступили к постройке необходимых укреплений; вылазка гарнизона была отражена. 11 апреля прибыли осадные орудия, а по Дунаю подошла наша флотилия. Князь Прозоровский, находившийся лично при колонне Кутузова, узнав о разногласии среди гарнизона (до 12,000 чел.), решился взять крепость штурмом. Кутузов указывал на несвоевременность этой меры, так как ни одно из неприятельских орудий в крепости не было ещё подбито и вообще штурм не был подготовлен. Поэтому главнокомандующий ограничился лишь намерением овладеть одним только крепостным «ретраншаментом» и приказал овладеть им 20 апреля.
Кутузов составил диспозицию для атаки в духе идей главнокомандующего. Для атаки было назначено три колонны по два батальона каждая — генерал-майоров Репнинского, Хитрово и князя Вяземского, всего до 8,000 чел., впереди которых шли команды охотников и рабочих и за которыми имелись частные резервы по 3 батальона и общий резерв 8 эскадронов и 12 орудий. Со стороны Кутузова сделано было всё, от него зависевшее, в видах обеспечения успеха штурма, но ему не было дано возможности распоряжаться операциею вполне самостоятельно; к тому же и силы, назначенные для атаки, были недостаточны. Преждевременная атака левой колонны, в то время, когда две другие ещё не подошли к «ретраншаменту», дала неприятелю время приготовиться к отпору. Атака окончилась неудачею; наши потери: 2.229 чел. убитыми и 2.550 ранеными (а по некоторым показаниям до 9.000 чел.). Князь Прозоровский рыдал, падал на колени и рвал остатки своих волос; находившийся же при этом Кутузов сказал: «Не такие беды бывали со мною, я проиграл аустерлицкое сражение, решившее участь Европы, да не плакал».
После этой неудачи главнокомандующий созвал военный совет, который принял план, по-видимому, составленный Кутузовым, опять-таки согласно с идеями князя Прозоровского: овладеть Браиловым правильною осадою, затем перейти через Дунай у Туртукая, Браилова и Галаца, овладеть всеми дунайскими крепостями, двинуться к Балканам, поднять болгар, разбить турецкую армию, если бы она встретила нас в Болгарии и идти на Адрианополь, чем вынудить турок просить мира. Между тем император Александр находил необходимым быстро наступать к Константинополю, не стараясь овладеть всеми крепостями, и вообще действовать с возможно большею энергиею. Князь Прозоровский, с своей стороны, не только с этим не соглашался, но даже не признавал возможным начинать наступление хотя бы во исполнение плана, принятого военным советом. Кутузов, в свою очередь, не соглашался с главнокомандующим и находил возможным начать наступление. Такое противоречие не нравилось фельдмаршалу. Он жаловался военному министру на Кутузова и писал будто бы он «порочит его действия, возбуждает недоверие к нему и служит ему не помощником, а помехою». Ввиду этого Государь писал князю Прозоровскому 4 июня 1809 г.: «Желая изыскать лучший и благовидный способ к поручению отделённого от вас поста генералу Кутузову, я избрал за лучшее назначить его командиром резервного корпуса… Полагаю, что таковое назначение, отдаляя его, неприметным образом, от армии, удовлетворит желанию вашему и, вместе с тем, отдалит всякие заключения, могущие возродиться в сем случае». Вместе с тем, князю Прозоровскому был доставлен и рескрипт на имя Кутузова о новом его назначении, с тем, чтобы фельдмаршал лично вручил ему этот рескрипт, когда признает нужным. Но князь Прозоровский находил это недостаточным и 18 июня писал Государю: «Будучи обращён в резервный корпус, Кутузов имел бы обширное поле обратить всё действие его интриг против меня, так что он принудил бы меня возвратиться из-за Дуная, или же, прижавшись к сей реке, послать к нему отряд; сверх того, будучи тонок и зная службу, он мог бы допустить неприятеля сжечь магазины и, некоторым образом, преподать туркам к тому способ, а вину возложить на частного, на посте находящегося генерала, который бы за это пострадал; он же сам всегда был бы прав». На это Государь, уведомляя князя Прозоровского об увольнении от должности литовского военного губернатора генерала А. М. Римского-Корсакова, спрашивал, не назначить ли на его место Кутузова. Фельдмаршал, желая иметь Кутузова подальше от себя, с радостью на это согласился.
Государь, конечно, не мог поверить этому чудовищному и нелепому утверждению Прозоровского, что Кутузов может даже изменить присяге и долгу, лишь бы только повредить князю Прозоровскому; тем не менее, подобное отношение фельдмаршала не могло не уронить Кутузова в мнении Государя ещё более, чем это произошло после аустерлицкой неудачи. Во всяком случае, Государь не мог также игнорировать прежние заслуги Кутузова. Назначение его на должность литовского (виленского) военного губернатора состоялось 3 июля 1809 года. В этом же месяце он и выехал из армии, причём обнаружилось такое отношение к нему войск, какое далеко не всегда выпадает на долю отъезжающих начальников: генералы и офицеры, за малыми исключениями, сожалели о его отъезде, а солдаты даже плакали.
Население Вильны было очень довольно назначением известного уже ему Кутузова, который хорошо знал поляков вообще и ополяченных литовцев в частности, умел обращаться с ними и побуждать их к действиям, согласным с интересами России, не теряя, в то же время, их любви и расположения. Поляки, дурно относившиеся к русским вообще и к талантливым русским людям в особенности, были в восторге от Кутузова и давали о нём самые лучшие отзывы; относительно же его ума были самого высокого мнения и говорили: «O Kutuzow! to to Głowa!» (Кутузов, это голова). Такое отношение к Кутузову управляемого им населения рельефно обнаружилось 15 марта 1811 года, когда жители Вильны проливали слёзы и провожали благословениями Кутузова, покидавшего Вильну, чтобы отправиться снова к Дунайской армии и принять главное начальство над нею, вместо графа Н. М. Каменского 2-го, впрочем, без отчисления от должности виленского генерал-губернатора; последняя должность оставалась за ним до 17 апреля 1812 года — действительное её исправление было им поручено генерал-майору князю И. С. Гургелову.
Назначение Кутузова главнокомандующим Дунайскою армиею было вызвано отчасти болезнью графа Каменского 2-го, главным же образом предположением императора Александра назначить Каменского на более важный пост главнокомандующего одной из западных армий в предстоявшей борьбе с Наполеоном. 7 марта Государь писал Каменскому: «Я дал повеление генералу Кутузову поспешить приездом в Букарест и принять командование Молдавской армии. Вам же предписываю, сдав оную преемнику вашему, под видом слабости здоровья вашего… и известя его подробно о всех моих намерениях, отправиться, коль скоро возможно будет, в Житомир, где получите вы от меня повеление принять главное начальство над второю армиею»…
Кутузов, с своей стороны, по случаю своего назначения, писал военному министру 1 марта: «доверенность Государя в столь важном случае заключает в себе всё, что только льстить может человека, хотя наименее честолюбивого. В летах менее престарелых был бы я более полезен. Случаи дали мне познание той земли и неприятеля. Желаю, чтобы мои силы телесные, при исполнении обязанностей моих, достаточно соответствовали главнейшему моему чувствованию».
Прибыв в Букарешт, Кутузов, 1 апреля, вступил в командование армиею. Это сильно подняло дух наших войск, несколько «смущённых» болезнью Каменского.
Обстановка, при которой Кутузов принял начальство над этою армиею, была весьма неблагоприятна: его предместник располагал 137 батальонами, 122 эскадронами, 27 казачьими полками, а с частями артиллерии и инженерных войск имел до 78,000 строевых нижних чинов, не считая двинутой сюда же 10 пехотной дивизии, и тем не менее не мог вынудить турок к заключению мира, на подписание которого ему была дана Государем полная мочь; ввиду предстоявшей борьбы с Наполеоном пять дивизий были выделены из состава дунайской армии и двинуты к Днестру; в распоряжении Кутузова оставалось из прежних лишь четыре дивизии пехоты, а всего, считая же и другие роды войск, едва ли более 40,000—46,000 чел.; с этими войсками он должен был выполнить ту задачу, которая оказалась не по силам Каменскому, или же оборонять Дунай на протяжении чуть ли не 1000 вёрст, имея, к тому, в виду, что турки уже к весне 1811 года выставили 70,000 чел. и что эта армия могла ещё увеличиваться.
При этих именно неблагоприятных обстоятельствах лучше всего обнаруживается блестящий военный талант Кутузова: он отлично и издавна знаком был с характером и образом действий турок и не пренебрегал ими; располагая теми силами, кои находились у Каменского, он воспользовался бы готовым уже наступательным планом действий, составленным им ещё в 1793 и 1794 гг., во время следования в Константинополь, в качестве посланника, и обратно в Россию; теперь же он признал невозможным не только наступать за Дунай, но даже хотя бы удерживать все переправы на Дунае, что привело бы к крайней разброске сил и могло бы дать неприятелю возможность перейти в решительное наступление; предполагая, что турки, ограничившись на нижнем Дунае демонстрациями, вероятнее всего направят главную массу своих сил на средний Дунай, с целью овладеть главным городом Валахии, Букарештом, — он решил стянуть возможно больше сил к Рущуку, придерживаться строго оборонительного образа действий, чтобы внушить визирю мысль о том, что русские будто бы весьма слабы и боятся турок, этим вызвать его самого на наступление и покончить с турками в открытом поле. 20 мая он писал военному министру: «не упущу случая, чтобы не воспользоваться всяким необдуманным шагом неприятеля. Идти к визирю в Шумлу, атаковать его в сём сильном натурою и некоторою степенью искусства утверждённом укреплении, и невозможно, и пользы никакой бы не принесло; да и приобретение такового укрепления, по плану оборонительной войны, совсем не нужно. Но, может быть, что скромным поведением моим, ободрю я самого визиря выйти, или выслать, по возможности знатный корпус, к Разграду, или далее к Рущуку. И если таковое событие мне посчастливится, тогда, взяв весь корпус Эссена 3, кроме малого числа, которое в Рущуке остаться должно, — поведу их на неприятеля. На выгодном для войск наших местоположении не укреплённого Разграда, конечно, с Божьею помощью, разобью я его и преследовать могу, вёрст до 26, без всякого риску».
Сообразно с принятым планом действий, Кутузов старался сколь возможно более сократить свой стратегический фронт путём сосредоточения главных сил к центру, Букарешту и Рущуку; укрепления Силистрии и Никополя были уничтожены; все войска, кроме находившихся у Рущука, возвращены с правого берега на левый, с оставлением для ближайшего бокового обеспечения, приблизительно в трёх переходах вправо и влево, отрядов Войнова у Слободзеи и Турчанинова у Турну. Дальнейшее боковое охранение справа возложено на отряды: генерал-лейтенанта Засса (9 бат. и 3 полка кавалерии) в Малой Валахии и графа О’Рурка (6 бат., 1 полк кавалерии, 1 полк казаков и 18 орудий) у Белграда; на левом же фланге соответственная задача была возложена на отряд Тучкова, с флотилиею на нижнем Дунае. В случае надобности, Кутузов мог собрать в три дня у Рущука свои главные силы (38 бат., 51 эск. и 4 казачьих полка с артиллериею).
При этом развёртывании нашей армии, правый фланг не был достаточно обеспечен; так понимал это дело и Кутузов, но он избегал во что бы ни стало разброски сил, а потому приказал Зассу действовать подкупом и угрозами на Мулла-пашу виддинского.
Между тем, сведения о противнике собирались всеми возможными способами. Кутузов воспользовался установленными ещё до его прибытия к армии тайными сношениями с Мулла-пашою, которому были предоставлены большие льготы по торговле хлопком с Австриею и который очень ими дорожил. В Виддин был отправлен Кутузовым для секретных переговоров, майор Бибиков, который указал Мулла-паше на опасность, угрожавшую ему в Турции со стороны его врагов, обнадёжил его поддержкою со стороны России и убедил заключить соглашение на следующих условиях: Мулла-паша, насколько возможно, будет противиться, вторжению турецких войск в Малую Валахию и постарается скорее сжечь, чем предоставить туркам 400 торговых судов, кои имелись у Виддина; если он будет вынужден передать эту флотилию турецким властям, то уведомит об этом заблаговременно русские власти, дабы они могли принять соответственные меры; Мулла-паша постарается повлиять на владельцев этих судов в том смысле, чтобы убедить их продать свои суда русским, и не позволит никому пройти из Виддина в Малую Валахию.
Тот же Мулла-паша и виддинский епископ сообщили Кутузову, что ещё бывший великий визирь предполагал наступать по двум направлениям, из Шумлы к Рущуку и из Софии к Никополю, с целью вторжения в Малую Валахию; теперь же можно было бы предполагать, что и настоящий визирь намерен действовать по тем же направлениям, причем против Рущука будет произведена только демонстрация, а главный удар будет нанесён со стороны Малой Валахии, для чего визирь переправится близ устья р. Жио (Шил) и соединится с 25,000 чел. Измаил-бея, который двинется туда же, после переправы у Виддина.
Около 10 июня Кутузов узнал о плане визиря во всех его подробностях. Ввиду того, что в достоверности ранее полученных сведений теперь уже не приходилось сомневаться, дунайская флотилия получала большую важность; Кутузов готов был дать за суда этой флотилии, осмотренные Бибиковым, до 20,000 червонцев, а на случай неудачи в деле этой покупки приказал насыпать, для обстреливания дунайского фарватера, сильную батарею при впадении р. Жио в Дунай и устроить несколько береговых батарей выше Рущука.
Между тем время проходило, а Измаил-бей не действовал. Это побудило визиря изменить свой план и двинуться с своею армиею к Рущуку с тем, чтобы овладеть этою крепостью, переправиться здесь через Дунай и идти на Букарешт. Наступление в этом направлении обнаружилось в половине июня. Пройдя Разград, визирь с 60,000 чел. (в том числе 30,000 конницы) при 78 орудиях стал лагерем между дд. Писанцы и Кадыкиой. Для действий против него Кутузов располагал «главным корпусом» и некоторыми мелкими частями, всего до 15,000 чел., не считая рущукского гарнизона. Узнав о наступлении визиря, Кутузов двинулся от Букарешта через Журжу и Рущук на правый берег Дуная и 19 июня расположил свои войска — 32 батальона, 40 эскадровов и 3 полка казаков с артиллериею — в четырёх верстах к югу от крепости, тылом к ней, на разградской дороге и выслал вперёд кавалерию (1,500 чел.) генерал-лейтенанта Войнова.
Позиция, занятая нашею армиею, по словам Кутузова, была «не совсем выгодна, но единственная, которая была на дороге, по которой наступал визирь». В этот же день турецкая конница (до 5000 чел.), пользуясь сильным туманом, неожиданно атаковала наши передовые посты, которые были поддержаны Войновым; Кутузов, в свою очередь, подкрепил Войнова 4 батальонами генерал-майора Энгельгардта. Турецкая конница была отбита. Впрочем, со стороны турок это была лишь рекогносцировка. Визирь, убедившись в малочисленности наших войск, решил атаковать Кутузова, который только этого и желал. 20 и 21 турки готовились к бою, а 22 на рассвете произвели общее наступление. Кутузов, своевременно получавший необходимые сведения, построил свои войска для боя, имея в первой линии пять и во второй четыре каре за интервалами первой (по некоторым источникам 8 каре «en échiquier»); кавалерия составила третью линию. Правый фланг позиции прикрывался крутыми скатами, спускавшимися к стороне р. Лома, но к левому флангу прилегала обширная равнина, по которой визирь мог направить свою многочисленную конницу в обход этого фланга и в тыл позиции Кутузова, которая отделялась от Рущука почти сплошною массою садов. Визирь обратил на это внимание и полагая, что в Рущуке не осталось вовсе наших войск, надеялся быстрым налетом своей конницы захватить Рущук, уничтожить имевшийся там наш мост через Дунай, припереть нашу армию к реке и тут же с нею покончить. Но Кутузов всё это предвидел и принял соответственные меры, а в Рущуке было оставлено шесть батальонов, кроме части войск, взятых с судов нашей флотилии.
Турки, начав наступление, остановились верстах в семи от Рущука и здесь окопались, устроив один большой «ретраншамент». В семь часов утра, турецкая конница, тремя отдельными массами, стремительно атаковала наш центр и оба фланга, имея позади пехоту и 8 орудий; последние своим огнём содействовали атаке. «Движения неприятеля (доносил Кутузов Государю) были расположены так мудро, что могли бы служить славою и самому искусному генералу». Этот натиск неприятельской конницы был остановлен огнём артиллерии из каре 1-й линии, после чего турки отхлынули к своим флангам; впрочем, значительная часть этой конницы тотчас же обскакала правый фланг Кутузова, с целью привлечь наше внимание в эту сторону. Кутузов выслал, для поддержания правого фланга, правофланговое каре второй линии (37-й егерский полк), Лифляндских драгун и казаков Мельникова; благодаря этой поддержке, неприятель был отбит от правого фланга. Тогда 10,000 отборной анатолийской конницы понеслись в обход левого фланга нашего боевого порядка, прорвались между крайними левыми каре обеих линий пехоты, смяли стоявших за ними Белорусских гусар и Кинбурнских драгун и понеслись далее по направлению к Рущуку; другие же массы конницы проскакали к самому Дунаю, намереваясь проникнуть в крепость с этой стороны. Но рущукский гарнизон сделал вылазку и отбросил турецкую конницу в сады. В то же время Кутузов выслал всю свою кавалерию для атаки турецкой конницы, заскакавшей в тыл его позиции; турки были атакованы во фланг, отступили, заняли высоту на нашем крайнем левом фланге и готовились к новому нападению. Кутузов, для усиления левого фланга, двинул ещё одно каре из второй линии (7-го егерского полка), которое подошло к высоте, открыло сильный огонь и заставило турецкую конницу отступить на позицию визиря. В 2 часа пополудни, визирь, бросив весь шанцевый инструмент в ретраншаменте, поспешно отступил, под прикрытием конницы, в свой укреплённый лагерь и ожидал там атаки Кутузова.
Но Кутузов, вовсе не предполагая атаковать его в этом лагере, двинул свой боевой порядок только до брошенного турками «ретраншамента» и остановил тут свои войска, выслав вперёд только кавалерию, которая преследовала неприятеля на протяжении 10 вёрст. Наши потери в этом бою не превышали 500 чел.; турки же потеряли (по показанию пленных) не менее 4,000 чел., в том числе 1,500 убитыми, оставленными на поле сражения, и 13 больших знамён, не считая уничтоженных нашими войсками во время боя.
О сражении под Рущуком Кутузов доносил Государю: «Поведение всех мне подведомственных начальников было таково, что я, ни в котором пункте всей моей позиции, не был в беспокойствии ни на одну минуту… Во всяком воине Вашего Императорского Величества видел я истинного русского и 22 июня будет навсегда доказательством того, что́ возможно малому числу, оживлённому послушанием и храбростию, противу бесчисленных толп неприятельских. — Господа генералы были мне совершенными помощниками; и я с сим вместе повергаю к стопам Вашего Величества имена отличившихся. — Всех офицеров, бывших со стрелками… представляю я к чинам, которые были и в большой опасности, и потому, что они из лучших офицеров в полку в должности сии назначаются». Затем 3-го июля Кутузов писал военному министру: «Я не могу довольно поставить на вид твёрдости нашей пехоты и искусства артиллерии, наносившей ужасный вред неприятелю… Прежде ещё окончания деда, уверенность в победе была написана на их лицах. Я во всяком видел истинный дух русских».
Кутузов не упустил случая оценить заслуги своих подчинённых, как это он и всегда неизменно делал; но сколь же велики были в этой операции его собственные заслуги? Вся эта операция вне упрёков со стороны самой строгой критики. Государь пожаловал Кутузову свой портрет, украшенный бриллиантами, ценою в 150,000 рублей.
После поражения турок под Рущуком некоторые частные начальники настаивали на продолжении наступления. На это Кутузов отвечал: «Если пойдём за турками, то вероятно достигнем Шумлы, но потом что станем делать! Надобно будет возвратиться как и в прошлом году… Гораздо лучше ободрить моего друга Ахмета-бея (визиря) и он опять придёт к нам». Он старался дать понять визирю, что (будто бы) победа обошлась нам дорого, и что мы после неё стали слабее прежнего. Ни одного выстрела не было сделано после боя 22 июня; не посылались даже разъезды к стороне неприятеля. Мало того, Кутузов принял на первый взгляд даже очень странное решение — он решил бросить Рущук и перейти на левый берег Дуная, чтобы окончательно убедить визиря в том, что победа будто бы осталась за турками и чтобы вызвать его на решительное наступление.
Это был шаг, до такой степени для всех неожиданный, что все были смущены. Никто не понимал значения подобного образа действий и глубоких расчётов Кутузова.
В своём донесении Государю Кутузов объяснял целесообразность этого шага: «С начала кампании я видел, сколь много положение наше затрудняется рущукскнм ретраншаментом, и нам связывает руки сей пост». Далее он излагал приблизительно следующее: запереться со всею армиею в Рущуке было бы крайне затруднительно; к тому же, это значило бы приговорить себя к бездействию, которым визирь, конечно, воспользовался бы и переправил бы свои войска в разных пунктах через Дунай для вторжения в Валахию. Тогда пришлось бы оставить для обороны Рущука не менее 18 батальонов пехоты, а с остальными, не более 11 батальонов, перейти в Валахию и там гоняться за неприятельскими отрядами. Стоять перед Рущуком и закрывать его «кое-как собранными силами» — было также неудобно. Единственная позиция была та, на которой вёлся бой 22 июня. Сады, отделявшие эту позицию от крепости, местами подходили к самому крепостному рву и были расположены на крутых скатах высот, командующих крепостью. Неприятель мог утвердиться в этих садах, стать на сообщении армии с Рущуком, разбить мост у этой крепости и прервать сообщение наше с Валахиею. Ввиду этого Кутузов доносил: «Все сии причины столь важны, что я, по совершенному убеждению, принял мысль, тотчас после одержанной над визирем победы, оставить Рущук: сие только и можно было произвесть после выигранной баталии; в противном случае казалось бы то действием принужденным; и ежели бы вместо выигранного сражения была хотя малая неудача, тогда бы должно было переносить все неудобства и для чести оружия не оставлять Рущук. Итак, несмотря на частный вред, который оставление Рушука сделать может только лично мне и предпочитая всегда малому сему уважению пользу Государя моего, я, выведя жителей, артиллерию, снаряды, словом всё, и подорвав некоторые места цитадели, перешел 27 числа на левый берег Дуная».
При этом переходе жителям Рущука было приказано переехать с их имуществом также на левый берег Дуная. Вместе с тем, укрепления в Журже были исправлены; в крепости оставлено 4 батальона; там же хранились материалы разобранного Рущукского моста на случай новой переправы. 23 июня было получено известие, что Измаил-бей, с 15,000—20,000 чел., двинулся из Софии к Виддину. Ввиду этого Кутузов направил Эссена с 8 батальонами, 10 эскадронами и полком казаков на р. Ольту, отправил обратно в Турну и Слободзею притянутые оттуда перед боем войска, а весь «центральный» корпус Ланжерона (три дивизии) расположил в Петриках (в переходе от Журжи) и в окрестностях, имея в виду из этого центрального пункта двинуться туда, куда потребуют обстоятельства.
Между тем турки готовились к переправе; армия визиря усилилась до 70.000 чел., не считая войск Измаил-бея. К Лом-Паланке подошёл неприятельский отряд; там же находилось 50 шлюпок из состава виддинской флотилии, из которой Мулла-паша успел передать нашим войскам только 29 судов. От армии визиря были отделены и направлены вниз и вверх по Дунаю значительные отряды, которые забирали наличные суда и производили приготовления к переправе в различных пунктах. Ввиду этого Кутузов, которому всё это было известно, принял следующие меры: были высланы 3 батальона в корпус Засса, к устью р. Жио, где была устроена батарея на 12 орудий; туда же, ещё ранее, были направлены 18 судов, хорошо вооружённых, и отряд генерал-майора гр. Воронцова; 6 батальонов и 15 эскадронов передвинуты из Слободзеи в Обилешти; 4 батальона и 5 эскадронов генерал-майора Денисова высланы из Браилова в Шербешти, откуда отряд этот мог в 1 переход прибыть к Браилову или к Слободзее и даже усилить Обилештский отряд. Независимо от этого, Кутузов, имея в виду, что военных действий на западной границе в скором времени не предвиделось, дважды просил военного министра о дозволении приблизить, на 10 переходов к Дунаю, 9-ю дивизию из Ясс и 15-ю из Хотина. Затем он ожидал дальнейших предприятий противника с тем, чтобы с ними сообразовать свои действия.
15 июня войска Измаил-бея прибыли к Арцер-Паланке, после чего перешли к Виддину и начали там переправу через Дунай. Засс хотел разделить свой отряд на три части и каждою из них оборонять один из проходов через болото, за которым расположились турки. Кутузов, с своей стороны, находил, что разделение отряда на части ослабит весь отряд, а потому советовал Зассу держать все силы в совокупности, за средним проходом и возвести редуты для продольного обстреливания каждого прохода — из этого видно, как правильно Кутузов смотрел на дело управления войсками, действовавшими отдельным корпусом, что встречалось и встречается весьма редко.
Начиная с 22 июля, Измаил-бей пытался опрокинуть Засса и вступить в Малую Валахию, но безуспешно. Между тем армия визиря оставалась близ Рущука. В начале августа сам визирь предполагал двинуться к Виддину, соединиться с Измаил-беем и начать общее наступление в Малую Валахию. Но слух о том, что наши 9-я и 15-я дивизии с пятью полками казаков, возвращаются от Днестра к Дунаю, побудил его отказаться от указанного плана и принять меры к усилению своей армии и к осуществлению нового плана действий. Он притянул войска, стоявшие у Никополя, и даже 4000 кирджалиев (из балканских разбойников) и решил переправиться со всеми наличными войсками через Дунай у Рущука, после чего разбить Кутузова до прибытия к нему подкреплений. Так как меры, принятые Кутузовым, привели к тому, что визирь не мог воспользоваться судами виддинской флотилии, то ему пришлось строить паромы и плоты. Когда эти приготовления были окончены, визирь решил произвести переправу верстах в четырёх выше Рущука, где река, делая изгиб, становится у́же, а правый её берег покрыт густым кустарником, скрывавшим войска при подходе их к месту переправы.
Для отвлечения внимания русских визирь переправил, в ночь на 28 августа, у Рущука против Слободзеи небольшой отряд, который был сброшен в Дунай батальоном Архангелогородского полка. В это же самое время, пользуясь темнотою ночи и понижением уровня воды на Дунае, турки произвели действительную переправу. Значительная часть переправившейся неприятельской пехоты поспешно окопалась на левом берегу Дуная, а на правом берегу турки выставили сильные батареи. Кутузов отправил из своего лагеря к месту переправы генерал-майора Булатова с пятью батальонами и приказал ему опрокинуть перешедших через Дунай турок. Булатов повёл атаку, местами занял турецкие окопы и вогнал часть десантных войск в реку, где многие из них погибли; но прибытие к туркам новых подкреплений и особенно — сильный огонь с турецких батарей правого берега реки принудили отряд Булатова, невзирая на подкрепление его семью батальонами, отойти назад в окопы, наскоро устроенные в расстоянии пистолетного выстрела от неприятельской позиции. К туркам постоянно прибывали подкрепления, а вместе с тем они деятельно укрепляли своё расположение. Кутузов, принимая во внимание опасность положения Булатова, приказал ему отойти ещё несколько назад, на более удобную позицию; при исполнении этого приказания пришлось оставить в камышах одно полковое орудие, лишившееся всех лошадей. Хотя в этом бою турки потеряли до 3000 чел., а наши войска не более 1,000 чел., но для последних, ввиду их малочисленности, эти потери были весьма чувствительны.
Теперь Кутузову было ясно, что визирь намерен прочно утвердиться на левом берегу Дуная и дать ему бой. Ввиду этого он приказал спешить к Журже не только войскам Эссена из Обилешти, но и 9-й дивизии, которая всё ещё не была ему подчинена. Рассчитывая иметь до 10,000 чел. против 20,000 переправившихся турок, Кутузов «надеялся с Божьею помощью, разбить визиря», если бы последний атаковал его «на равнинах», о чём он донёс Государю 1 сентября; но так как на левом берегу Дуная находилась пока лишь меньшая часть сил ввзиря, который мог переправить и остальные свои войска с правого берега реки, то равновесие могло нарушиться окончательно в пользу турок, а так как, в то же время, состав наших войск был очень ослаблен значительным числом больных, то являлась настоятельная необходимость в новом усилении нашей армии. Ввиду этого Кутузов счёл себя обязанным «осмелиться подвинуть и 15-ю дивизию, как обсервационную, к Обилештам, Слободзее и Бузео», о чём донёс Государю 8 сентября. Оба раза, посылая эти приказания 9-й и 15-й дивизиям, он не находил возможным ожидать разрешения из Петербурга, на что потребовалось бы не менее трёх недель, и принимал на себя большую ответственность ради интересов армии и государства. Визирь в скором времени мог атаковать его 10,000 чел. уже не двойными, а четверными силами, и потеря времени была бы большою ошибкою; Кутузов времени и не потерял и этим ещё раз доказал, что он был одарён редкою способностью верно оценивать обстановку, принимать соответственные решения и не отступать перед препятствиями к их исполнению, чего бы это ни стоило. Нельзя не отметить это замечательное проявление решительности в прославившемся своею осторожностью Кутузове.
В это же время Кутузов передвинул армию из лагеря близ Журжи вправо, ближе к неприятелю, и расположил её близ Слободзеи против Рущука. Турки не трогались с места и продолжали укреплять своё расположение. Весьма возможно, что они ожидали нападения со стороны Кутузова. Во всяком случае, это промедление было выгодно для Кутузова и вредно для визиря; турки скоро начали ощущать недостаток в фураже. Они высылали, от своего левого фланга, отряды конницы на фуражировку, но, благодаря мерам, которые были приняты Кутузовым, им приходилось всякий раз ни с чем уходить назад. Одна из таких фуражировок была ими предпринята 10 сентября; наша кавалерия атаковала турецкую и обратила её назад, положив на месте 300 чел., — пленные показали, что в этом деле был легко ранен сам визирь. В числе пленных находился один приближённый к визирю чиновник, который сообщил, что визирь предполагает произвести ещё одну переправу у Туртукая. Кутузов, признавая это показание правдоподобным, расположил по 6 батальонов 15-й дивизии на обоих берегах р. Арджиш, близ впадения её в Дунай, и теперь уже был спокоен относительно своего левого фланга. Но, в это время, на правом фланге нашего стратегического фронта дела начали принимать неблагоприятный оборот. Измаил-бей 7 сентября вынудил Засса очистить Калафат и отойти несколько назад; теперь он мог уже вступить в Малую Валахию. Засс, намереваясь вести упорную оборону, притянул из Сербии отряд О’Рурка и просил Кутузова выслать к Крайове хотя бы малую часть войск для усиления его относительно слабого корпуса. Кутузов сам располагал небольшими силами, но, принимая во внимание опасное положение Засса, подкрепил его 6 батальонами и 5 эскадронами, с тем, чтобы он, не ограничиваясь обороною, отбросил Измаил-бея к Виддину.
Между тем войска визиря продолжали стоять на месте переправы; впереди своего ретраншамента они устроили две сильные батареи. В свою очередь Кутузов в ночь на 12 сентября возвёл против этих батарей два редута, а в следующие дни устроил, впереди своего фронта, ещё семь редутов, расположенных полукругом и примыкавших к Дунаю, выше и ниже турецкого ретраншамента. Наше расположение было разделено на три участка: а) редуты правого фланга, прикрывавшиеся отрядом Булатова; б) редуты левого фланга, прикрывавшиеся отрядом Гартинга, который был расположен у берега Дуная, против Рущука, и в) центр, к западу от Слободзеи, корпус Эссена, за которым стоял, в виде резерва, корпус Маркова.
Кутузов писал военному министру 26 сентября: «Необходимо нужно было запереть неприятеля таким образом, чтобы: 1) стеснить ему способы прокормления конницы а 2) чтобы толпы их не могли никак объехать наш правый фланг, и наделать каких нибудь шалостей позади нас; тогда бы должно было отделять отряды и гоняться за неприятелем». Армия визиря постоянно получала подкрепления. Тем не менее Кутузов «не считал себя против него слабым». Мало того, пользуясь бездействием визиря, ожидавшего приближения Измаил-бея от Виддина, он после дела 10 сентября составил весьма смелый план действий против главных сил турок, которого не доверил никому и о котором даже в письме военному министру упоминал только в общих чертах: «возымел я — писал он — намерение против визиря, не атакою его во фронт, под пушками его батарей… но иным образом; как бы то ни было, скоро должен быть берег здешний очищен от неприятеля».
План Кутузова состоял в том, чтобы переправить корпус Маркова на правый берег Дуная и атаковать находившийся там лагерь той части турецкой армии, которая не переправлялась на левый берег; если бы удалось занять этот лагерь, то, пользуясь возвышенным его положением, можно было бы, посредством артиллерии, нанести сильнейшее поражение войскам визиря, находившимся в ретраншаменте на левом, низменном берегу Дуная, а затем действовать «смотря по тому, какое сие произведет действие над неприятелем»…
Внимание турок было усыплено «скромным поведением» Кутузова. Визирь был далёк от мысли, что наша армия, искавшая, как он думал, спасения в отступлении за Дунай, может вновь перейти на правый его берег для нападения на турок, и притом в то самое время, когда она должна была выделить значительную часть войск против Измаил-бея. Кутузовым приняты были все предосторожности для того, чтобы скрыть переправу корпуса Маркова. Место для переправы было выбрано в 18 верстах выше нашего лагеря, куда турецкие разъезды не доходили. Для отвлечения внимания визиря в другую сторону Кутузов приказал произвести от Турну поиск на правый берег Дуная к о. Мусели, где находился турецкий магазин при небольшом прикрытии. Генерал-майор Турчанинов исполнил это приказание 14 сентября, разбил прикрытие, занял Мусели, взял с собою часть запасов, другую раздал голодавшему населению, а остальные припасы сжёг, после чего возвратился в Турну. Между тем Измаил-бей 18 и 30 августа атаковал Засса, но оба раза потерпел поражение; визирь же всё ещё ожидал его подхода и ограничивался частными стычками, в которых, впрочем, турки успеха не имели. Перестав надеяться на помощь Измаил-бея со стороны Виддина, визирь намеревался незаметно для Засса переправить корпус Измаил-бея у Виддина же обратно на правый берег Дуная, затем быстро передвинуть его к Лом-Паланке, переправить его здесь снова на левый берегь и отрезать Засса от Кутузова, а флотилию направить к Рущуку. Но Кутузов от лазутчиков узнал об этом плане и решил уничтожить неприятельскую флотилию и этим расстроить предположения визиря; задача эта была им возложена на подполковника Энгельгардта, в распоряжение коего были назначены 4 батальона пехоты и наша флотилия. В конце августа и в начале сентября Энгельгардт занял остров на Дунае у Лом-Паланки и уничтожил стоявшую там турецкую флотилию, что давало теперь возможность спустить часть наших судов к Рущуку и привести в исполнение вышеизложенный план Кутузова. К тому же нельзя было и медлить, так как визирь, в армии которого начались уже обычные к концу года побеги, мог отступить к Балканам и этим снова затянуть войну.
Для переправы корпуса Маркова были заготовлены на р. Ольте и спущены вниз по Дунаю паромы, но их было недостаточно; ввиду этого решено было воспользоваться ещё судами из Лом-Паланки, которые хотя и прибыли после начала переправы, но всё же принесли большую пользу. 29 сентября, к ночи, корпус Маркова (5.000 пехоты и 2.500 конницы при 38 орудиях) выступил по назначению, 1 октября произвёл переправу, расположился затем на ночлег, соблюдая возможную тишину, и 2-го атаковал турецкий лагерь, в котором никто не ожидал появления русских. «Все войска наши на левом берегу Дуная (писал Кутузов военному министру 3 октября) были свидетелями ужаса, который распространился по всему турецкому лагерю при нечаянном приближении генерала Маркова». По мере движения Маркова, наша флотилия следовала вниз по Дунаю, на высоте его левого фланга. Войска Маркова заняли лагерь, овладели батареями и судами противника и обратили турок в бегство, потеряв при этом всего около 50 чел.; турки же потеряли до 1.800 чел. убитыми и пленными, 8 пушек, 22 знамени, большие запасы пороха и свинца и т. п.
По окончании боя Марков занял позиции на высотах между Дунаем и низовьями Лома, а для усиления этой позиции и для пальбы по лагерю визиря на левом берегу Дуная было устроено пять редутов. Теперь визирь был отрезан от Рущука, где находилась административно-хозяйственная часть его армии и куда бежали турецкие начальники из лагеря, взятого Марковым. Начальники эти собрались на военный совет и к вечеру 2 октября прислали к Маркову парламентёра, с просьбою отправить его к визирю для объявления, что совет пашей в Рущуке находит необходимым приступить к переговорам о мире и немедленно заключить перемирие. Марков отослал этого парламентера к Кутузову, который, в свою очередь, отправил его обратно в Рущук с объявлением, что никого к визирю из крепости не пропустит, а впрочем, обещал не препятствовать письменным сношениям пашей с визирем. Вслед затем явился другой парламентёр с письмом от самого визиря, который предлагал заключить перемирие и отвести наши войска назад. Кутузов обещал дать ответ, а сам прежде всего принял меры, чтобы не допустить в лагерь визиря доставки каких бы то ни было продовольственных припасов. В этих видах был занят войсками Маркова остров Голя, против лагеря главных сил визиря, и на этом острове устроены две батареи, каждая на 2 орудия; флотилии наши, притянутые от места переправы и от Журжи, стали перпендикулярно течению Дуная, выше и ниже острова Голя, и заняли всю ширину реки; отряд Гартинга был подвинут вперёд, на 250 саж. от турецкого лагеря.
Кутузов решил ожидать, «на что люди, таким образом отрезанные, решатся», и вместе с тем послал визирю следующий ответ: «я не вправе отстраниться от данных мне Государем моим повелений и не прекращу военных действий, доколе не узнаю, на каком основании Порта хочет мириться? Пусть Ахмет-бей предварительно объяснится по сему предмету откровенно со мною, своим старинным другом». Но визирь не дождался ответа и, ещё до перерыва сообщения по Дунаю, воспользовавшись темнотою ночи, на 3 октября, на небольшой лодке, успел пробраться в Рущук, передав начальство над войсками в лагере, на левом берегу Дуная сераскиру Чабан-оглу-паше. Кутузов, узнав об этом, говорил: «Если бы визирь не ушёл, то некому было бы известить султана о положении, в какое мы поставили его ариию» — во всяком случае, Кутузов, конечно, знал, что в силу обычая турок визирь, окружённый неприятелем, не имеет права вести переговоры о мире. Вскоре визирь прислал ответ на письмо Кутузова, в котором указывал на необходимость назначения уполномоченных от обеих сторон для переговоров.
Между тем, брошенная им армия (усилившаяся при нём до 35,000—36,000tчел. при 56 орудиях) была отрезана отовсюду и обстреливаема со всех четырёх сторон; орудия на валах турецкого ретраншамента были сбиты; у турок были расстреляны все снаряды и туркам пришлось прекратить пальбу. Хлеба не было; турки съели всех уцелевших лошадей, а затем начали питаться «травяными кореньями». Холод развивал болезнн; ощущался недостаток топлива. По свидетельству самого Кутузова, турки, «не имея дров и будучи почти наги, умирали… по несколько сот ежедневно… Терпение сими людьми, оказанное, достойно быть описано пером историка», писал он.
Для большего ещё увеличения бедствий турецких войск, Кутузов предпринял переправу на правый берег Дуная и в других пунктах. По его приказанию, генерал Гампер, стоявший, с частью войск 15-й дивизии у Обилешти, переправил через Дунай и выслал к Туртукаю небольшой отряд полковника Грекова 8-го, а сам с другим отрядом направился к Силистрии. Туртукай был занят первым отрядом без боя 10 октября, а Силистрия взята войсками Гампера открытою силою 11 октября; при этом были взяты: до 1000 пленных, 8 знамён, 12 орудий, арсенал, несколько судов и богатая добыча. Укрепления Силистрии и Туртукая были разрушены, после чего Гампер возвратился на левый берег Дуная, оставив на правом берегу часть казаков для разведок. Однако, визирь мог ещё рассчитывать на помощь со стороны Виддина. Ввиду этого Кутузов приказал Зассу повторить против Измаил-бея тот самый манёвр, который был так удачно произведён им самим против армии визиря; при этом принималось во внимание, что Мулла-паша, по-прежнему, ради корыстолюбия, расположен к русским. Засс выслал на правый берег Дуная, для действий на сообщения Измаил-бея, генерал-майора графа Воронцова с 3 батальонами и 3 эскадронами. Воронцов скрытно переправился через Дунай у Груи 8 октября, соединился с сербским отрядом Велько близ Брегова, 9 октября произвёл фланговый марш в виду крепости Виддина и хотя был при этом несколько раз атакован превосходными силами турецкой конницы, вышедшей из крепости, но отразил все эти атаки и удержался на правом берегу Дуная, установив связь с Зассом. После боя 9 октября, Измаил-бей через парламентёра изъявил готовность отойти на правый берег Дуная в случае, если русские отойдут от Виддина. В этом смысле и было заключено соглашение, но этого было мало: нужно было воспрепятствовать движению Измаила-бея к Журже или к Рущуку. Задача эта была возложена на генерал-майора Репнинского 1-го с отрядом из 6 батальонов, 2 эскадронов, 200 пандур и 3000 казаков, которому было приказано переправиться на правый берег Дуная и, в случае наступления противника, задержать его у Лом-Паланки. Репнинский, в ночь на 4 ноября, произвёл переправу, а 6 — был атакован превосходными силами турок и нанёс им решительное поражение. Затем, 12 ноября, граф Воронцов, с небольшим отрядом, овладел турецкими запасами продовольствия в д. Василевцах, что побудило Измаил-бея на другой же день начать отступление на Берковац и Софию. Последняя надежда на помощь у турок, окружённых Кутузовым, исчезла.
Переговоры с турками о мире велись ещё до назначения Кутузова, но успеху их препятствовали: крайне неблагоприятная политическая обстановка и в особенности происки некоторых западно-европейских держав, из коих Франция и Австрия, даже состоя в союзе или «в дружбе» с Россиею, скорее вредили ей, чем помогали; казавшиеся туркам слишком невыгодными для них и неумеренными мирные условия, которые предъявляла Россия, а в особенности требование границы по Дунай, частая смена главнокомандующих, отсутствие одной общей руководящей идеи во всех наших действиях, дипломатических и военных, и слишком частые предложения вести переговоры о мире, исходившие от нас, а не от турок; последнее обстоятельство, в связи с недостаточною энергиею в ведении нами операций, приводило турок к заключению, что Россия гораздо более нуждается в мире, чем Турция. Таким образом, до назначения Кутузова, дело уже было до крайности испорчено и на него выпала неблагодарная задача всё это поправлять.
Прибыв к армии, Кутузов получил полномочие для ведения переговоров 26 апреля, после чего тотчас же отправил к визирю письмо, с уведомлением о своём назначении и с выражением желания, чтобы визирь прислал от себя доверенное лицо, для ведения переговоров о мире. Местом переговоров был избран Букарешт, куда 24 мая прибыли турецкий уполномоченный Гамид-Эфенди и его секретарь князь Мурузи. С нашей стороны переговоры вел Фонтон, но действия его направлялись самим Кутузовым. Невзирая на всё дипломатическое искусство Кутузова переговоры эти не привели к удовлетворительным результатам и были прекращены Кутузовым, который отлично понимал, что сила гораздо скорее подействует на турок, чем самая утончённая дипломатическая казуистика, но исполнял то, что ему было предписано из Петербурга. Впрочем, теперь сам граф Румянцев соглашался с Кутузовым и писал ему: «холодность наша теперь и молчание вызовут скорее Порту сделать нам новые предложения и, вероятно, с большею податливостью к уступке»… Кутузов не только всё это понимал как нельзя лучше, но и вынудил турок быть более уступчивыми своим искусным ведением операций.
После окружения турецкой армии Кутузовым под Рущуком визирь, 5 октября, предлагал уступить России Хотин с окрестностями, или же уплатить, вместо этого, соответственную денежную сумму. Кутузов отклонил это предложение. Тогда визирь прислал в лагерь Кутузова Мехмед-Эссад-эфенди, для личных переговоров; Кутузов назначил для этой цели Фонтона. Порта соглашалась сначала уступить России часть Бессарабии до рр. Кундух и Бык, а затем всю Бессарабию, но Кутузов пока не имел права и не считал ещё возможным на это согласиться, а потому требовал сверх того и части Молдавии до р. Серета. В это время положение Турции, которая, в довершение других бедствий, не имела хлеба для своей столицы, было критическое. С её стороны, для ведения переговоров, были назначены уполномоченные, во главе коих стоял Гулиб-эфенди, а со стороны России — бывший уже с 1802 г. по 1806 г. посланником в Константинополе, тайн. совет. А. Я. Италинский, генерал-майор И. Б. Сабанеев и И. П. Фонтон. Назначение Сабанеева объясняется тем, что Кутузов понимал безусловную необходимость полного согласования интересов политики и стратегии.
13 октября турецкие уполномоченные прибыли в Журжу, где и открылись «конференции» мирного конгресса, под неусыпным наблюдением и руководством Кутузова. Представители Порты уступили уже было по главным пунктам, соглашаясь даже признать границею р. Серет, а в Константинополе правительство также склонялось к требуемым уступкам; но французский посланник, сообщив Порте, что Наполеон приказал уже своим многочисленным войскам быть готовыми к вторжению в Россию, убеждал турок запастись терпением и дождаться недалёкого уже времени, когда Россия, принуждённая к обороне, сама откажется от предъявляемых ею Турции требований. Эти внушения не прошли бесследно. Султан не согласился признать р. Серет границею России и не нашёл возможным исполнить некоторые другие её требования. Старший представитель Турции заявил об этом на конференции 17 ноября, а 21 ноября предложил провести границу по р. Пруту до Фальчи, затем по прямой линии до р. Кундух, и по левому берегу этой речки и озера Сасик к Чёрному морю. Об этом исходе переговоров было послано донесение в Петербург, а заседания конгресса перенесены в Букарешт.
Между тем, окружённая турецкая армия быстро таяла; несчастным остаткам этой армии, не имевшим ни боевых, ни продовольственных припасов, угрожала полная гибель. Тогда Кутузов указал визирю, что он, во всякое время, легко мог бы заставить его армию сдаться военнопленною; но, во избежание бесполезного кровопролития, предлагает заключить бессрочное перемирие и взять остатки турецкой армии «на сохранение», так как иначе она вся перемрёт до последнего человека. Пушки и оружие также должны были быть взяты на сохранение, до разъяснения дальнейших обстоятельств. Визирь, уступая роковой необходимости, 25 ноября подписал условие о передаче его армии «на сохранение» русским и об установлении бессрочного перемирия. Турецкая армия сдалась; 3,000 больных и раненых из её состава были перевезены на правый берег Дуная и переданы турецким властям, а остальные обезоружены и размещены в окрестностях Малки; пушки и оружие свезены в Журжу. До окончательного устройства турок на попечении русских военных властей Кутузов посылал к ним врачей с медикаментами, хирургов для производства операций и даже хлеб, насколько это было возможно без ущерба для своих войск.
14 декабря Кутузов писал военному министру: «я смею себя ласкать надеждою, что армия турецкая, которая не столь важна по количеству составляющих её людей, как по знатности чиновников и корпусов, у нас в руках имеющихся, есть способ действительнейший к миру, нежели несколько набегов, которые бы я мог сделать. Я начал кампанию с малыми способами и ничего не мог отдавать на произвол судьбы. Исчисления мои, не столь смелые, как заботливые, смею я сказать, не могли быть, по крайней мере, ошибочными, и были таковы, что неприятель не должен был возмочь сделать шага от берега Дунайского». Указав затем на то, что ему приходилось оборонять линию Дуная на протяжении 1,000 вёрст всего только с четырьмя дивизиями, из коих у Рущука имелось лишь 19, а у Виддина — 12 батальонов, к тому же ещё ослабленных болезнями, Кутузов продолжал: «признаюсь, когда бы имел я дело с предприимчивым и отважным неприятелем, то он весьма озаботил бы меня, в обоих названных пунктах, и я не отвечаю за то, что в состоянии ли бы я был удержать стремление его от обоих сих мест, когда бы, не предвидев всё то, что он возможет противу меня, не привёл я заранее в движение войска 9 и 15 дивизий».
В этот же месяц Кутузов отправил 15-ю дивизию обратно к Хотину, расположил свою армию на зимние квартиры в ближайших к нашей коммуникационной линии частях Валахии и Молдавии и ожидал ответа из Петербурга на посланное донесение. В конце декабря он получил высочайший рескрипт, в котором император Александр, выразив неудовольствие по поводу всего, что произошло в последнее время на Дунае, писал Кутузову: «нахожу нужным вам предписать следующее: 1) если до получения сего повеления вы не успели склонить турецких полномочных к принятию предлагаемых нами кондиций, то объявите им, что когда султан не одобрил предварительных условий, на которые визирь согласился, я имею равное право не одобрить капитуляции, сделанной вами о принятии турецкого войска в ваш присмотр, и повелел вам, если турецкие полномочные не примут, после сего извещения, предлагаемые нами кондиции, считать сей корпус совершенно военнопленным,… отрядить достаточное число наших войск для препровождения… вовнутрь России; 2) не приступать к подписке мира иначе, как на тех условиях, кои мною вам были предписаны; 3) в противном случае объявить турецким полномочным, что военные действия тотчас начнутся, к чему и приготовить всё нужное во вверенной вам армии»…
Кутузов исполнил повеление Государя: на конференции 31 декабря представители России заявили, что император Александр не признает в Европе иной границы с Турциею, как р. Серет, в Азии граница должна остаться в том виде, в каком она находится по день заключения мира; сверх того Турция должна признать независимость Сербии под покровительством России. Представители Порты были смущены и просили подождать ответа султана. Кутузов согласился, но объявил, что военные действия будут немедленно возобновлены; 3 января 1812 г. он объявил по армии о прекращении перемирия и о том, что турецкая армия признаётся военнопленною, а вместе с тем сделал распоряжение об отправлении её из Журжи в Руше-де-Веде.
Вести операции за Дунаем в широких размерах было невозможно, ибо не имелось ни достаточных сил, ни необходимых материальных средств. Тем не менее, Кутузов показал со своей стороны вид готовности немедленно открыть военные действия в Болгарии. Направленные им отряды Булатова, Гартинга, графа Ливена и Тучкова в феврале перешли по льду через Дунай, захватили в плен нескольких вооружённых жителей, взяли некоторое число припасов и, нигде не встретив турецких войск, возвратились на левый берег Дуная. Между тем, сам Кутузов в частных беседах с представителями Турции, со свойственною ему ловкостью, внушал им мысль, что Порта сильно заблуждается, рассчитывая на чью-либо помощь, и склонял их к миру. В связи с интригами врагов России в Константинополе переговоры затягивались, конференции прерывались и возобновлялись. Наконец, 5 мая были окончательно установлены главные статьи договора, в силу которого: военные действия прекращались; Турция уступала России в Европе Бессарабию; границы в Азии «de jure» оставались в том виде, в каком находились до начала войны, но «de facto» Россия получала право пользоваться почти всем морским берегом от устья Риона до Анапы и устроенными ею до войны укреплёнными местами для складов, Сербии предоставлялось автономное внутреннее устройство и управление под верховною властью Турции. С 8 по 16 мая были формально подписаны всеми уполномоченными постановления конференций в их окончательной форме. Война была окончена.
Заключение Букарештского мирного трактата было последним делом Кутузова на Дунае. Между тем в Петербурге начали уже сомневаться в способности Кутузова заключить мир, становившийся настоятельно необходимым ввиду близости окончательного разрыва с Наполеоном. Главнокомандующим дунайскою армиею на место Кутузова был назначен адмирал Чичагов, который прибыл в Букарешт 6 мая, т. е. на другой день после того, как соглашение было достигнуто. Кутузов сдал армию Чичагову 12 мая и в этот же день отдал по войскам замечательный прощальный приказ. В этом приказе он вспомнил все подвиги, совершённые вверенною ему армиею, и прежде всего выразил свою «главнейшую признательность… корпусным, отрядным, полковым и прочим начальникам, их же усердием, искусством и храбростью достигает воинство желаемой цели» и говорил, что дружба их к нему «иногда услаждая горькие минуты, нераздельные с трудами и беспокойством в военной осторожности… способствовала тем событиям, которые время оправдало…» Затем Кутузов выразил «чувствительнейшую… благодарность всему вообще войску и за ту любовь, которая оградила (его) употребить власть… к обращению кого либо силою к своим обязанностям, но единственно, на исходатайствование щедрот… от высочайшей руки». — Подчинённые любили Кутузова, который всегда отечески заботился о них во всех отношениях, не упускал случая и ранее отличать их заслуги, не упустил этого случая и теперь. Заслуги Кутузова были награждены тем, что 29 октября 1811 г., в ознаменование высочайшего благоволения «к знаменитым заслугам и в особенности к отличным подвигам и благоразумным воинским усмотрениям, оказанным в течение настоящей противу турок кампании», Кутузову, с нисходящим потомством, было пожаловано графское достоинство; 5 апреля 1812 г. Государь отозвал Кутузова от армии в Государственный Совет, причём писал ему: «нахожу приличным, чтобы вы прибыли в Петербург, где ожидают вас награждения за все знаменитые заслуги, кои вы оказали мне и отечеству». Государь не был доволен деятельностью Кутузова в отношении заключения мира; статьи заключённого им договора признавались в Петербурге слишком мало отвечавшими интересам России: были недовольны, что Кутузов не успел заключить оборонительного и наступательного союза с турками; по мнению же императора Александра только такой союз мог вознаградить нас за потерю прямых сношений с сербами и доставить нам средство пользоваться содействием балканских славян против французов и их союзников. В связи с этим были даже сделаны попытки изменить мирные условия, принятая Кутузовым, но от этих попыток пришлось вскоре отказаться. В конце концов был ратификован трактат, заключённый Кутузовым, и сам император Александр, получивший султанскую ратификацию уже во время отступления армии к Москве, назвал этот мир «Богом дарованным»…
Кутузов в кампанию 1811 г., располагая меньшими силами, чем его предшественники, дал первостепенные образцы стратегического и тактического искусства, таковы именно — тщательное изучение и редкое понимание обстановки; замечательно искусная оборона линии Дуная с четырьмя дивизиями на протяжении 1,000 вёрст; парализование всех комбинаций неприятельского главнокомандующего; своевременный стратегический переход в наступление на правый берег Дуная, завершённый классическим активно-оборонительным боем под Рущуком; редкое понимание соотношения живой силы и крепостей; переход к «скромному поведению», уменье выманить неприятеля в открытое поле и даже побудить его к рискованному переходу на левый берег Дуная; классическая дунайская операция, завершившаяся тактическим окружением и постановкою неприятельской армии в безвыходное положение, и во всё время кампании — удивительно гармоническое сочетание осторожности с необходимыми проявлениями решительности. Рядом с этим должно поставить искусное решение военно-хозяйственных вопросов и полную заботливость о вверенных ему войсках во всех отношениях. В эту же войну, в качестве помощника князя Прозоровского, Кутузов явился образцовым начальником штаба армии, хотя и не носил этого наименования; не его вина, если главнокомандующий не умел пользоваться его помощью; когда же он сам стал главнокомандующим, то под его руководством все вообще вспомогательные органы высшего военного управления и командования действовали отлично. В общем Кутузов в эту войну обнаружил первостепенный талант и в сфере политики и дипломатии, и в сфере стратегии, тактики и военной администрации. Благодаря этому он вывел Россию из того крайне затруднительного положения, из которого не мог её вывести ни один из его предшественников. Всё это ставит Кутузова на первое место в ряду полководцев его времени, за исключением Наполеона. Здесь он доказал, что скорее всех прочих он достоин был чести вести русское воинство против нового всемирного завоевателя. Но время для этого ещё не пришло…
Сдав дунайскую армию Чичагову, Кутузов отправился в своё волынское поместье, Горошки, куда приехала к нему дочь его, княгиня Е. М. Кудашева, с детьми. Здесь он провёл недели две, отдыхая после продолжительной, тяжёлой походной и боевой деятельности на Дунае. Между тем получилось известие о том, что Наполеон перешёл через Неман и вступил в пределы России. Силы его, простиравшиеся до 500.000—600.000 .чел., были настолько превосходны в сравнении с нашими, что об обороне границ нельзя было и думать. Всем было ясно, что война будет внесена вовнутрь России, которой угрожала опасность, небывалая, можно сказать, со времён нашествия монголов. В такое время всяк должен быть на своём посту. Кутузов поспешил в Петербург и прибыл туда в начале июля.
С началом Отечественной войны, в июне 1812 г., наши западные армии, 1-я (127.000 чел.) под начальством генералов Барклая-де-Толли, и 2-я (40.000 чел.) князя Багратиона, имевшие против себя не менее 375.000 наполеоновских войск, очутились в критическом положении, из которого вышли только 22 июля по соединении у Смоленска. Затем Барклай-де-Толли продолжал действовать в духе раз принятой идеи уклонения от решительного сражения с целью завлечь противника вглубь страны и дать ему бой лишь после того, как обстановка изменится в нашу пользу. Это постоянное отступление вызывало ропот и в армии, и в народных массах, и в образованном обществе. Всеобщее неудовольствие стало обращаться против Барклая, которого считали не только главным руководителем операций, но и главным виновником неудач, во время командования которого, к тому же, иностранцы играли в главной квартире армии слишком большую роль и с которым, в довершение всего, не ладил старший в чине, но обязанный ему подчиняться, любимец армии и народа, Багратион.
После соединения армий, важнейшее значение в ряду обстоятельств, препятствовавших успеху наших действий в борьбе против Наполеона, принадлежало неправильной организации верха наших армий, организации, в силу которой отсутствовала единая власть, в руках одного главнокомандующего. Всеми сознавалась необходимость назначения полководца, выше всех поставленного и обладающего «полною мочью», по определению Суворова; всеми чувствовалась также необходимость назначения на этот пост такого человека, который пользовался бы всеобщим доверием. Взоры всех стали обращаться к Кутузову.
Выразителем мнения всей России явилось прежде всего дворянство петербургской губернии, которое единодушно избрало его главным начальником вновь вызываемого к жизни вида вооружённой силы — земского ополчения. Особая депутация была отправлена к нему, чтобы просить его принять это избрание. Кутузов долго не соглашался и наконец уступил, но с условием, чтобы дворянство испросило на это соизволение Государя. Соизволение последовало.
Кутузов, вступив в исполнение своих новых обязанностей, исполнял их с чрезвычайным усердием. По его предложению были учреждены два комитета: устроительный и экономический, из коих первый ведал предварительные постановления о всех вообще потребностях ополчения, определение начальников и офицеров, приём ратников и ускорение всего относящегося к их военному образованию; на второй же комитет были возложены сбор пожертвований, жалованья и провианта, обмундирование и вооружение, доставка обоза и лошадей, вызов священников и медицинских чинов и снабжение последних лекарствами и инструментами. Сам Кутузов проводил целые дни в приёме ратников, входил в подробности их обмундирования и т. п. и занимался лично их обучением и боевою подготовкою. Каждый воин имел на шапке крест из латуни, с вензелем Государя и с надписью «за Веру и Царя». Ратники должны были иметь ружьё, суму, ранец и, по особенному настоянию Кутузова, топор и лопатку. Согласно с его же мнением ополчение делилось на дружины и сотни, состоявшие из людей одного уезда или в соседстве живущих. Обучение их было самое простое: уметь колоть и стрелять. Соответствие особенностям народного характера и замечательная практичность характеризуют все эти его мероприятия.
Деятельность Кутузова в качестве главного начальника петербургского ополчения была чрезвычайно успешна. Государь вскоре обратил на неё внимание; 28 июля Кутузов получил Высочайший рескрипт, в котором было начертано: «С удовольствием усмотрели Мы в Санктпетербургском дворянстве то же самое рвение и усердие к Нам и Отечеству, какое видели в Московском дворянстве. Почему и поручаем вам — губернатору, предводителю и всему здешнему благородному сословию объявить благоволение Наше и признательность». В этот же день вдовствующая императрица Мария Феодоровна препроводила в распоряжение Кутузова, при весьма милостивом рескрипте, 50.000 рублей и объявила, что такая же сумма будет ею вносима ежегодно до окончания войны на организацию, обмундирование, вооружение, снаряжение и содержание соответственной части ополчения, хотя её вотчины и были освобождены от участия в этом деле. В конце этого же месяца митрополит новгородский и с.-петербургский Амвросий, как бы предвидя долженствующее выпасть на Кутузова высокое призвание, благословил его образом Св. Александра Невского.
29 июля Государь, в изъявление «особенного благоволения» своего к службе и трудам Кутузова, «способствовавшего к окончанию с Оттоманскою Портою войны, и к заключению полезного мира, пределы… Империи распространившего», возвёл его с потомством в княжеское достоинство с титулом светлости, а 2 августа повелел ему присутствовать в Государственном Совете. В занятиях последнего Кутузов принимал участие до самого отъезда своего из столицы.
В это время Император Александр убедился уже в неотложной необходимости назначения нового главнокомандующего. Впоследствии (24 ноября) он писал Барклаю-де-Толли: «Москва и Петербург в один голос славили… Кутузова, как единственного полководца, могшего спасти Империю,… толковали, что даже старшинство в чине над вами Тормасова, Багратиона и Чичагова, существенно вредившее успеху военных действий, могло быть устранено назначением Кутузова… Мне оставалось только согласиться с общественным мнением, по предварительном обсуждении вопроса в Комитете, составленном из главных сановников империи» (графы Н. И. Салтыков, Аракчеев и Кочубей, генералы Вязмитинов и Балашов и князь Лопухин). Комитет этот, собравшись 5 августа, выслушал чтение рапортов главнокомандующих 1-ю и 2-ю армиями и частных писем князя Багратиона и других генералов, уяснил себе положение дел и признал, что «недеятельность в военных операциях происходила от того, что не было над всеми действующими армиями положительной единогласной власти». Продолжая обсуждение вопроса, комитет нашёл «необходимо нужным назначить над всеми действующими армиями одного общего главнокомандующего»; когда же затем, при избрании такового, было произнесено имя Кутузова, то все члены комитета единогласно постановили вверить ему начальство над всеми армиями, предоставить ему одному власть, определённую положением о большой действующей армии и предписать начальникам губернских ополчений доносить ему об успехе вооружений и т. д. 8 августа Государь призвал к себе Кутузова, объявил ему о назначении его главнокомандующим всеми русскими армиями и ополчениями и уполномочил его действовать по его собственному усмотрению, запретив лишь вступать в переговоры с Наполеоном и приказав при этом, при благополучном обороте войны, занимая нашими войсками западные губернии, поступать кротко с теми жителями, которые по отношению к России забыли долг верноподданных.
Известие о назначении Кутузова было встречено во всей России с невыразимым восторгом. Сам он, непосредственно после аудиенции у Государя, отправился в Казанский собор, здесь снял с себя все украшения и долго молился Богу и до самого своего отъезда из Петербурга ежедневно делал то же самое в этом же соборе и в других церквах. 8 же августа, вечером, Кутузов, в кругу своих родных, говорил, что «услышал повеление Государя с христианским смирением, но без робости, как призвание свыше»; когда же один из родственников спросил его: «Неужели вы надеетесь разбить Наполеона?» — Кутузов отвечал: «разбить? Нет, а обмануть — надеюсь». Сам Наполеон, узнав о том, что против него выступает Кутузов, назвал его: «le vieux renard du Nord». «Постараюсь доказать великому полководцу, что он прав», заметил Кутузов, когда ему сделался известным этот отзыв.
Перед отъездом из Петербурга Кутузов письменно благодарил петербургских дворян, которые его избрали «единомысленно к начальству над ними» и попрощался с ними. Накануне отъезда протоиерей Казанского собора поднёс ему крест и икону Казанской Божией Матери. 11 августа провожать отъезжавшего Кутузова собрались не только его родственники и знакомые, но и целые толпы народа, которые желали ему счастливого пути и провожали его восклицаниями: «спаси нас! побей супостата!» Кутузов поклонился народу, простился со всеми и выехал из Петербурга. Дальнейший переезд его к армии имел вид непрерывного торжественного шествия; жители городов и селений стекались на дорогу, по которой он проезжал; многие, приветствуя его, становились на колени. Чувствовалась какая-то стихийная сила в этом подъёме духа великого народа, предвещавшая успех в борьбе за Веру, Царя и Отечество.
На пути Кутузов встретил возвращавшегося из армии в Петербург генерала Беннигсена, далеко не безупречного в своих отношениях к нему, — зная его недостатки и достоинства и отдавая предпочтение последним, Кутузов объявил ему Высочайшее повеление — возвратиться в армию; затем они поехали вместе в одной карете.
15 августа Кутузов прибыл в Вышний Волочок и здесь узнал от земского исправника, что недалеко от Вязьмы уже находятся неприятельские разъезды. Ввиду этого он направился к Смоленску, но 16, проехав Торжок, узнал, что Смоленск уже взят французами. Тогда он продолжал путь на Гжатск, близ которого, 17 августа, узнал от выехавших к нему навстречу из армии должностных лиц, что обе наши армии отступают от Вязьмы к Царёву Займищу. Тут же он был встречен множеством местных жителей, которые остановили экипаж, выпрягли лошадей и довезли его сами до приготовленного для него дома. В Гжатске оказались офицеры квартирмейстерской части, высланные для обозрения позиций по пути на Москву. «Не нужно нам позади армии никаких позиций; мы и без того уже слишком далеко отступили», сказал Кутузов и приказал этим офицерам возвратиться в армию. Здесь же, увидев первый встретившийся ему полк, он сказал: «Боже мой! кто бы мог меня уверить в том, чтоб когда либо враг наш мог сражаться на штыках с такими молодцами, как вы, братцы». Из Гжатска Кутузов отправился в Царёво Займище, где находилась главная квартира обеих армий; прибыв туда, он принял почётный караул и сказал при этом, как будто про себя, но довольно громко: «Ну, как можно отступать с такими молодцами»! Солдаты ободрились; всю армию облетело слово: «Приехал Кутузов бить французов»; по всей России разнеслась весть, что в момент появления Кутузова» пред армией над головою его вознёсся огромный орёл и сопровождал его при объезде войск. В несколько часов совершилось то, чего никак нельзя было достичь до этого момента в течение двух месяцев: армия составляла с своим вождём одно целое и готова была идти за ним куда угодно, без ропота и без сомнений.
Прежде всего необходимо было установить необходимый порядок в высшем управлении соединёнными армиями. Начальником главного штаба при Кутузове был назначен Беннигсен, а генерал-квартирмейстером генерал-майор Вистицкий — как бы в виде уступки Барклаю, — последний, впрочем, совершенно стушевался. Незадолго до прибытия Кутузова было приказано выехать из армии полковнику Толю, который исправлял должность генерал-квартирмейстера 1-й армии и которым были недовольны, как Барклай, так и Багратион. Кутузов знал Толя ещё на школьной скамье и гордился тем, что ещё тогда предугадал его военные способности. Он приказал Толю вернуться в армию и оставил его при себе. Теперь Толь снова распоряжался квартирмейстерскою частью в 1-й армии и вскоре занял первое место среди офицеров этой части и в обеих соединённых армиях. Он был неразлучен с Кутузовым, помещался обыкновенно в одном с ним доме и работал в его присутствии.
Кутузов подобно Барклаю признавал необходимым отступать вглубь страны, уклоняясь от решительного сражения, впредь до существенного изменения обстановки в нашу пользу. Если теперь он решался принять бой, то лишь потому, что сознавал необходимость сделать уступку мнению всей России.
Он осмотрел позицию у Царёва-Займища, нашёл её сильною и приказал ускорить постройку на ней укреплений. Армия ждала боя. Но неприятель всё ещё был значительно сильнее и Кутузов признал необходимым дождаться подходивших подкреплений, а потому 18 августа приказал отступать. 22 армия подошла к с. Бородину (в 10 верстах от Можайска); здесь к ней присоединились части Московского и Смоленского ополчений (до 10,000 чел.) — и здесь Кутузов, располагавший 110,000 чел. (без ополчения) при 640 орудиях, решил дать бой Наполеону, который имел до 130,000 чел. при 587 орудиях.
Бородинская позиция (от р. Москвы до с. Утицы, 7 верст) пересекалась у Бородина новою, а у Утицы старою Смоленскою дорогою; с фронта она была отчасти прикрыта Колочою, притоком Москвы; весьма важное значение на ней имели: высота в центре, на которой была построена «батарея Раевского», и высоты у Семёновского, впереди которого были устроены «Багратионовы флеши». Позиция эта была сильна на правом фланге и отчасти в центре и крайне слаба — на левом фланге, особенно важном в стратегическом отношении, так как Наполеону было выгодно обойти этот наш фланг и отбросить нашу армию на север, отрезав от Москвы и от южных губерний.
Для замедления наступления неприятеля, а главное для раскрытия направления, в котором наступала главная масса французских войск, была выбрана, усилена укреплениями и занята 11,000 чел. из 2-й армии передовая позиция у Шевардина. 24 августа Наполеон направил для атаки этой позиции до 35,000 чел. Хотя наши войска были подкреплены Багратионом, но и он, протянув бой до 11 часов ночи, должен был отступить на главную позицию. Цель боя была достигнута: стало ясно, что неприятель перевёл часть своих войск на правый берег Колочи и что главная опасность угрожает нашему центру и в особенности левому флангу. Наполеон считал необходимым разгромить нашу армию, чтобы заставить императора Александра просить мира. Опасаясь, чтобы наша армия снова не уклонилась от боя, а может быть, считая лес на нашем левом фланге неудобопроходимым для больших масс войск, он решил произвести фронтальную атаку нашего расположения, для чего вести две главные атаки: одну на батарею Раевского — войсками вице-короля Евгения, а другую на Багратионовы флеши — корпусами Даву, Нея и Жюно, вести демонстративную атаку — небольшими силами на наш правый фланг, и вспомогательную атаку — корпусом князя Понятовского по направлению старой Смоленской дороги. За войсками вице-короля должен был следовать один, а за корпусами Даву, Нея и Жюно — три кавалерийских корпуса; гвардия оставлена в общем резерве.
Между тем, на основании диспозиции Кутузова от 24 августа и дополнительных к ней приказаний, наши армии были расположены: 1-я правее, а 2-я левее, в следующем порядке: на крайнем правом фланге: 2-й, а левее его 4-й, 6-й и 7-й пехотные корпуса и 27-я пехотная дивизия; войска эти составляли «кор-де-баталь» и были построены в две линии; частями кор-де-баталии командовали: правым флангом, за Колочою, до Горок (2-м и 4-м корпусами) Милорадович, центром, от Горок до батареи Раевского (6-м корпусом) — Дохтуров и левым флангом, от батареи Раевского до Семёновского (2-й армии 7-й корпус и 27-я дивизия) — князь Горчаков 2-й; за пехотными корпусами стали 1-й, 2-й, 3-й и 4-й кавалерийские корпуса; в центре за кавалериею стали резервы: 3-й, а за ним 5-й (или гвардейский) корпус и гренадерские батальоны четырёх дивизий у Князькова («главный резерв»); артиллерийский резерв (300 орудий) у Псарева; 2-я гренадерская дивизия и гренадерские батальоны 2-й армии за 4-м кавалерийским корпусом (резерв 2-й армии); егерские полки 1-й армии были притянуты на правый её фланг, частью для занятия лесов, частью же для составления резерва правого фланга армии; остальные войска 8-го корпуса (кроме 2-й гренадерской дивизии) занимали Багратионовы флеши; кирасирские полки должны были образовать две дивизии и стать позади гвардейского корпуса; 6 казачьих полков направлялись к Утице; 5 казачьих полков наблюдали за нижним течением Колочи; Барклай и Багратион продолжали командовать войсками своих армий; сам же Кутузов избрал для себя место за 6-м корпусом.
В этом расположении он предполагал «привлечь на себя силы неприятельские и действовать сообразно его движениям». Предоставляя главнокомандующим 1-ю и 2-ю армиями «делать соображения действий на поражение неприятеля», он рекомендовал им только беречь резервы сколь возможно долее, ибо «тот генерал, который сохранил ещё резерв, не побеждён». В случае наступления в бою, Кутузов приказывал: «стрельбою отнюдь не заниматься, но действовать быстро холодным оружием». На случай неудачи генерал-квартирмейстер Вистицкий должен был сообщить только Барклаю и Багратиону, по каким дорогам должно быть произведено отступление, а в случае успеха, сам Кутузов был намерен дать особые повеления.
После Шевардинского боя войска, ведшие этот бой, отошли к Семёновскому, причём сводная гренадерская дивизия графа Воронцова заняла флеши; за нею стала 27-я дивизия, а позади их частный резерв 2-й армии (2-а гренадерская и 2-я кирасирская дивизии), 3-й пехотный корпус был переведён к Утице, а для связи между ним и войсками Багратиона, в лесу между Утицею и Семёновским, было расположено 4 егерских полка князя Шаховского. Крайне опасный левый наш фланг был усилен, но всё ещё недостаточно.
Причины этого в точности не выяснены.
25 августа обе стороны готовились к бою. Кутузов велел пронести вдоль линий войск чудотворную икону Божией Матери, сопровождавшую их от Смоленска, а сам объезжал войска, говорил с солдатами, стараясь всячески поднять их дух и поселить в них готовность пожертвовать собою для защиты Москвы и России.
26 августа, около 6 часов утра, французы открыли артиллерийский огонь, а затем повели атаки на Багратионовы флеши и на батарею Раевского. Войска Даву, при первой атаке на флеши, были отбиты, а затем, поддержанные корпусом Нея, кавалерийскими корпусами, корпусом Жюно и дивизиею Фриана, дважды овладели флешами и дважды были оттуда выбиты нашими войсками; однако, у нас выбыло из строя много начальников; сам Багратион был тяжело ранен; войскам же его, в 11½ час., пришлось уступить флеши французам и отойти на вторую позицию, за овраг у Семеновского; начальство над 2-ю армиею было поручено Кутузовым Дохтурову. Между тем, Ней и Мюрат решили сломить сопротивление оборонявших Семеновский овраг наших войск, при помощи кавалерийских корпусов Нансути и Латур-Мобура, двинутых в атаку правее и левее Семёновского. Атаки эти были отбиты, но дали возможность неприятелю овладеть Семёновским и выставить на правом берегу оврага артиллерию, причинявшую сильный вред нашим войскам. Крайне расстроенные войска 8-го корпуса отошли на третью позицию, на расстояние орудийного выстрела от Семёновского оврага, и на ней удержались до конца боя.
В центре вице-король атаковал батарею Раевского в 10-м и в 11-м часу утра, и оба раза был отбит. При второй атаке одна французская бригада успела ворваться в укрепление, но находившийся здесь начальник штаба 1-й армии А. П. Ермолов, отправлявшийся по приказанию Кутузова на правый фланг, схватил первые попавшиеся ему части, пристроил отступавшие войска Раевского к сохранившему порядок батальону Уфимского полка, бросился с ними на батарею и около полудня выбил оттуда французов. Толь, распоряжавшийся также именем Кутузова, привёл сюда 4-ю дивизию 2-го корпуса, передвигаемого на левый фланг. Сюда же прибыл 4-й корпус и сам Барклай, который занял свежими войсками батарею и участок позиции близ неё. — Позже других начал наступление Понятовский, который занял Утицу и высоту позади этой деревни, но, в 12 час., на левый наш фланг прибыла 17-я дивизия, после чего наши войска отняли эту высоту у французов. В первом часу французы готовились к 3-й атаке на батарею Раевского; Наполеон подготовлял последний, решительный удар, но должен был приостановить эту атаку ввиду действий казаков Платова, которые, вместе с 1-м кавалерийским корпусом Уварова, были передвинуты на левый берег Колочи для отвлечения внимания французов к стороне их левого фланга. Уваров наткнулся на неприятельскую пехоту, занимавшую Бородино и правый берег р. Войны, и далее наступать не мог; казаки же перешли через Войну в брод, рассыпались между неприятельскими колоннами и зашли им в тыл. Это внезапное их появление в тылу левого фланга французов было причиною суматохи на их пути отступления, которая заставила Наполеона потерять два часа, пока дело не было разъяснено. Эта приостановка атаки дала возможность Барклаю усилить угрожаемый пункт войсками с правого фланга и из резерва. Наполеон, успокоясь за своё левое крыло, приказал вице-королю, поддержанному кавалериею Груши и Монбрена, возобновить атаку на батарею Раевского. В 3 часа пополудни, после упорного боя, батарея эта была взята французами. Для преследования отступавших войск Барклая они выдвинули массы кавалерии. С нашей стороны было сделано то же; завязалось большое кавалерийское дело, под прикрытием которого вице-король сильно занял позицию у батареи, а наши войска, отойдя за овраг, расположились в 400 саж., примыкая правым флангом к Горкам. Войска крайнего левого фланга также отошли на версту по старой Смоленской дороге. В общем, наша армия отошла на полверсты или на версту от прежнего расположения, уступив французам лишь Багратионовы флеши и батарею Раевского, которые они к ночи оставили. Обе стороны потеряли приблизительно по 40,000 человек.
Результат этого кровопролитного сражения был ничтожен. Правда, Наполеон не ввёл в дело гвардии (20,000 чел.), не говоря уже о том, что он направил главную атаку на сильную сторону нашего расположения, но, во всяком случае, в этом побоище, между двумя армиями, стоившими одна другой, «французская армия разбилась о русскую». Наполеон не одержал полной победы, а операционная линия его уже непомерно удлинилась; он удалился на большое расстояние от источников своих средств; тыл его находился в опасном положении; между тем, наше стратегическое положение, вследствие сближения с нашими источниками комплектования и продовольствия, улучшилось; к тому же и разница в силах была уже невелика. Таким образом, хотя видимый успех был на стороне Наполеона, но, в стратегическом отношении, взаимное положение обеих сторон начало изменяться в нашу пользу. Поворотным пунктом с этой точки зрения, явилось именно Бородинское сражение.
Насколько же был причастен к этому великому делу Кутузов? Он вполне понимал, что в этом сражении, которое было им дано вопреки своему убеждению и которое представляло как бы очистительную жертву за предстоявшую сдачу Москвы, было трудно рассчитывать на успех. Оставалось принять все возможные меры к тому, чтобы, если не удастся разбить неприятеля, низвести, по крайней мере, его успехи до минимума. И этого он достиг.
Во время сражения Кутузов находился на избранном им месте, сохранял полное спокойствие, держал себя безукоризненно и следил за ходом боя. Предоставив необходимую самостоятельность начальникам главных частей боевого порядка, он делал лишь такие распоряжения, которые были необходимы с точки зрения общего управления соединёнными армиями, в чём ему помогали посылаемые им на важнейшие участки доверенные лица. Когда ожидалось наступление Наполеоновской гвардии, Барклай послал к Кутузову флигель-адъютанта Вольцогена для доклада о положении армии и для получения приказаний. Вольцоген доложил Кутузову, что все важнейшие пункты нашей позиции в руках неприятеля и что наши войска совершенно расстроены. Такое несколько преувеличенное изложение дела не понравилось Кутузову, который выразил весьма резко своё неудовольствие Вольцогену и сказал сму: «что касается до сражения, то ход его известен мне самому как нельзя лучше. Неприятель отражён на всех пунктах; завтра погоним его из священной земли русской». Одобрив затем распоряжения Барклая, Кутузов уведомил его о своём намерении возобновить сражение и предписал сделать, в течение ночи, все необходимые к тому приготовления. Соответственное приказание было послано и Дохтурову. Один из адъютантов был послан тотчас же предварить войска о предстоявшем сражении. Спокойствие Кутузова, его заявление о том, что неприятель повсюду остановлен, и его приказ об атаке на следующий день, произвели на войска то именно действие, которое было необходимо: те самые люди, которые были уже близки к тому, чтобы считать себя побеждёнными, ободрились и были готовы снова схватиться с врагом, чтобы сделаться несомненными победителями. Кутузов замечательно верно оценил моральное состояние войск. Упорное их сопротивление в этом сражении поселило в них надежду преградить неприятелю путь к Москве; невозможное казалось возможным; сам Барклай проникся сущностью приказаний Кутузова и был вполне готов к возобновлению боя. Не есть ли это величайшая похвала для полководца, что он, при такой обстановке, умел так действовать на войска и на подчиненных ему начальников?
В сумерки, возвратившись в главную квартиру, на мызу Татаринову, Кутузов поручил Толю обозреть расположение 2 армии и вообще левого крыла и оценить состояние войск. Толь объехал линии этих войск, нашёл их расстроенными и убедился в невозможности возобновления боя, о чём доложил Кутузову, который, после этого, приказал отступать по пути на Москву. Опасаясь, чтобы дальнейшее отступление нашей армии и предстоявшая потеря Москвы не оказали вредного влияния на дух народа, он старался скрывать свои намерения до последней минуты. В донесении Государю Кутузов, между прочим, писал: «…после кровопролитнейшего и 15 часов продолжавшегося сражения, наша и неприятельская армии не могли не расстроиться и за потерею, сей день сделанною, позиция, прежде занимаемая, естественно стала обширнее и войскам невместною, а потому, когда дело идёт не о славе выигранных только баталий, но вся цель, будучи устремлена на истребление французской армии — ночевав на месте сражения, я взял намерение отступить 6 вёрст, что будет за Можайском, и собрав расстроенные баталиею войска, освежа мою артиллерию и укрепив себя ополчением Московским, в тёплом уповании на помощь Всевышнего и на оказанную неимоверную храбрость наших войск, увижу я, что могу предпринять противу неприятеля»… Император Александр, по-видимому, уразумел истину, но официально принял рапорт Кутузова, как известие о победе, произвёл его в генерал-фельдмаршалы и пожаловал ему 100,000 руб.; жена его, вместе с тем, была пожалована в статс-дамы к императрицам. Соответственные награды были даны главным сподвижникам Кутузова; не были забыты и нижние чины, участвовавшие в Бородинском сражении.
Во всяком случае, произошло нечто непонятное для массы современников. Обыкновенно в решительном сражении, данном Наполеоном, неприятель бывал разгромлен и спасался бегством. Здесь же осталось неизвестно, кто победил, Наполеон, или Кутузов; армия наша не была уничтожена; во всякую минуту она могла снова дать отпор врагу. Хотя и обидно было возобновлять отступление, но всеми чувствовалось, что обстоятельства изменяются к лучшему. Быть может, такой же результат был бы достигнут и при другом главнокомандующем, но Кутузов достиг этого лучше и искуснее всякого другого. Всякий другой мог бы в таком положении лишиться всеобщего доверия, — Кутузов его не лишился.
Утром 28 августа, армия снялась с позиции и, прикрываясь аррьергардом Платова, отошла к Можайску; 28-го — Кутузов продолжал отступление к Землину и Лутинскому. Неприятель преследовал всё сильнее и сильнее. Кутузов усилил аррьергард (10 полков пехоты, кавалерийский корпус и казаки) и вверил его Милорадовичу, который заставил наседавшего на него Мюрата быть более осторожным. Продолжая отступление, армия 1 сентября подошла к Москве и остановилась в двух верстах от Дорогомиловской заставы. Войска и вся Россия ожидали вторичного сражения под стенами первопрестольной столицы. Для этого была выбрана Беннигсеном позиция между Москвою и Воробьёвыми горами. Строились укрепления на Поклонной горе, на которую прибыл Кутузов; сюда же съезжались старшие войсковые начальники. Барклай, Ермолов и Толь нашли позицию невыгодною; Кутузов потребовал от Ермолова и Толя письменного доклада о её недостатках и к пяти часам пополудни созвал военный совет у себя в главной квартире, в Филях. На этом совете Беннигсен поставил вопрос: «выгоднее ли сразиться под стенами Москвы, или оставить ее неприятелю». Кутузов нашёл этот вопрос несообразным, сам объяснил все полученные о позиции сведения и после этого сказал: «пока будет существовать армия и пока она сохранит возможность противиться неприятелю, до тех пор остаётся надежда успешно окончить войну; напротив того, по уничтожении армии, не только Москва, но и Россия потеряна». Затем, в заключение, он предложил вопрос: «ожидать ли нападения на невыгодной позиции, или уступить неприятелю Москву?» Мнения разделились; прения были довольно продолжительны. Кутузов, выслушав все мнения, окончил совещание следующими словами: «я вижу, что мне придётся поплатиться за всё, но жертвую собою для блага Отечества. Приказываю отступить». В военном журнале главной армии отмечено, что Кутузов, обратясь к членам совета, сказал: «с потерею Москвы ещё не потеряна Россия; поставляю первою обязанностью сберечь армию, сблизиться с подкреплениями и самым укреплением Москвы приготовить неприятелю неизбежную гибель, и потому намерен, пройдя Москву, отступить по рязанской дороге».
В ночь на 2 сентября двинулись обозы, а в три часа утра того же дня потянулись войска в одной колонне (регулярная кавалерия, ополчение, пехота с артиллериею и в хвосте казаки). Движение было весьма трудно, так как улицы были загромождены народом и массою повозок. Войска вступали в Москву чрез Дорогомиловскую заставу и, выйдя из города, располагались на привал. Затем Кутузов направил главные силы армии к с. Панкам, в 17 верстах от Москвы по рязанской дороге. Марш прикрывался аррьергардом Милорадовича, которому удалось заключить перемирие с Мюратом на один день (для свободного оставления Москвы). Вслед за армиею потянулось почти всё население столицы, которая сразу опустела, а по вступлении в неё Наполеона запылала со всех концов. С этого момента война стала вполне народною.
Император Александр, узнав об оставлении армиею Москвы от графа Растопчина,7 сентября отправил в армию генерал-адъютанта князя Волконского, дабы узнать о положении армии и о причинах решения, принятого Кутузовым, а через два дня получил привезённое полковником Мишо донесение Кутузова, который, изложив причины, побудившие его оставить Москву, писал, что вступление неприятеля в первопрестольную столицу не есть ещё покорение России и доносил о своём намерении совершить фланговое движение для прикрытия Тулы, Брянска и плодороднейших губерний империи, а также для того, чтобы угрожать неприятельскому пути действий, на пространстве от Москвы до Смоленска. Кутузов поручил полковнику Мишо доложить Государю «обстоятельнее положение дел». Это донесение Кутузова в связи с объяснением Мишо успокоило Государя.
Между тем Кутузов, сделав с главными силами два перехода по Рязанской дороге, перешёл через р. Москву, двинулся по правому берегу р. Пахры, через Подольск, и 9 числа достиг с. Красной Пахры, на старой Калужской дороге. Этот фланговый марш был произведён Кутузовым во исполнение того плана, который был им изложен в донесении Государю. Опасная сторона этого марша ослаблялась значительным расстоянием от противника; сверх того, он прикрывался р. Пахрою и обеспечивался искусными мерами, какие принял Кутузов для скрытия своего марша. Риск уменьшался также вследствие вялого и позднего преследования со стороны французов, которое было вызвано ошибочным предположением Наполеона, что с занятием Москвы должна кончиться война. Не сбылся и другой расчёт Наполеона: дать в Москве отдых своим изнурённым войскам; на развалинах Москвы они не нашли ни удобных квартир, ни хлеба, ни фуража для лошадей. Наполеон упустил из виду армию Кутузова и только 10 сентября выслал Мюрата для её преследования. Мюрат узнал, где находятся русские только после того, как повернул с Рязанской дороги к Подольску.
Между тем к Кутузову явился флигель-адъютант Чернышов и представил ему рескрипт Государя с выработанным в Петербурге планом действий против Наполеона. Сущность этого плана заключалась в одновременном и решительном переходе в наступление всех сил, действовавших на флангах, с тем чтобы, по разбитии войск, охранявших тыл Наполеона, преградить путь отступления французской армии и покончить с нею: дунайская армия Чичагова, передвинутая на Волынь, должна двигаться к Несвижу, на сообщения Шварценберга, овладеть Минском, занять линию р. Березины, преградить здесь отступление французской армии и установить связь с Витгенштейном, который, в свою очередь, должен был овладеть Полоцком, отрезать С.-Сира от главной французской армии, отбросить его к западу, занять затем течение р. Улы и преградить Наполеону отступление на пространстве между Березиной и Двиной; 3-я резервная армия Тормасова должна была сначала обеспечивать армию Чичагова со стороны Шварценберга и Ренье, а затем расположиться в Несвиже, прикрывать тыл Чичагова и наблюдать течение Березины к Бобруйску; наконец, финляндский корпус Штейнгеля должен был высадиться в Ревеле, наступать через Ригу и отвлечь Макдональда от содействия С.-Сиру, затем сменить Витгенштейна в преследовании войск С.-Сира, отбросить их за Неман и наконец, расположиться в Вильне, составляя резерв армий, направленных в тыл Наполеону. Таким образом, преграждение пути отступления французской армии предполагалось достичь занятием линий рр. Улы и Березины; сосредоточение на этой линии назначенных для этой цели войск (до 160,000 чел.) предполагалось исполнить к 20 октября. Государь предоставлял Кутузову полную свободу принять или отвергнуть этот план. Кутузов немедленно отправил командующим частными армиями и отдельными корпусами повеления в духе этого плана, но, по-видимому, не вполне верил в возможность осуществления такого, довольно сложного плана. В донесении Государю он высказывал, что «отдалённые диверсии от главного действия войны не могут иметь такого влияния, как ближние» и предусматривал возможность препятствий «в подробном исполнении плана, данного адмиралу Чичагову». Между тем император Александр давал исполнителям указания и разъяснения и прямо от себя. Это способствовало развитию в начальниках частных групп стремления к самостоятельности и ослабляло авторитет Кутузова.
Во всяком случае, Кутузов с своею армиею действовал пока на основании своего собственного плана. Вышеуказанное движение Мюрата против Кутузова могло быть началом общего наступления армии Наполеона. Ввиду этого Кутузов, опасаясь в особенности обхода справа, решил отступить к Тарутину, куда и прибыл с армиею 20 сентября. Расположение у Тарутина также как и у Красной Пахры удовлетворяло условиям, вытекавшим из плана Кутузова, но было лучше обеспечено от обхода. Тарутинская позиция на старой Калужской дороге была центральною по отношению к новой Калужской и Тульской дорогам и как фронтальная, надёжно прикрывала юг России: вместе с тем, как фланговая, находясь вблизи пути Москва-Смоленск, служила прекрасным основанием для действий на операционную линию противника. Расположение это прикрывалось авангардом Милорадовича, находившимся между дд. Глодовой и Дедней. В виду Милорадовича, на правом берегу р. Чернишки, расположился французский авангард Мюрата (26.500 чел.). В таком положении обе стороны оставались до 6 октября.
На пути к Тарутину Кутузов убедился в необходимости изменить организацию управления войсками, и 16 сентября объявил в приказе о присоединении 2-й армии к 1-й, причём пять пехотных и три кавалерийских корпуса были подчинены Барклаю-де-Толли, а резерв из двух пехотных корпусов и двух кирасирских дивизий — Милорадовичу; Ермолов остался начальником главного штаба армии; генерал-квартирмейстером был назначен Толь, а дежурным генералом — Коновницын. По-видимому, эти перемены находились в связи с прибытием в главную квартиру армии (в Красную Пахру) князя Волконского, который пробыл при армии несколько дней. Тогда же начальство над Дунайскою и 3-ю резервною армиями было объединено в руках Чичагова, а Тормасов отозван в главную армию Кутузова. Совершившиеся перемены отразились на положении Барклая, который носил только звание главнокомандующего, приказания же по вверенным ему войскам отдавались и исполнялись без его ведома. В письме Государю он изобразил мрачную картину беспорядков, происходивших в главной квартире и вообще в управлении войсками и отражавшихся на действиях армии, говорил также и о плохом снабжении войск всем необходимым. Эти теневые стороны несомненно существовали, но, при данных условиях обстановки, были неизбежны; Барклай же, под влиянием дурных отношений к Кутузову, преувеличивал то, что видел. Он просил фельдмаршала уволить его, по болезни, в отпуск и уехал из армии. После отъезда Барклая Кутузов объявил, что, впредь до назначения другого на его место, он принимает все его обязанности на себя.
Между тем положение Наполеона в Москве становилось всё более и более затруднительным, невзирая на то, что он весьма тщательно готовился к этой войне и с чрезвычайною энергиею продолжал эту подготовку во время самой войны. Кроме главной базы на Висле, он устроил ряд промежуточных баз: 1-ю — по Неману (Ковна—Гродна), 2-ю — в Вильне, 3-ю — под прикрытием рр. Березины и Улы, 4-ю — на линии Витебск—Орша—Могилёв и 5-ю — в Смоленске. Для пополнения магазинов на промежуточных базах производились реквизиции в Литве и Белоруссии, но количество собранных запасов было недостаточно. Для обеспечения столь длинной коммуникационной линии Наполеону пришлось выделить значительные силы: слева — войска Макдональда, Удино, С.-Сира и Виктора и справа — Шварценберга, Ренье и Домбровского. Тем не менее, тыл и сообщения французов не были в достаточной степени обеспечены. Кутузов, с своей стороны, теперь заботился главным образом о том, чтобы произвести возможно большее давление на сообщения и тыл противника. Ещё во время отступления армии к Бородину он дал для этой цели небольшой конный отряд подполковнику Давыдову; 9 сентября он выслал к Верее Дорохова с 2.000 чел. при 2 орудиях, а по занятии Тарутинской позиции дал партизанским действиям широкое развитие. Наши партизаны, поддержанные ополчением, окружили французов в Москве, перехватили все дороги в тылу у них, производили беспрерывные набеги, неожиданно появлялись повсюду и прервали всякое сообщение французов с тылом и с окрестной страной. Каждый транспорт делался их добычею; ни одна фуражировка не обходилась французам даром. Весьма важным подспорьем для партизанов служило народное восстание; крестьяне составляли отряды, предводимые священниками, помещиками и старшинами; эти отряды действовали и в связи с партизанскими отрядами и самостоятельно и жестоко мстили крестьяне за пожар Москвы и за разорение русских земель тем французам, которые попадали им в руки.
Положение французов в Москве сделалось бедственным; они пали духом; дисциплина почти исчезла; сильно развилось мародёрство; голод заставил питаться мясом павших лошадей; начались болезни. Наполеон сам сделал мирные предложения через Лористона. Кутузов, желая выиграть время, обещал Лористону доложить об этом Государю, но в перемирии отказал; Государь оставил это предложение без ответа.
Кутузов ясно понимал, что французская армия тает, а потому был против решительных действий; однако, уступая просьбам Толя, Коновницына, Багговута и Беннигсена, он решил атаковать Мюрата, удалённого от Москвы на 60 вёрст, что привело к бою при Тарутине 6 октября. Беннигсен, с 3-мя пехотными и одним кавалерийским корпусами и с 10-ю казачьими полками, пошёл в обход левого фланга противника. План атаки был составлен хорошо, но неверный расчёт движения, затруднения при исполнении ночного марша и отсутствие единства в действиях расстроили это предприятие: предполагавшееся нечаянное нападение всеми силами обратилось в частное нечаянное нападение одной только правой колонны Орлова-Денисова; когда же Беннигсен сосредоточил свои войска, то неприятель находился уже в полном отступлении. Наши потери: до 1.200 чел.; французы же потеряли более 2.000 чел. и 38 орудий. Хотя поставленная цель и не была достигнута, но всё же был одержан первый успех после 6-недельного перерыва в операциях, и это было весьма важно в моральном отношении. Кутузов, хотя и не был доволен результатами Тарутинского боя, но не желал ослаблять произведённого им на войска впечатления, а потому торжествовал его как победу. Государь, получив его донесение об этом бое, пожаловал ему золотую шпагу, богато осыпанную алмазами и украшенную лавровым венком, и прислал собственноручный, весьма милостивый рескрипт; были награждены и участники боя с Беннигсеном во главе. Тем не менее Беннигсен вообразил, что Кутузов с умыслом удержал значительную часть армии, чтобы лишить его славы решительного успеха; с этого дня он сделался непримиримым врагом фельдмаршала, держал себя по отношению к нему некорректно и вооружил его против себя настолько, что Кутузов счёл необходимым устранить его от обязанности по званию начальника главного штаба армий. Спустя некоторое время, Беннигсен в письме Государю взвёл на Кутузова обвинения служебного характера и даже вошёл в подробности его частной жизни, выставив его сибаритом, утопавшим в неге и наслаждениях. Государь послал это письмо Кутузову. Следствием этого было удаление Беннигсена из армии.
Наполеон, получив известие о Тарутинском бое, поспешил выступить из Москвы. Имея в виду отступать на Смоленск, но желая избежать движения по разорённому смоленскому тракту, он решил обойти Кутузова по новой Калужской дороге и, отбросив его к югу, открыть себе путь от Калуги на Смоленск. 6 же октября 107,000 французов были двинуты Наполеоном по старой Калужской дороге; впереди шёл авангард вице-короля, который 9 перешёл к Фоминскому, на новую Калужскую дорогу, за ним последовали и другие войска, а на старой дороге, для скрытия марша, были оставлены войска Нея и Мюрата. Но Кутузов ещё 7 был извещён о появления французов у Фоминского и направил туда Дохтурова с 6 пехотным и 1 кавалерийским корпусами, приказав ему овладеть этим селением. Дохтуров выступил из Тарутина 10 и у Аристова узнал от Сеславина, что у Фоминского сосредоточены огромные силы под начальством самого Наполеона. Ввиду этого Дохтуров, по собственной инициативе, повернул на Малоярославец, прибыл туда на рассвете 12 и нашёл уже там Платова, который был направлен туда же Кутузовым тотчас по получении донесения Сеславина. Однако город был ужо занят французскою дивизиею Дельсона.
Кутузов, получив донесение Дохтурова о движении французов по новой Калужской дороге, выждал ещё донесения Милорадовича о том, что старая Калужская дорога очищена, и только 11 вечером двинул армию к Малоярославцу, куда она прибыла 12 вечером. Между тем, в этот день, уже с 5 часов утра кипел бой под Малоярославцем. Город 8 раз переходил из рук в руки и хотя, в конце боя, был отдан французам, но не они были победителями; обе стороны потеряли по 6.000 чел.; наша цель была достигнута: французы были задержаны, армия Кутузова была сосредоточена; дальнейший путь наступления Наполеона на Калугу был преграждён.
Теперь Кутузов мог дать сражение, которое должно было решить кампанию, или же искать уничтожения армии Наполеона более осторожным путём. В пользу первого решения было наше превосходство в силах: 127,000 русских при 622 орудиях против 63,000 французов при 300 орудиях; в тому же мы располагали, кроме 20.000 казаков, ещё 10.000 отличной регулярной кавалерии, тогда как французская кавалерия находилась в жалком состоянии. В пользу решительного образа действий были и многие сподвижники Кутузова, а в их числе и Толь: но Кутузов принял второе, более осторожное решение, которое и стало руководящею идеею всех дальнейших его действий.
В это же время Наполеон, согласно с мнением большинства маршалов, решил отступить к Смоленскои дороге кратчайшим путём через Боровск и Верею на Можайск. Движение это было начато 14. Между тем Кутузов 13 получил донесение от Иловайского, находившегося у Медыни с 3 полками казаков, о том, что неприятель подходил к Медыни со стороны Кременского, но был им отброшен. Тогда Кутузов, предполагая, что Наполеон намерен пройти через Медынь на Калугу, оставил у Малоярославца часть сил под начальством Милорадовича, а сам двинулся к Гончарову и Детчину. Получив затем донесение Милорадовича об отступлении Наполеона на Боровск, он поручил его преследование Платову, а сам более суток оставался у Гончарова и Детчина; когда же было получено известие о движении неприятеля от Боровска и Вереи к Медыни, дававшее неверное представление о действительном направлении движения главных сил противника, то фельдмаршал решил запереть Медынскую дорогу, для чего 15 двинул к Полотнянным заводам одну дивизию пехоты с полком драгун, а в ночь на 16 — всю армию.
Одновременно с прибытием Кутузова к Полотняным заводам, 16 числа Наполеон вышел на Смоленскую дорогу в Можайске. С приближением к Смоленской дороге положение французов всё более и более ухудшалось. Огромные обозы с награбленным имуществом сопровождали армию; она тащила с собою и значительное количество запасов, но никто не обращал внимания на правильное их распределение; запасы расхищались; беспорядок достиг страшных размеров; деморализация была почти полная.
С 16 Кутузов перестал сомневаться в полном отступлении Наполеона; не выяснилось только направление этого отступления. Кутузов предположил организовать параллельное преследование, предоставляя бедственной обстановке довершить поражение противника. Он не спешил преследованием: в течение двух дней армия сделала лишь два небольших перехода, до с. Кременского и затем свернула на Вязьму; 21 она прибыла в Дубровну; Милорадович с боковым авангардом пошёл на Никольское и 21 прибыл в Спасское; Платов и Паскевич преследовали французов с тыла и в ночь на 22 ночевали между Царёвым Займищем и Фёдоровским; партизаны тревожили неприятеля с севера и юга, а вновь сформированный отряд графа Ожаровского послан прямо на Смоленск. Наполеону угрожала опасность быть отрезанным от Смоленска. Ввиду этого он ускорил марш и, в ночь на 22, с корпусом Жюно и гвардиею, успел не только миновать Вязьму, но даже отойти от неё на 30 верст по дороге на Смоленск. Не успели миновать Вязьмы войска вице-короля, Понятовского и Даву. Наполеон оставил в Вязьме корпус Нея и приказал ему, пропустив Даву, следовать в арьергарде. Милорадович и Платов поставили себе задачею на 22 октября отрезать корпус Даву, но, вместо одного, им пришлось иметь дело с четырьмя корпусами; Вязьма была ими взята, хотя Кутузов поддержал их только кавалериею Уварова. Потери наши: 1.800 чел.; французы же потеряли 7.000 чел. (в том числе 3.000 пленных).
Безостановочное отступление усиленными переходами по разорённой стране продолжало губить французскую армию, которая с выхода из Москвы потеряла до 40.000 чел. (из коих в боях не более 15.000 чел.). С Вязьмы выпал снег; начались морозы. Лошади, не кованные на шипы и лишённые фуража, падали сотнями; это вынуждало бросать артиллерию и повозки. От Вязьмы Наполеон отступал к Смоленску через Дорогобуж; Кутузов же направил свои главные силы из Быкова через Ельню на Красный и Оршу, снова угрожая пресечь Наполеону путь отступления. В то же время были приняты меры, чтобы преградить ему все пути на юг: часть кавалерии и калужское и смоленское ополчения сосредоточились у Ельни, тульское ополчение направлялось к Рославлю, а малороссийские к Могилёву, отряд Эртеля к Бобруйску, а Чичагову приказано спешить к Минску и Борисову. Между тем стужа усиливалась с каждым днём; места французских биваков стали обозначаться сотнями замёрзших; гибель лошадей от бескормицы принуждала бросать больных и раненых.
28 Наполеон прибыл в Смоленск, где войска его надеялись увидеть конец бедственному отступлению и стать на квартиры. Вместо этого, они не были даже впущены в город и расположились вне его, в ожидании раздачи запасов, которые были получены только гвардиею; остальные корпуса бросились грабить магазины. Ввиду движения Кутузова к Ельне и успехов русских на флангах, Наполеон не мог оставаться в Смоленске долее 4 дней. При выступлении из Смоленска в рядах его армии считалось 50.000 чел. (в том числе 5.000 кавалерии); за нею тянулось до 30.000 безоружных; большая часть артиллерии была брошена; припасов могло хватить на два дня, а пройти оставалось ещё 40 переходов по местности опустошённой. Выступление французов из Смоленска началось 31 октября и окончилось 5 ноября; армия Наполеона растянулась на четыре перехода. Между тем армия Кутузова 2 и 3 ноября находилась в Юрьеве; 3 же Милорадович вышел на большую дорогу, обстрелял Наполеоновскую гвардию, атаковал французский аррьергард и захватил 11 орудий и 2.000 пленных. Наполеон, достигнув Красного и узнав, что Кутузов находится от него в расстоянии лишь одного перехода, решил остаться с гвардиею у Красного, чтобы облегчить отступление войск вице-короля, Даву и Нея, что привело к боям под Красным 4, 5 и 6 ноября.
4-го главные силы Кутузова подошли к Новосёлкам и Шилову, а Милорадович занял позицию у Мерлина, близ Смоленской дороги. В 4 часа пополудни подошёл корпус вице-короля, окружённый казаками; он атаковал Милорадовича, но был отбит; с наступлением темноты он двинулся вправо и с слабыми остатками своего отряда, пробрался в Красный. Между тем Кутузов получил донесение об отступлении Наполеона в Ляды и, уступая просьбам Толя и Коновницына, согласился атаковать французов 5 ноября, направляя главный удар на Доброе (на Оршинскую дорогу), чтобы отрезать подходившие к Красному корпуса Даву и Нея. С этою целью он приказал: Тормасову с тремя пехотными корпусами и одною кирасирскою дивизиею — идти к Доброму; Милорадовичу с двумя пехотными и двумя кавалерийскими корпусами, стать у дд. Никулиной и Ларионовой, пропустить неприятеля и атаковать его с тыла; князю Голицыну с одним пехотным корпусом и одною кирасирскою дивизиею атаковать неприятеля с фланга, со стороны д. Уваровой; графу Остерману с одним пехотным корпусом — демонстрировать от Корытки к Смоленску. План Кутузова был хорош; без Милорадовича и Остермана он был в два раза сильнее Напалеона; на успех нельзя было не рассчитывать; но донесение об отступлении Наполеона оказалось неверным, мало того, Наполеон с гвардиею перешёл в наступление против князя Голицына. Кутузов, узнав об этом, тотчас же послал приказание Тормасову приостановить начатое наступление. Между тем Милорадович пропустил под сильным огнём подошедшего Даву и затем начал теснить его к Красному. Тогда Наполеон, присоединив войска Даву и предоставляя Нея его собственной участи, начал отступление. Заметив это, Кутузов послал Тормасову приказание продолжать прерванное (на три часа) движение; но Тормасов был принуждён двигаться по просёлочной дороге, заваленной глубоким снегом, и не мог помешать отступлению Наполеона; только авангард его в сумерки вышел к Доброму и отрезал арьергард корпуса Даву и обозы. 6 ноября подошёл Ней и атаковал Милорадовича, но был отбит; тогда, отобрав 3.000 чел. способных ещё сражаться, он двинулся ночью, без дорог, к Днепру, перешёл по льду через эту реку, был неоднократно атакован Платовым и 8 ноября прибыл в Оршу лишь с 800—900 чел.
Бои под Красным ещё более расстроили французскую армию. Французы потеряли более 20.000 пленными, до 6.000 убитыми и ранеными, 228 орудий (из коих 112 бросили сами) и т. д. Наши потери: до 2.000 чел. Император Александр, хотя и неоднократно изъявлял сожаление о нерешительности наших действий, наградил Кутузова за победы под Красным и вообще в Смоленской губернии, повелев ему именоваться Смоленским; были даны соответственные награды и его сподвижникам.
Вступая в Белоруссию, Кутузов отдал по армии приказ, в котором воспретил вверенным ему армиям «всякий дух мщения и нарекания в чём-либо жителям Белорусским, тем паче причинение им обид и притеснений». За это Государь выразил ему благодарность особым рескриптом.
Между тем Чичагов, исполняя план императора Александра, 25 октября прибыл в Слоним и узнал здесь об отступлении французов из Москвы, о взятии Витгенштейном Полоцка и о некоторых других наших успехах. Выступив затем из Слонима, он сосредоточил свои главные силы 5 ноября в Минске, который был занят накануне с боя его авангардом. Таким образом одна из промежуточных баз Наполеона оказалась в наших руках. Витгенштейн 19 октября атаковал Виктора и Удино у Чашников и, после нерешительного боя, остановился здесь на крепкой позиции за р. Улой. Наполеон приказал Виктору отбросить Витгенштейна за р. Двину. Исполнение этого приказания привело к бою под Смолянцами 2 ноября, неуспешному для Виктора, который после этого отошёл к Черее. Однако и Витгенштейну не удалось отрезать неприятельские войска, действовавшие на Двине, от армии Наполеона и лишь слабый баварский корпус был отброшен в западном направлении. Корпус Штейнгеля был присоединён к армии Витгенштейна. Так или иначе, 6 ноября армии Чичагова и Витгенштейна стояли в тылу Наполеона. В это время боевая сила его армии не превосходила 23.000 штыков и 2.000 сабель при 30—40 орудиях; число покинувших ряды постоянно возрастало; расстройство и этого остатка «великой армии» быстро увеличивалось.
6 ноября Наполеон прибыл в Дубровну. Здесь он узнал о поражении Виктора при Смолянцах и о занятии Минска войсками Чичагова. Опасность угрожала Борисовскому тет-до-пону, обеспечивавшему переправу французской армии через Березину. Ввиду этого Наполеон приказал дивизии Домбровского и корпусу Удино спешить к Борисову для обороны переправы у этого пункта; 8 сам он выступил с гвардиею из Орши, которая была очищена последними его войсками 9 ноября. Затем французская армия, уничтожив переправы на Днепре, дабы замедлить движение Кутузова, продолжала движение к Борисову. Кутузов с главными силами армии 7 ноября оставался в ближайших окрестностях Красного. Здесь, в Добром, он получил рескрипт Государя, которому английский генерал Вильсон, состоявший при главной квартире Кутузова, постоянно жаловался на вялость и нерешительность его действий. Государь выражал опасение, что Наполеон, выиграв несколько переходов, успеет соединиться с Виктором и разбить Витгенштейна, причём писал фельдмаршалу: «Напоминаю вам, что все несчастья, из того произойти могущие, останутся на личной вашей ответственности». Ввиду этого Кутузов, считая более вероятным движение Наполеона на Минск, решил идти на Копыс; выступив затем из окрестностей Красного, он с главными силами 9 прибыл в Ланенки; передовые же наши отряды дошли до линии Днепра, от Шклова до Орши. 10 Кутузов получил донесение от Платова, что, подойдя накануне к Орше, он обнаружил движение французской гвардии на Коханово. Это указывало на движение Наполеона к Борисову и должно было привести его к встрече с Чичаговым. Тогда фельдмаршал отправил к Чичагову флигель-адъютанта Орлова с сообщением сведений о состоянии французской армии и о своих распоряжениях, в силу коих Ермолов, находившийся между Дубровною и Оршею, должен был согласовать свои действия с действиями Платова, шедшего от Орши к Коханову; Милорадович должен был переправиться у Копыса, идти на Толочин, присоединить к себе Ермолова и преследовать противника с тыла; сам Кутузов, с главными силами, предполагал продолжать параллельное преследование, угрожая правому флангу французов, и идти через Копыс и Староселье на Нижнее Березино; наконец, все партизанские отряды получили приказание предшествовать движению Кутузова и действовать также против правого фланга противника.
Между тем граф Ламберт, с авангардом армии Чичагова, атаковал Домбровского, предупредившего его в Борисове, и после упорного боя, 9 ноября, овладел и теть-де-поном, и городом. 10 к вечеру армия Чичагова заняла линию Березины, от Зембина до Уши, причём главные её силы сосредоточились у Борисова. В этот же день Наполеон, подходя с гвардиею к Толочину, получил донесение от Удино о поражении Домбровского, о потере им Борисовской переправы и о его решении продолжать движение и попытаться выбить русских из Борисова. Наполеон одобрил решение Удино и приказал ему овладеть где бы то ни было переправою через Березину в случае, если бы русские уничтожили мост у Борисова. Удино отдал предпочтение переправе у Студёнки и приступил к подготовительным работам и мероприятиям. Между тем главные силы Наполеона продолжали движение к Борисову. Это было известно Чичагову, который должен был устроить у Борисова укреплённый лагерь, занять лесные дефиле по пути Бобр—Борисов и укрепить на нём ряд позиций, пользуясь которыми можно было бы замедлить движение французов. 11, перед рассветом, граф Пален, заместивший Ламберта, с авангардом армии Чичагова двинулся к Лошнице; не доходя до этого пункта, он был атакован войсками Удино и отброшен к Борисову; преследуя его, французы ворвались в город; наши войска, с Чичаговым во главе, едва успели выбраться из города, потеряв обозы и до 1.000 чел., но успели уничтожить мост через Березину. Теперь Чичагову пришлось обратиться, вместо активной, к пассивной обороне этой реки. Эта неудача нанесла сильный удар его самоуверенности и отразилась на последующих его действиях. Предполагая, что Наполеон направит свои усилия к тому, чтобы проложить себе дорогу на Минск, он принял соответственные меры для обороны линии Березины, причём сам, с главными силами, остался у тет-де-пона; для наблюдения и обороны выше Борисова был выслан к Брили отряд Чаплица, а для той же цели ниже Борисова был направлен к Ушкевичам отряд О’Рурка. Затем Чичагов был введён в заблуждение демонстрациею противника у Ухолод и другими неблагоприятными обстоятельствами и 13 пришёл к убеждению, что Наполеон хочет форсировать Березину в нижней части её течения, а потому, оставив у тет-де-пона 4.000—5.000 чел. Ланжерона, он приказал Чаплицу перейти к тет-де-пону и оставить для наблюдения за верхним участком реки только одни посты, а сам, с резервом (14.000—16.000 чел.), перешёл к с. Забашевичам. Чаплиц, оставив у Брили Корнилова с 1 егерским и 2 казачьими полками при 4 орудиях, перед рассветом 14 двинулся к тет-де-пону. В это время Наполеон прибыл в Студёнку и сделал последние распоряжения для переправы, которая была начата в этот же день и производилась по устроенным двум мостам. Переправившись, Удино потеснил Корнилова, который, впрочем, вскоре был поддержан Чаплицем. Между тем Чичагов, уразумев свою ошибку, сделал распоряжения о сосредоточении армии к левому флангу, а 16 решил атаковать находившиеся против Чаплица неприятельские войска, в то время как Наполеон продолжал переправу 15 и решил удерживать её за собою 16, а Витгенштейн двинулся к Борисову, вынудил к сдаче отрезанную дивизию Партуно и только после этого обратился против войск, прикрывавших переправу у Студёнки. Всё это привело к боям на обоих берегах Березины у Брили и у Студёнки 16 ноября; при этом в действиях Чичагова и Витгенштейна не было необходимого единства, что, в связи с некоторыми с их же стороны погрешностями, дало возможность Наполеону окончить переправу, вывести свою армию из критического положения и начать дальнейшее отступательное движение — через м. Камень. Потери французов на р. Березине в точности определить трудно: по всему вероятию, они доходили до 30.000 чел. Остатки «великой армии» если ещё не перестали существовать, то были уже близки к этому неизбежному для них концу похода.
Какое же участие принимал в завершении этой операции Кутузов? 12 ноября он прибыл с главными силами в Копыс, 14 перешёл через Днепр и 17 прибыл к Мижевичам. 15, в Круглом, он получил донесения Витгенштейна и Платова, из которых узнал, что армия Чичагова прибыла на Березину, что Домбровский отброшен на левый берег реки и что Витгенштейн потеснил Виктора и 18 ночевал в Баранах, тогда как Платов занял Крупки, имея позади себя Ермолова и Милорадовича. В этот же день Кутузов доносил Государю: «Из рапорта ген. Витгенштейна усмотрел я, что сходно предписаниям моим, выполняется общий план Вашего Императорского Величества… Таковое критическое положение неприятеля, окружённого повсюду, предвещает некоторые последствия»… Вместе с тем он писал Витгенштейну, сообщая ему о положении частей своей армии: «из сего усмотреть можете, сколь пагубно есть положение Наполеона… и что одна и главнейшая цель наших действий есть истребление врага до последней черты возможности, и потому не мог я ещё решиться отделить вас от того театра войны, где решительные удары неприятелю нанесены быть должны»… Кутузов верил в это время, что существованию французской армии на берегах Березины будет положен конец; на последнем переходе к Березине, узнав о переправе Наполеона, он сначала усомнился в истине этого известия, а затем потребовал объяснений от Чичагова, что он делал во время этой переправы; затем в донесении Государю он признал Чичагова виновником неполноты осуществления плана. Однако и сам Кутузов находился весьма далеко от решительного пункта и не мог принять на себя руководство столь важною операциею, что было крайне необходимо. Вследствие его отсутствия отмеченные им ошибки Чичагова и совершенно не соответствовавшие обстановке действия Витгенштейна дали возможность Наполеону ускользнуть из западни. Трудно ввиду этого целиком отвергать обвинение Кутузова в бездействии во время Березинской переправы, но должно принять во внимание: трудность исполнения какого бы то ни было плана действий не тем лицом, которое его составляло, а тем более столь сложного плана, как принятый в данном случае; трудность руководства действиями нескольких армий, между которыми нет возможности установить и поддерживать достаточно действительную связь, в особенности, если главнокомандующий не пользуется «полною мочью»; сущность плана самого Кутузова, который стремился к уничтожению французской армии путём осторожным, без блестящих атак и рискованных предприятий («всё это развалится и без меня», говорил он своим советникам, которые убеждали его действовать решительно); необходимость беречь армию, которая заметно таяла вследствие чрезвычайно трудных условий осеннего и зимнего похода: в три недели из 100.000 выбыло 50.000 чел., в том числе в боях только 10.000 чел., — и наконец физическую слабость фельдмаршала, перенёсшего столько трудов, лишений и нравственных страданий, неоднократно тяжело раненного, много раз изведавшего печальные последствия людской зависти, несправедливости, интриг и теперь уже недалёкого от могилы…
Дальнейшее отступление армии Наполеона потеряло характер правильного движения и обратилось в бегство. С нашей стороны производилось преследование, цель которого заключалась в том, чтобы отрезать остатки главной французской армии от боковых её корпусов. Преследование остатков армии Наполеона было поручено лёгким отрядам, за которыми двинута Дунайская армия; войска Витгенштейна направлены правее её, на Вилейку, а главная армия Кутузова — левее, на Ольшаны. Морозы в 27—30° довершили расстройство французской армии; вся дорога была усеяна трупами людей, погибших от холода и голода. Сам Наполеон, передав начальство Мюрату, 23 ноября отправился из Сморгони в Парвж, приняв возможные меры к облегчению отступления остатков армии, которые, по достижении Вильны, не превышали 4.300 чел. Кутузов желая теперь непосредственно управлять войсками, приближавшимися к Вильне, 21 ноября прибыл в Радошкевичи, к авангарду Милорадовича, а 29 в Вильну, которая была очищена французами 28 и занята в этот же день казаками Платова и пятью нашими передовыми отрядами. 29 же прибыли в Вильну главные силы Чичагова, который встретил Кутузова в замке и представил ему почётный рапорт и городские ключи. По показаниям очевидцев, встреча эта была «холодна до крайности», но почти в это самое время Кутузов писал Чичагову: «Благодарю вас… за всё, что произошло со времени сближения вашего с нами и, наконец благодарю вас за Вильну. Лестно всякому иметь такого сотрудника и такого товарища, какого я имею в вас». В Вильне население, без различия вероисповеданий и национальностей, устроило Кутузову торжественную встречу. Поэты его воспевали. В театре был дан спектакль, на котором представлена опера: «Добрый Пан», и сверх того выставлена прозрачная картина, с изображением победоносного фельдмаршала и с надписью: «Избавителю Отечества».
Кутузов предполагал остановить в Вильне и её окрестностях главные силы всех армий и предоставить дальнейшее преследование неприятеля лишь авангардам Чичагова и Витгенштейна, о чём донёс Государю ещё 25, из Радошкевичей. Он основывал это предположение на том, что наши армии понесли большие потери: в главной армии оставалось не более 12.000 чел., у Чичагова — 17.000—18.000 и у Витгенштейна — около 34.000—36.000 чел. — всего около 90.000 чел. — а главное на том, что цель войны, по его мнению, заключалась в изгнании неприятеля из России. Но император Александр видел цель войны в полном ниспровержении власти Наполеона и в освобождении от его ига всей Европы, а потому принял меры к укомплектованию армии, разрешил Кутузову оставить в Вильне лишь наиболее расстроенные части войск и приказал ему безостановочно преследовать неприятеля и вне пределов России. Французы, очистив Вильну, бежали за Неман через Ковну, где был оставлен арьергард Нея, который 2 декабря был обращён в бегство нашими казаками; перешли обратно через нашу границу у Ковны до 1.000 чел. вооружённых французов при 9 орудиях и около 20.000 безоружных. Фланговые неприятельские корпуса также отступили, причём пруссаки даже вовсе отделились от Наполеона. В середине декабря ни одного вооружённого врага не осталось в России. Главная армия была расположена Кутузовым на квартирах между Вилькомиром и Воложином; армия Чичагова 21 вступила в пределы Пруссии и подошла к Сталупянам; Витгенштейн был также направлен в Пруссию на Гумбинен.
11 декабря Государь прибыл в Вильну, был встречен Кутузовым у подъезда замка с строевым рапортом, обнял его, беседовал с ним долго наедине в своём кабинете и пожаловал ему орден Св. Георгия 1-й степени.
В первый период Отечественной войны, до назначения главнокомандующим Кутузова, наши 1-я и 2-я армии с трудом избежали той западни, в которую каждая из них могла попасть при исполнении плана Фуля и дополнявшей её инструкции Барклая-де-Толли. После назначения Кутузова операции окончились нескоро, но в ведении их уже не было той искусственности и запутанности, которые характеризуют первый, фулевский, период этой войны и которые не годятся ни для каких войск, а в особенности для русских. Этой только перемены, при возможном напряжении сил России, оказалось достаточным для того, чтобы совершенно сломить Наполеона. Кутузов удовлетворял всем условиям, необходимым для главнокомандующего, а что всего важнее, он был природный русский человек, что, в эту войну, имело первостепенную важность. Ему доверяла вся Россия; за ним готовы были идти, куда угодно, русские воины. Он оправдал это доверие.
Продолжая действовать, в общем, в духе той же идеи, которая была положена в основание плана действий Барклая, Кутузов своевременно сделал уступку общественному мнению и дал нецелесообразное, с чисто военной точки зрения, бородинское сражение, которое является целесообразным с точки зрения связи войны с политикою. После занятия Москвы Наполеоном основною идеею всех действий Кутузова сделалось давление на операционную линию противника, вполне законное в этом случае, так как эта линия достигла крайнего предела своей длины, а перевес в силах перешёл на нашу сторону. Идея эта последовательно получила весьма широкое применение, вполне согласно с требованиями обстановки, в трёх формах: в форме окружения французской армии в Москве партизанскими и народными отрядами, в форме параллельного преследования и в форме захвата пути отступления неприятеля на берегах Березины. Видя, что неприятельская армия разлагается, что окончательное её разрушение есть только вопрос времени, и предпочитая скромное «верное» блестящему «неверному», Кутузов до конца кампании остался верен идее действий всеми силами и способами на сообщения неприятеля. И он был прав, не исключая и Березинской операции, когда ему приходилось исполнять весьма сложный план, не им составленный, осуществление которого представлялось ему маловероятным. Он умел извлечь пользу из времени, климатических и прочих условий обстановки и принимал превосходные меры для преследования противника, для беспрестанного тревожения его и для угроз его пути отступления, не рискуя боем. В эту кампанию он дал первостепенные образцы стратегического искусства и самым уклонением от случаев, в коих он мог бы дать таковые же образцы искусства тактического, доказал, что он был и стратег и тактик, вполне постигший всю сущность военного искусства. И вполне можно сказать, что в 1812 г. Кутузов приобрёл право называться победителем величайшего мастера военного дела, Наполеона, и что благодаря своему знанию дела, своим глубоким соображениям и искусному проведению их в жизнь, а равно и уменью пользоваться положительными качествами своих помощников, мужеством и трудами армии, неусыпною деятельностью лёгких войск и всеми вообще элементами обстановки, — он совершил великое дело, возложенное на него Государем для блага России и заслужил бессмертие в истории.
По прибытии Государя в Вильну последовали изменения в организации высшего управления войсками. Государь заметил, что труды и заботы последней кампании весьма ослабили здоровье и силы фельдмаршала, и стал сам входить в дело управления армиями, причём сбор всех нужных сведений о состоянии войск и о средствах к снабжению их всем необходимым были поручены лицам, пользовавшимся особым доверием императора Александра. Была образована главная квартира Государя, с начальником главного штаба генерал-адъютантом князем Волконским во главе, которому был подчинён и бывший до сих пор правою рукою Кутузова генерал-квартирмейстер Толь.
Эти перемены в организации высшего военного управления вполне соответствовали изменениям, происшедшим в это же время в составе армии, а равно и в целях и характере самой войны: война 1812 г., справедливо названная Отечественною, имела целью изгнание врагов из пределов отечества и являлась войною оборонительною, тогда как война 1813 г., названная тогда же войною «за освобождение Германии», имела цель — путём быстрого наступления к Висле и Одеру вовлечь Пруссию в войну с Наполеоном, а затем, в союзе с нею, поднять и всю Германию, а следовательно являлась войною наступательною. Политические соображения усложняли и затрудняли военные операции; столкновение интересов государственных, личных взглядов союзных государей, разнородность состава их армий, несовершенство устройства административной и хозяйственной части этих армий, — всё это оказывало сильнейшее влияние на ход военных действий. Всё это приходилось улаживать и притом не положительными приказаниями, но увещаниями, разными доводами, нередко просьбами, склоняя союзников к единомыслию и т. п. Возложить исполнение таких задач на полководца, победившего самого Наполеона, который постоянно побеждал наших союзников и даже нас, когда мы их слушали, было бы неудобно. Поэтому всё это было возложено на князя Волконского, Кутузову был представлен весь подобавший ему почёт, он оставался даже главнокомандующим и притом не в таком положении, как в 1805 г. под Аустерлицем; во всяком случае, ему приходилось склоняться пред волею Государя. Как истинно русский человек и верноподданный, повинующийся царю «не за страх, а за совесть», он это доказал тут же, близ границ России, перед выступлением в новый поход, отдав по войскам замечательный приказ, в котором требовал, чтобы войска не обижали населения и вообще вели себя вне пределов отечества так, как подобает себя вести благочестивым русским воинам; приказ этот оканчивался следующими словами: «Герой Монарх отдаёт справедливость заслугам вашим и щедро награждает ваши отличия; признательное Отечество благословляет своих избавителей и молится за нас Богу. — Заслужим же благодарность иноземных народов и заставим Европу с чувством удивления восклицать: „непобедимо воинство русское в боях и неподражаемо в великодушии и добродетелях мирных!“ Вот благородная цель, достойная героев; будем же стремиться к ней, храбрые воины!»
Само собою разумеется, что в отношении подготовки к этому походу со стороны Кутузова было сделано всё, что от него зависело. Финансы России были расстроены, да и все вообще средства государства были истощены только что выдержанною борьбою, устройство продовольственной части армии было сопряжено с чрезвычайными затруднениями. В один критический в этом отношении момент Кутузов (в Вильне) умел так расположить поляков и литовцев в пользу России, что они обязались добровольно поставить трёхдневный запас хлеба и крупы для людей, и овса и сена для лошадей всей нашей армии.
Кампания 1813 г. началась зимним походом, цель которого с нашей стороны заключалась в уничтожении боковых корпусов французской армии и в преследовании с фронта остатков её, пытавшихся собраться на Висле и на Одере. Перед началом этого похода Мюрат (с 20,000 чел.) находился у Кенигсберга; Макдональд отошёл к Данцигу; Шварценберг и Ренье отошли к Варшаве, где находились и остатки корпуса Понятовского; в крепостях находились неприятельские гарнизоны. Мюрату было приказано держаться на Висле, усилив гарнизоны Данцига, Торна и Модлина, но наступление русских сделало это невозможным. Вице-король, сменивший Мюрата, отошёл к Познани, где имел не более 10,000 человек.
Главные силы Кутузова, 18,000 челов., 28 декабря выступили из Вильны, переправились через Неман у Мереча и 24 января прибыли в Плоцк, угрожая левому флангу противника, расположенного у Варшавы, Модлина и Сероцка, в то время как против его фронта наступали: Милорадович от Гродны через Ломжу, а Сакен и Радт через Гранно на Варшаву — всего 35,000 челов. Так как между Австриею и Россиею начались переговоры, то Шварценберг отошёл в Галицию; туда же пошёл и Понятовский, а Ренье двинулся к Кракову. Кутузов послал наперерез последнему отряд Винценгероде, который 1 февраля нанёс саксонцам решительное поражение у Кадиша.
Чичагов 16 января подошёл к Торну, обложил его и двинул к Познани авангард Воронцова, который 29 января разбил поляков у Рогозна; Витгенштейн, имея до 30,000 челов., переправился через Вислу у Диршау и выслал летучие отряды Чернышова, Бенкендорфа и Теттенборна в обход левого фланга и тыла вице-короля. Тогда вице-король очистил Познань и отошёл к Франкфурту и Кроссену; за ним пошёл и Ренье. На Одере к вице-королю присоединилось 20,000 челов. свежих войск, половину которых он отправил в Берлин. Таким образом, линия Вислы была нами занята, но прусский король колебался ещё, перейти ли ему на сторону России, или оставаться в выжидательном положении, а Кутузов, ввиду этого, не находил возможным двинуться за Одер и направил на левый берег этой реки лишь 6 партизанских отрядов. Войска наши, усиленные до 140,000 челов., расположились: главные силы Кутузова у Калиша, Ровича и Гостины; Витгенштейн у Дризена и Ландсберга; Барклай, сменивший Чичагова, блокировал Торн, Паскевич — Модлин, а Радт — Замостье; Сакен действовал против Понятовского; Левиз наблюдал за Данцигом; Пален занимал Варшаву; сверх того формировалась резервная армия в 180,000 челов.
16 февраля был заключён союзный договор с Пруссией, которая обязалась выставить не менее 80,000 челов. и увеличивать эти силы по мере возможности; но, на первых порах, она выставила только 56,000 челов. Кутузов остался главнокомандующим союзною армиею, которая была разделена на три отдельные: северная армия, Витгенштейна (50,000 чел.), должна была наступать на Берлин; южная, Блюхера (40,000 челов.) — на Дрезден, и главная (резерв — 30,000 челов.) оставалась частью на Одере, частью у Калиша.
Кутузов не сочувствовал такому решительному наступлению. Прусский король старался привлечь его на свою сторону: он пожаловал ему орден Чёрного Орла, табакерку с своим портретом, осыпанным бриллиантами, сам его посещал и через канцлера Гарденберга обещал подарить ему имение; но Кутузов отвечал, что «император Александр не оставит его и детей» и настаивал на своём мнении, а потому до конца февраля — когда были сформированы прусские резервы — решительные действия большими силами и не велись, а только партизанские отряды оперировали далеко впереди фронта армии. 27 февраля был занят союзниками Берлин; вице-король отступил к Магдебургу, собрал до 52,000 чел. и начал угрожать Берлину, чтобы задержать наступление союзников, но был вынужден отойти к Нижней Заале. Тогда Витгенштейн перешёл через Эльбу и Рослау и стал подвигаться на соединение с южною армиею, которая уже 22 марта частью занимала Лейпциг, частью двигалась из Дрездена в Альтенбург; несколько позади следовал Милорадович; главные же силы двигались из Калиша через Бунцлау на Дрезден; партизаны продолжали действовать на сообщения неприятеля и возбуждали восстания против французов в Гамбурге, Любеке, Лауэнбурге и т. д.
Между тем Наполеон, преодолев огромные затруднения, успел к апрелю создать армию в 200.000 чел. при 350 орудиях и из них сосредоточить в окрестностях Эрфурта до 125,000 чел. Хотя эта армия состояла большею частью из новобранцев и была особенно слаба кавалериею (всего до 8.000 чел.), но Наполеон не сомневался в успехе. Союзники располагали только 192.000 чел., но превосходили Наполеона кавалериею (20.000) и артиллериею (650 орудий). В начале апреля они заняли Саксонию, причём главная армия находилась у Дрездена, — но Кутузов не мог уже следовать с нею: по прибытии главной квартиры в Бунцлау, 6 апреля, болезнь его, усилившаяся от простуды, заставила его остановиться. Император Александр и прусский король оставались здесь до 9 и ежедневно навещали Кутузова, который уже на смертном одре вручил государю ключи крепости Торна. Отъезжая в Дрезден, Государь оставил при нём князя Волконского и Толя. Прусский король прислал к нему знаменитого врача Гуфеланда, но и тот не мог уже ему помочь и вскоре уехал. Кутузов, питавший всегда отвращение к лекарствам, после его отъезда вовсе уже их не принимал, но исповедовался и приобщился Святых Тайн. Незадолго до смерти он заботился ещё о сосредоточении сил союзной армии и давал соответственные наставления Витгенштейну, свидетельствующие о том, что он чуть ли не до последнего момента своей жизни сохранил всю силу своего замечательного ума и полную ясность в понимании обстановки и происходивших операций. Во всяком случае, он понимал всё это лучше, чем те, кому пришлось вести после него союзные войска на новый бой с Наполеоном. Отсутствие его вскоре дало себя чувствовать в дни памятных сражений и неудач при Люцене и Бауцене.
В кампанию 1813 г. Кутузов действовал, в общем, так же как во время Аустерлицкой операции 1805 г. — сдерживая излишние порывы главной квартиры союзников к решительным действиям; теперь однако он пользовался таким авторитетом, что его мнением нельзя было пренебрегать — и это принесло большую пользу союзникам, которых он не раз предохранил от новых рискованных шагов и новых разочарований.
Кутузов умер 16 апреля 1813 г.; Государь выразил своё соболезнование по поводу смерти фельдмаршала в рескрипте на имя его супруги: «Судьба Вышнего… определила супругу вашему посреди громких подвигов и блистательной славы своей переселиться от временной жизни к вечной. Болезненная и великая не для одних вас, но для всего Отечества потеря!.. с Вами плачу Я и плачет вся Россия. Бог да утешить вас тем, что имя и дела его остаются бессмертными. Благодарное Отечество не забудет никогда заслуг его, Европа и весь свет не престанут ему удивляться, и внесут его имя в число знаменитейших полководцев. В честь ему воздвигнется памятник, при котором Россиянин, смотря на изваянный образ его, будет гордиться, чужестранец же уважит землю, порождающую толь великих мужей. Всё получаемое им содержание повелел Я производить вам».
По вскрытии тела Кутузова оказалось, что сердце его было «удивительной величины»; по свидетельству очевидцев, «подобное было только у фелдьмаршала графа Румянцева»; сверх того «внутренности его так были перепутаны», что врачи удивлялись, как он мог так долго жить. В конце апреля гроб с набальзамированным телом Кутузова был отправлен через Митаву, Ригу, Нарву и Ямбург в Петербург. Повсюду производились торжественные встречи и совершались заупокойные службы. Рассказывали, что когда шествие вступало в пределы петербургской губернии, то над гробом вдруг появился большой орёл, что произвело на очевидцев сильнейшее впечатление. В Ямбурге, при входе в город, был поставлен обелиск с надписью: «Слабое приношение Спасителю Отечества». В Нарве, в Ополье и в Чирковицах народ выпряг лошадей и вёз на себе гроб до следующих станций. 24 мая тело было привезено в Сергиевскую пустынь, где находилось 17 дней; служились торжественные заупокойные обедни и панихиды и народ допускался «для воздаяния последней почести» покойному. 11 июня тело было привезено в Петербург, встречено митрополитом Амвросием, духовенством, генералитетом, сановниками гражданскими, высшим обществом и массою народа и, по особому церемониалу, следовало к Казанскому собору; и здесь народ выпряг лошадей и вёз его на себе; с 11 до 13 оно находилось на катафалке, а 13 состоялось торжественное погребение, в присутствии великих князей Николая и Михаила Павловичей; собор, площадь и ближайшие улицы были полны народом. Архимандрит Филарет произнёс трогательное слово на текст: «Благопоспешно бысть спасение рукою Его; и огорчи цари многи; и возвесели Иакова в делех своих и даже до века память его во благословение». По окончании погребального обряда гроб был опущен в могилу в левой стороне собора, против царских врат придела Антония и Феодосия Печерских. По случаю кончины Кутувова было написано много сочинений в стихах и в прозе. Всех выражений скорби, вызванной смертию его в России, перечесть невозможно. Впоследствии был поставлен ему памятник близ Казанского же собора; другой (чугунный обелиск) воздвигнут на месте его кончины, в Бунцлау.
Имя его присвоено (с 1826 г.) полку, шефом которого он был в 1799—1801 гг. и который в настоящее время носит название 11-го пехотного Псковского генерал-фельдмаршала князя Кутузова-Смоленского полка.
У Кутузова было много завистников, недоброжелателей и врагов, но гораздо больше почитателей и друзей. У него были, конечно, недостатки и слабые стороны; указывали на его склонность к неге и наслаждениям. Отрицать это вполне нельзя, но не следует преувеличивать. Одни, знавшие его, свидетельствуют, что он «любил вкусные блюда, великолепные палаты, мягкое ложе», другие — что он «не любил пышности и щегольства… одевался просто и всегда бывал в форменном мундире, даже в мирное время»; впрочем и первые отмечают, что он «на войне никогда по ночам не раздевался». Он, в старости, «выступал медленно, ездил в покойном экипаже» и «редко садился на лошадь по причине тучности тела». Всё это вполне понятно, если принять во внимание состояние его здоровья. И тем не менее, он продолжал служить государю и России, перемогая самого себя. Пожалуй, основательнее всего указания современников на его отношения к молодым и красивым женщинам, которые пленяли его почти до конца его жизни: так, в Калише, в начале кампании 1813 г., на балу, он ещё ухаживал за 16-летнею красавицею. Но как только долг и польза службы его призывали, он тотчас же забывал о существовании чего бы то ни было, кроме того, что относилось к делу. В кругу прекрасного пола, да и вообще в каком бы то ни было обществе, он был незаменим; он оживлял общество любезностью, даром слова и занимательностью рассказов и очаровывал собеседников. Его считали ловким и утончённым царедворцем и, пожалуй, не без основания, хотя, впрочем, не во всех случаях это качество приносило ему пользу. В молодости он был очень горяч, но, с течением времени, сделался сдержанным. Во всяком случае, он был добр, в меру снисходителен к другим и щедр, отличался гостеприимством, хлебосольством и радушием; это и была одна из причин, почему он ощущал нередко недостаток в деньгах.
Кутузов был верующий христианин, благочестив, но не ханжа, сознавал свои недостатки и каялся в них. Религиозность нисколько не препятствовала ему быть глубоко мыслящим человеком. «Чем более я живу, писал он одной из дочерей, тем сильнее убеждаюсь, что слава есть дым. Я всегда любил философствовать, но теперь более, нежели когда-либо… Я смеюсь над собою, когда размышляю, с какой точки зрения смотрю на звание моё, на мою власть и на почести, меня окружающие»…
Указанные выше черты отражались и на военной деятельности Кутузова. Опровергая суждения тех, кои обвиняли его в сибаритстве, он, перед Бородинским сражением, когда вся армия спала, осматривал важнейшую часть поля сражения. Он говорил, правда, за обеденным столом: «Главная квартира не монастырь; весёлость солдата ручается за его храбрость» — и допускал около себя шутки и смех, — но лишь только это было нужно, делался молчаливым и, во время боя, даже «важным» и трудно доступным. В это время, он «не требовал мнений посторонних», не терпел, чтобы ему давали советы и чтобы приказания его оставались без исполнения, причём с виновных взыскивал строго, несмотря на звание. Сам он в бою был неустрашим — в молодые годы он доказал это многократно, — да и в старости остался таким же: под Бородиным приближённые несколько раз отводили его лошадь за поводья, когда он стоял под выстрелами неприятельской батареи и был «осыпаем ядрами»; особенно долго он стоял под огнём в сражении при Малоярославце, когда желал собственными глазами увидеть то, что могло дать ему понятие о намерениях Наполеона.
Кутузов никогда не пренебрегал неприятелем, но старался возможно лучше его изучить и уловить его слабую сторону, куда и направлял удар. Он никогда не забывал производить необходимые разведки и вообще организовать надлежащим образом сбор сведений о неприятеле и о местности; поэтому и его планы действий были всегда отлично обоснованы. При ведении военных операций он поражал всех своею осторожностью и «медлительностью», почему его иные называли Фабием Кунктатором («Фабий Ларионович и Михаил Баярд» по выражению Репнина); но в необходимых случаях он проявлял и решительность, насколько этого требовала обстановка с его точки зрения. Он обладал замечательным военным глазомером и редкою проницательностью и предусмотрительностью: подобно тому, как человека угадывал и определял чуть ли не с первого раза, так и обстановку на театре военных действий и на поле сражения обнимал быстро. Люди, знакомившиеся с ним, удивлялись его обширным сведениям в теории и в практике не только военного дела вообще, но и каждого рода службы в особенности; знавшие же его хорошо не удивлялись, ибо им было известно, что он был, в своё время, отличным офицером инженерным, артиллерийским, кавалерийским, квартирмейстерским, формировал части лёгкой конницы и пехоты, командовал разными отрядами и целыми армиями и при удаче, и при неудаче, брал крепости, управлял городами и областями, исполнял дипломатические поручения и т. д. Всё это мог совершить лишь человек великого ума, способного и склонного к расчёту, находившегося в равновесии с волею и чуждого увлечений.
Кутузов, подобно своему учителю Суворову, в совершенстве постиг искусство овладевать войсковыми массами и направлять их согласно с требованиями долга, пользы службы и военной обстановки. Сидя в кругу солдат на соломе и разделяя с ними пищу, он приговаривал: «хлеб да вода — солдатская еда». Обозревая полки в 1812 г., когда войско не могло быть представлено в щегольском виде, он сказал: «я приехал только посмотреть, здоровы ли вы, дети мои? Солдату в походе не о щегольстве думать; ему должно отдыхать и готовиться к победе». Преследуя Наполеона, он подъехал к одному из полков и, узнав, что солдаты не получили ни хлеба, ни говядины, ни вина, грозно сказал: «Я велю повесить провиантских чиновников. Завтра навезут вам хлеба, вина, мяса, и вы будете отдыхать». — «Покорнейше благодарим», отвечали солдаты. «Да, вот что, братцы — продолжал Кутузов — пока вы станете отдыхать, злодей-то, не дожидаясь вас, уйдёт». — В один голос солдаты воскликнули: «Нам ничего не надобно; без сухарей и вина пойдём его догонять!» Тогда фельдмаршал, подняв глаза к небу и утирая слёзы, произнёс: «Великий Боже! чем возблагодарить Тебя за милость, что имею счастие командовать такими молодцами!» Неумолкаемое «ура» было ответом солдат. Кутузов говорил с ними как будто бы не по-суворовски, а результат получался тот же.
Только такой, любимый войсками полководец, при наличности и прочих необходимых данных, мог действовать с успехом против Наполеона, о котором сам Кутузов говорил: «Разбить он меня может, но обмануть никогда»; Наполеон же, в свою очередь, сознался, что «хитрец Кутузов» обманул его своим фланговым маршем в 1812 г.; самому Наполеону не удалось разбить Кутузова, но Кутузов так всё устроил, что армия, которую Наполеон созидал в течение добрых 12—15 лет и с которою он победил почти все западноевропейские государства, «развалилась» в 2—3 месяца. Кутузов явился таким образом первым в ряду тех, которым удавалось одерживать успехи над Наполеоном, т. е. настоящим победителем Наполеона. Неудивительно, что историки дают ему «место, за услуги, оказанные Отечеству — возле Пожарского, а за военные дарования — возле Суворова».
Но это еще не всё. Отличаясь непоколебимою верностью и преданностью своему государю и России, Кутузов упорно отстаивал их интересы и достоинство в отношениях своих к иностранным правительствам; иноземным государям, хотя бы состоявшим в союзе с Россиею, он оказывал весь подобавший им почёт, но ни на волос не уступал ни в чём ради их расположения, как это делали в его время другие; впрочем, это являлось следствием и того, что он и в сфере политики знал и понимал то, что было недоступно пониманию других видных деятелей этой эпохи. Как дипломат, он не много имел себе равных в течение императорского периода историй России, в отношении правильного и здравого понимания действительных интересов государства, без примеси каких бы то ни было фантазий, иллюзий и увлечений. Как градоправитель и начальник края, он обладал замечательными административными способностями; если первый опыт в Петербурге был не вполне удачен, то тут должно принять во внимание трудность и особенности задачи, которая была на него возложена — исправить быстро то, что долго портили другие, было невозможно, — управление же его в Киеве и Вильне дало блестящие результаты, что вообще редко случалось в этих местностях; часть населения, враждебно относившаяся к России и ко всему русскому, умиротворялась и склонялась к поведению и к действиям согласным с видами и интересами Верховной власти и государства. Кутузов, хотя и недолго, был членом только что преобразованного Государственного Совета; самый факт этого назначения, при известном отношении к нему императора Александра, свидетельствует о том, что Государь высоко ставил его дарования и на этом поприще государственной деятельности. Россия имела в лице Кутузова первоклассного полководца и вообще такого многостороннего государственного деятеля, какие в её истории считаются лишь единицами, и в памяти русских людей он будет жить вечно и с течением времени его незабвенный облик будет становиться всё более и более величавым.
С 27 апреля 1778 г. Кутузов был женат на дочери генерал-поручика Екатерине Ильиничне Бибиковой, сестре известного Александра Ильича Бибикова и Авдотьи Ильиничны Бибиковой жены адмирала И. Л. Голенищева-Кутузова. Жена нередко сопровождала Кутузова в походах. У него был только один сын Николай, нечаянно задушенный кормилицею на первом году от роду, и пять дочерей: Прасковья, в замужестве за тайным советником М. Ф. Толстым; Анна, за генерал-майором Н. 3. Хитрово; Елизавета, за графом Ф. И. Тизенгаузеном, а затем за Н. 3. Хитрово; Екатерина, за князем Н. Д. Кудашевым, и Дарья, за Ф. П. Опочининым — впоследствии обер-гофмейстер, один из друзей вел. кн. Константина Павловича. Сверх того, после него остались: брат Семён и сестра Дарья Голенищевы-Кутузовы.
«Формулярный список о службе Мариупольского легкоконного полка генерал-майора Голенищева-Кутузова», за 1785 г., в Московском отделении общего архива Главного Штаба, гусарского повытья, опис. 213, связ. 155; «Военно-учебный архив Главного штаба, Отделение 2-е. №№ 1214, 1351, 1356, 1368, 1343, 1386, 1399, 1400, 1402, 1406 и др.; «Анекдоты или достопамятные сказания о его светлости кн. М. Ил. Голенищеве-Кутузове», С.-Петербург, 1814 г.; «Архив Князя Воронцова», Москва, 1870—1887 (книга 8-я и др.); Ахшарумов, «Описание войны 1812 г.» С.-Петербург, 1819 г.; Бантыш-Каменский, «Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов», С.-Петербург, 1840 г. 3 тома; его же, «Словарь достопамятных людей русской земли», С.-Петербург, 1847 г.; Богданович М., «История Отечественной войны 1812 года, по достоверным источникам», С.-Петербург, 1859 г. три тома; его же, «История войны 1813 года за независимость Германии по достоверным источникам», Спб. 1863 г., том I; Бутовский, «Фельдмаршал Князь Кутузов», Спб. 1858, Бутурлин, «Картина войн России с Турциею в царствование Императрицы Екатерины II-й и Императора Александра I-го» (перевод с французского), С.-Петербург, 1829 г.; его же, «История нашествия Императора Наполеона на Россию в 1812 г.», (перевод с французского, Хатова), С.-Петербург, 1823 и 1837 г. 2 тома; «Военный Журнал», Рахманова 1810—1819 гг.; «Военный Сборник», 1849, 1866, 1871 и др.; Высочайшие приказы по военному ведомству до 1813 года; «Гербовник общий дворянских родов Всероссийские Империи», начатый в 1797 г. С.-Петербургь; Глиноецкий, «История русского генерального штаба», С.-Петербург, 1883 г., т. I; Давыдов Д., «Опыт теории партизанского действия», Москва, 1822 г.; «Деяния Российских Полководцев и Генералов 1812, 1813, 1814 и 1815 годов», С.-Петербург, 1822 г. 4 тома; Дубровин, «Отечественная война в письмах современников 1812—1815 гг.», С.-Петербург, 1882 г.; Жомини, «Политическая и военная жизнь Наполеона» (перевод с французского), С.-Петербург, 1837 и 1844 гг.; «Жизнь, военные и политические деяния его светлости генерал-фельдмаршала и князя Михаила Ларионовича Голенищева-Кутузова-Смоленского, с достоверным описанием частной или домашней его жизни от самого рождения до славной его кончины и погребения», С.-Петербург, 1813 и 1814 гг. Части I—VI; «Записки Алексея Петровича Ермолова о войне 1812 года», Londres Bruxelles 1863 г.; его же, «Записки», Москва, 1863 г.; «Исторические записки о жизни и воинских подвигах генерал-фельдмаршала М. Л. Голенищева-Кутузова-Смоленского», С.-Петербург, 1813 г.; «Исторический обзор деятельности Комитета Министров», составил С. М. Середонин, С.-Петербург, 1902 г. том I; Карцов, «Военно-исторический обзор войны 1812 года», С.-Петербург, 1852 года; Леер (под его редакцией), «Обзор войн России от Петра Великого до наших дней», С.-Петербург, 1885 г. часть I; его же, то же, издание 2-е, 1893 г. часть I; его же, «Стратегия», Часть I. Издание 6-е, С.-Петербург, 1898 г.; его же (рецензия), «Война России с Турцией 1806—1812 гг. Составил А. Н. Петров», С.-Петербургь, 1888 г.; Липранди, «Некоторые замечания, почерпнутые преимущественно из иностранных источников, о действительных причинах гибели наполеоновых полчищ в 1812 г.», С.-Петербург, 1855 г.; его же, «Кому и в какой степени принадлежит честь Бородинского дня», Москва, 1867 г.; его же, «Материалы для истории Отечественной войны 1812 г.», С.-Петербург, 1867 г.; Масловский, «Записки по истории военного искусства в России», выпуск II, С.-Петербург, 1894 г.; его же, «Сборник военно-исторических материалов», выпуск IV, «Письма и бумаги А.В. Суворова, Г. А. Потёмкина и П. А. Румянцева 1787—1789 гг.», С.-Петербург, 1893 г.; «Материалы военно-учёного архива Главного Штаба. — Отечественная война 1812 года». Отд. I. Т. I. Ч. I и II и т. д., С.-Петербург, 1900 г. и т. д.; Михайловский-Данилевский, «Описание первой войны Императора Александра с Наполеоном в 1805 году», С.-Петербург, 1844 г.; его же, «Описание Турецкой войны в царствование Императора Александра с 1806 до 1812 г.», С.-Петербург, 1843 г. 2 тома; его же, «Описание Отечественной войны в 1812 году», С.-Петербург, 1839 г. 4 тома; его же, «Описание войны 1813 года», С.-Петербург, 1841 г. 2 тома; его же, «Записки о походе 1813 года», С.-Петербург, 1834 г. и 1836 г.; Новицкий, «Краткий путеводитель по Бородинскому полю сражения», С.-Петербург, 1902 г.; «Описание дел, хранящихся в архиве Виленского генерал-губернаторства». Составил А. Энгель, 1869—1870 г. том I; Орлов, «Штурм Измаила Суворовым в 1790 году», С.-Петербург, 1890 г; Петров, «Война России с Турциею и польскими конфедератами 1769—1774 гг.», С.-Петербург, 1866—1874 гг. 5 томов; его же, «Вторая Турецкая война в царствование Императрицы Екатерины II 1787—1791 гг.»; С.-Петербург, 1880 г. 2 тома; его же, «Война России с Турциею 1806—1812 г.», С.-Петербург, 1885 г. 3 тома; «Полное Собрание Законов Российской Империи», С.-Петербург, томы XXIV— XXXII; «Русская Старина», 1870—1878 гг. и др.; «Русский Архив», 1869—1876 гг.; «Русский Инвалид», 1813—1902 гг.; «Сборник Императорского Русского Исторического Общества», томы III, VI, XVI, XIX, XLV, LXXXVIII, LXXXIX и др.; Смит, «Суворов и падение Польши», С.-Петербург, 1867 г.; «Столетие Военного Министерства». (1802—1902). Главный Штаб. IV. Ч. I. Кн. 2. Отд. 1. Под редакцией г.-л. Д. А. Скалона и г.-м. Н. И. Михневича, «Исторический очерк возникновения и развития Генерального Штаба в России до конца царствования Императора Александра I включительно. Составил ген.-майор П. А. Гейсман», С.-Петербург, 1902 г.; «С.-Петербургские Ведомости» (с «Прибавлениями» к ним), 1792 г. и т. д.; Фукс, «Собрание равных сочинений», С.-Петербург, 1827 г.; Харкевич, «Война 1812 года от Немана до Смоленска», Вильна, 1901 г.; его же, «1812 г. Березина. Военно-историческое исследование», С.-Петербург, 1893 г.; Храповицкий, «Памятные записки статс-секретаря Императрицы Екатерины II-й», Москва, 1862 г.; Шильдер, «Император Александр Первый, его жизнь и царствование», С.-Петербург, 4 тома, особенно том III, 1897 г.; его же, «Император Павел Первый», С.-Петербург, 1901 г.; Шишков, «Краткие записки, веденные им во время пребывания его при Императоре Александре I-м, в бывшую с французами в 1812 и последующих годах войну», С.-Петербург, 1831 г.; Chambray, «Histoire de l’expédition de Russie», Paris, 1825, 3 volumes; «Correspondance militaire de Napoléon 1-er», Paris, 1876, 10 volumes; Fain, «Manuscrit de 1812, contenant le précis des événements de cette année pour servir à l’histoire de l’Empereur Napoléon», Paris, 1827, 2 volumes; Gourgand, «Napoléon et la grande armée en Russie, ou examen critique de l’ouvrage de M. le compte de Ségur», Paris, 1827, 2 volumes; Langeron, «Journal des campagnes faites au service de la Russie par le Compte de Langeron, général-en-chef»—в рукописи, особенно: 13-me campagne… 1811» и «14-me campagne… 1812». Часть этих записок издана на русском языке под редакцией К. Менского: «Березинская операция в войну 1812 года»; Ségur, «Napoléon et la grande armée», Paris, 1822, 2 volumes; Ségur, «Histoire de Napoléon et de la grande armée pendant l’année 1812», Paris, 1826, 9 édition, 2 volumes; Thiers, «Histoire du Consulat et de l’Empire», Leipzig, 1845, 20 volumes; Vaudoncourt, «Relation impartiale du passage de la Bérézina par l’armée française en 1812», Paris, 1815; Rüstow, «Der Krieg von 1805 in Deutschland und Italien», 2 Auflage, Zürich, 1859; Roth von Schreckenstein, «Die Kavallerie in der Schlacht an der Moskwa (Borodino) am 7 september 1812», Münster, 1858; Clausewitz, «Hinterlassene Werke über Krieg und Kriegsführung. Vom Kriege», Berlin, 1867; Bernhardi, «Denkwürdigkeiten aus dem Leben des kaiserlichen-russischen Generale der Infanterie Karl Friedrich Grafen von Toll», 2 Auflage, Leipzig, 1865—1866, 4 Bände; Wilson (aus dem englischen), «Geheime Geschichte des Feldzugs von 1812 in Russland», Leipzig, 1861 и др.