Work Text:
Стены внутри разума Хакса были воздвигнуты в детстве, и многие годы защищали его от гораздо большего, чем ядовитые слова отца, выдерживали гораздо больше, чем самые жестокие и сокрушительные нападки.
Они стойко выдерживали насмешки, унижения и даже физическое насилие со стороны остальных кадетов. Они устояли под пристальным вниманием офицеров, которых он обошел, когда стал генералом, оставаясь непроницаемыми для обвинений в кумовстве и других, более порочных, «заслугах». Они дали отпор ребяческим насмешкам якобы лучших пилотов Сопротивления, а также уничтожению труда всей его жизни, его любимого «Старкиллера», который он по сей день не считал провалом, что бы ни говорили другие. Несмотря ни на что, стены оставались стойкими и непоколебимыми, несмотря на все удары, несмотря на все неудачи, унижения и все те случаи, когда он чудом избегал смерти.
До сих пор им даже удавалось справляться с нависающей угрозой вторжения и разрушения со стороны настойчивого и раздражающе привлекательного Кайло Рена.
Хакс не знал, что пошло не так. Все начиналось как их обычное очередное свидание, всего лишь встреча для снятия стресса, в чем они всегда уверяли друг друга, когда утоляли страсть. В пылу борьбы они сменили множество поз, прежде чем Кайло оказался сверху, удерживая Хакса за запястья, впиваясь в его губы поцелуем, используя зубы и язык, поглощая дыхание Хакса так, словно он изначально хотел его украсть, оставив от генерала лишь иссохшую оболочку. И Хакс позволял целовать себя, пока Рен не прикусил его нижнюю губу, после чего Хакс стукнул его по плечу и дернул бедрами, понукая Рена поторопиться.
— Какой ты сегодня нетерпеливый, — Хакс помнил эту ухмылку, довольный изгиб губ, из-за которого ему захотелось сбросить Рена с кровати и вытирать пол его вкрадчивой физиономией, пока не разобьет ее в кровь. Но вместо этого он обвил талию Рена ногами и прижался ягодицами к его напряженному члену.
— Только потому, что ты не торопишься, — Хакс отвернулся, не скрывая раздражения, когда Рен попытался вовлечь его в очередной поцелуй, даже предупреждающе зарычал, надеясь отогнать его. Хаксу не нравилось издавать такие звуки, ему казалось, что они делают его больше похожим на животное, чем на человека, но иногда казалось, что только такой язык Рен и понимает.
Но Рен лишь снова рассмеялся, тихо и вкрадчиво, но все же подался назад, убирая руки с запястий Хакса. Когда он попытался сесть, то почувствовал, что его прижимает к кровати неведомая сила, и вздохнул.
— Кажется, ты все время забываешь о правиле: никаких фокусов Силы в постели, — Хакс пошевелил бедрами. Хотя бы эта часть его тела была свободна от надоедливых способностей Рена. — Что мне сделать, чтобы оно отложилось в твоей пустой голове?
— Перестань давать поводы себя дразнить, — беспечно ответил Рен, раздвигая коленями бедра Хакса и притягивая к себе тюбик со смазкой. Хакс бы закатил глаза на этот ненужный жест: он же только что сказал, что его больше не впечатляет дешевая театральщина Рена. Честно говоря, казалось, что между ушами вместо мозга у Рена пустота размером с ангар. Он никогда не слушал и не усваивал ни слова из сказанного Хаксом, всегда упрямо концентрируясь на одной-единственной цели.
Хотя Хакс считал, что чем скорее Рен подготовит его, тем лучше.
К счастью, Рен не стал терять время даром. Он больше не пытался поцеловать Хакса, сосредоточившись на растягивании его влажными пальцами, вытягивая из него стоны, как магнит вытягивает железо из песка. И пусть Хакс не опускался до скулежа, как животное во время гона, как того хотелось бы Рену, он все же позволял себе вздыхать время от времени, особенно когда пальцы Рена давили на упругие мышцы входа.
Дальше все шло как обычно: Рен подхватил Хакса под колени, прижимая их к груди, сгибая его пополам, словно он был металлическим прутом, который стал податливым от воздействия жара и которому придавали нужную форму. Член Рена легко вошел в него, ведь к этому моменту Хакс почти полностью расслабился. Они столько раз занимались сексом, что движения казались почти механическими, как будто они могли повторить их даже с закрытыми глазами, словно они стали привычными, как более целомудренные ритуалы, вроде сушки феном и расчесывания волос или ментальное настраивание на смену, которые Хакс совершал каждое утро.
Все шло как обычно: начиная с того, как волосы Рена падали ему на лицо, как в приглушенном свете блестели капли пота на лбу, и заканчивая тем, как его бедра двигались навстречу Хаксу, как мелкие движения постепенно набирали силу, как волна или предмет, развивающий предельную скорость… заканчивая тем фактом, что за всеми этими движениями, хватанием за руки, напряженными бедрами и истекающими смазкой членами они ни разу не попытались поцеловать друг друга.
Все шло как обычно, пока не перестало быть таковым. Пока Рен — потому что, конечно же, это был Рен, — не наклонился вперед, до упора вжавшись в Хакса, и в момент безумия или, возможно, редкого прояснения сознания не решил прошептать на ухо Хаксу три неразборчивых из-за ругательств и вздохов слова:
— Я тебя люблю...
И вдруг внутри Хакса что-то всколыхнулось, нарушив покой пруда, который он так тщательно сохранял безмятежным, несмотря на то, что яростный шторм, который представлял собой Рен, бушевал над ним и внутри, словно он хотел, чтобы все это растревожилось и треснуло, словно он чувствовал то равновесие, которое Хакс изо дня в день всеми силами старался сохранить. И все же Рен казался таким бесхитростным и поглощенным процессом, слова были произнесены так быстро и случайно, будто он не хотел, чтобы Хакс их услышал... Но Хакс услышал.
И эти три слова, наконец, разрушили стены.
— Хакс, подожди... стой.
Он почувствовал, как Рен осторожно пытается отстраниться, и обхватил его ногами, удерживая внутри. Хакс прерывисто вздохнул, жалея, что не может закрыть лицо руками, чтобы стереть с него влагу или хотя бы не видеть потрясенно смотрящего на него Рена, слишком темного и яркого одновременно, похожего на ослепительную черную звезду. Хакс словно забыл, что может закрыть глаза, а не просто быстро моргнуть, смахивая слезы. Потому что он, черт возьми, плакал. Он плакал в постели Рена, с членом Рена внутри, посреди секса, а все потому, что Рену хватило наглости проговориться, что он его любит.
Как унизительно.
— Эй. — Хакс так и не смог закрыть глаза, но отвел взгляд, когда Рен позвал его, тихо и осторожно, словно боялся нарушить тяжелое молчание, повисшее между ними. — Тебе... тебе же не больно?
Было бы логично, если бы Хаксу причинял боль член Рена, учитывая, насколько крупным и толстым он был, слишком большим для любого здравомыслящего человека. И на мгновение Хакс испытал искушение согласиться, свалить всю вину за слезы на Рена. Возможно, тогда ему не было бы так стыдно. Но почему-то такое поведению вдруг показалось неправильным, хотя бы потому, что лицо Рена исказилось бы, став грустным и отрешенным. Внезапно Хакс понял, что не хочет этого.
Именно тогда он осознал, что льющиеся из глаз слезы вызваны не мукой, а облегчением.
— Нет, — наконец прохрипел Хакс и поднял руки, почувствовав, как ослабло давление Силы на запястья. Он протянул руку, чтобы коснуться — нет, погладить Рена по лицу, потому что теперь к нему стоило прикасаться мягче, — и провел большими пальцами под темными глазами, словно смахивая собственные слезы. — Совсем не больно, жуткий ты дурак. П-про... — Хакс глубоко, рвано вздохнул, чувствуя, как по лицу разливается тепло. — Продолжай. Пожалуйста.
Несколько секунд Рен выглядел удивленным — он все еще не до конца вышел из Хакса, — но затем Хакс притянул его к себе для поцелуя, и Рен погрузился до конца. Хакс подался вперед, углубляя поцелуй, и Рен ускорил темп. Поцелуй словно передавал одновременно сотню вещей. Голод. Успокоение. Был немного мокрым, если честно, и солоноватым от слез, но на вкус был таким же очищающим, как и то, что Рен, наконец, заполонил его разум темной, будоражащей страстью, которую он сдерживал все это время.
Когда Хакс кончил, он испытал лучший оргазм в своей жизни.