Work Text:
Сознательная телепатия — это одно. Интуиция, которая появляется, если двадцать с лишним лет слушаешь чужие мысли — совсем другое.
Когда Эрик закинул ногу на ногу и кашлянул, как человек, готовящийся задать вопрос, именно интуиция подсказала Чарльзу, что сейчас тут случится какая-нибудь ебанина.
— У тебя ведь нет родственников, кроме Рейвен?
Эрик разыгрывал Русскую защиту, и Чарльз мучительно думал, пойти ли ему слоном на d3 или рискнуть и выкручиваться конями по системе Стейница. Две партии он уже проиграл, и в третий раз уступить человеку, который, скорее всего, даже фамилию Стейница не слышал, было бы унизительно.
— Да… — ответил он рассеянно, — не считая совсем дальних, но я никого из них не знаю.
Эрик кивнул, как будто ожидал такого ответа, и Чарльз решился: сдвинул коня на е4. Черт, что там дальше-то?
— А ты не думал завести детей?
Чарльз, поглощенный шахматами, решил, что ослышался, и недоуменно поднял бровь. В этот раз они не пили, но день был напряженный, может, ему просто пора в кровать…
— Детей, — развеял его сомнения Эрик, — У мутантов, как правило, тоже рождаются мутанты, и ты мог бы передать им свою мутацию.
В этой речи было слишком много мутантов, а в голове Чарльза — коней, и он моргнул, пытаясь перестроиться, не перемешав при этом одних с другими. Идея была… любопытной. Теоретически, если не прикладывать ее к Чарльзу.
— Я… нет, нет, — он улыбнулся, — и потом, друг мой, не думаю, что этот вопрос… никто из нас не женщина.
Формально в особняке у Эрика была своя комната. Фактически он ночевал у Чарльза, и если секс вечером и кофе по утрам телепат со слишком богатой фантазией еще мог навоображать, то подаренное Эриком циркониевое кольцо существовало в реальности. Чарльз даже покосился на свою руку: точно, существовало.
— Я не о нас, — отмахнулся Эрик и зачем-то подставил свою пешку, — ты очень сильный телепат. Нельзя же, чтобы такой потенциал просто пропал.
— О чем ты? — Чарльз откинулся в кресле, — я же не могу, ну… переспать с какой-нибудь женщиной просто для того, чтобы….
— Не с какой-нибудь, — перебил его Эрик, — с мутанткой, чьи способности не сильно отличаются от твоих.
Похоже, он, не шутил, и Чарльз только теперь понял, какую беспрецедентную ебанину предсказывала ему интуиция.
— Ты говоришь о евгенике, — он поежился, — ты.
Нет, у них у всех тут пробелы в воспитании, а где и чему учился Эрик, вообще одному богу известно. Он умудрялся совмещать в себе талант шахматиста, любовь к экзистенциализму и полную неспособность написать это слово без ошибок. Чарльз даже смирился, что не сможет искоренить его убеждение в превосходстве мутантов: все-таки подчистую вывести из человека то, что он впитал за несколько лет в нацистском лагере, нельзя даже очень большим количеством добрых слов.
Но говорить о евгенике в доме профессора генетики — перебор.
— Это не то же самое, — Эрик понизил голос, — расовая теория не работает, потому что все люди одинаковые. Но мутанты — другое дело, и…
— И нас тоже нельзя разводить, как скот, — отрезал Чарльз.
Ему очень хотелось залепить Эрику в лоб одной из фигур, но он по опыту знал, что это не сработает. Партия, кстати, могла бы теперь остаться за белыми, но удовольствия от этого не было уже никакого.
— Причем здесь скот? — Эрик тоже начал раздражаться, — не передать такие способности другим поколениям — это как… написать “Лакримозу” и никому ее не показывать. Пустая трата ресурсов.
— Ты еще в содомии меня обвини, — ядовито отозвался Чарльз, — только учти, что серный дождь светит нам обоим.
Эрик поморщился:
— Не передергивай.
— Это тоже грешно, — поддакнул Чарльз зло.
Идея, что любовник относится к нему, как к породистому жеребцу-производителю, взбесила его ужасно. А этот придурок еще и вздохнул, как будто Чарльз был тупым, а не он вдруг решил стать заводчиком телепатов.
— Речь не об этике. Передать гены сильного мутанта по наследству — это вопрос выживаемости вида, — заявил Эрик.
Чарльз пожалел, что дал ему почитать “Двойную спираль”. Стоило догадаться, что хорошо это не закончится.
— Прекрасно, — выплюнул Чарльз, — то есть мы с тобой угрожаем, кхм… сохранению популяции.
— Не мы. У меня есть Ванда и Пьетро.
Этот факт до сих пор немного ставил Чарльза в тупик: у Эрика, который сам ведет себя, как подросток, есть взрослые дети. Прям… по-настоящему. Пьетро даже внешне похож, а у Ванды бывает такое же сосредоточенное выражение лица, как у отца, когда тот собирается что-нибудь натворить. Слава богу, обычно они строят свои эпические планы не одновременно, и кто-нибудь успевает забить тревогу.
Вообще-то они прикольные, Ванда, и Пьетро. Но мысль, что в этом доме может завестись человек, настолько похожий на него самого, пугала Чарльза до дрожи.
— Вы познакомились полгода назад.
— И мне жаль, — серьезно ответил Эрик, — поэтому, если ты…
— Если я — что? — Чарльз разозлился не на шутку, — Решу стать многодетным папочкой, уйду от тебя и…
— Куда уйдешь? — непонимание на лице Эрика было почти комичным, — зачем?
Перед Чарльзом, который только отошел от предыдущего озарения, открылись новые, неизведанные еще глубины возмущения.
— Так, — он встал, потому что энергия гнева требовала выхода, и сделал несколько бессмысленных шагов к камину и обратно, — то есть твоим планом было спарить меня с какой-нибудь мутанткой, а потом вернуться и трахаться со мной, кхм… для души?
— Выбирай выражения, — отчеканил Эрик, и Чарльзу опять захотелось его ударить.
Но он не верил в насильственный способ решения проблем. А еще, кажется, стремительно переставал верить в то, что из их с Эриком отношений может получиться хоть что-то хорошее. Кроме тупых, но очень познавательных споров о селекции.
Чарльз проверил, что никто из малолетних обитателей особняка не бродит около библиотеки, вздернул подбородок и заявил:
— Ты ебанулся.
И, не дав Эрику возразить, вышел, громко хлопнув дверью.
Ночевали они порознь, глубоко обиженные друг на друга.
***
Эрику не нравилась его комната. Объективно она была ничего — лучше мест, где ему порой приходилось ночевать, даже в небедном взрослом возрасте. Тут было чисто, не валялись исписанные салфетки, в ванной не стояло с десяток средств для волос, а по ночам на Эрика никто не пытался закинуть ногу или уползти в сторону Нью-Йорка вместе с одеялом.
Тут не было Чарльза, и Эрик уже два дня отчаянно по нему скучал. Если днем можно было хотя бы занять руки, ночью оставалось только лежать, глядя в окно, и гонять по кругу одни и те же дурацкие мысли.
Окно напоминало о тюрьме, и примерно часам к трем Эрик обнаруживал себя на кухне над чашкой чая.
Иногда там играло радио. По радио иногда пели о любви, и тогда оно переставало играть.
Чарльз был неправ, когда решил, что Эрик пришел к нему “трахаться для души”. Для души — конечно, но дело определенно было не в сексе, хотя Эрик в жизни никого так не хотел, как этого веснушчатого сноба.
Чарльз просто был… своим.
Человеком, с которым можно пойти в разведку, на танцы и на похороны. Которому можно показаться веселым, усталым, злым или испуганным — Эрик вообще не бывал испуганным, он же железный. Не боится ни штыков, ни ножей, ни пуль — особенно тех, что попадают в дорогих ему людей. А все, что происходит по ночам в профессорской комнате, там и останется до скончания веков.
В общем, Чарльз был идеален, и в иной ситуации Эрик наплевал бы уже на свою железность и просто извинился. Может быть, даже словами и по-английски.
Положение осложняло то, что Чарльз был во всем не прав.
Они, конечно, любят друг друга, но чувства отдельного человека не должны мешать глобальной цели.
Дети — это важно.
Так считали в еврейской общине, которую Эрик помнил урывками, в рейхе, в лагере — даже сам Чарльз так считал, поэтому открыл в Вестчестере школу, а не госпиталь или исследовательский центр. Так считала Эди Эйзенхардт, которая успокаивала маленького Эрика, хотя гораздо лучше понимала, куда они попали и чем это должно закончиться. Понимала, но держалась ради него, потому что, если любые дети важны, то родные — особенно.
И их нельзя выставить вон, даже если эти родные дети будят тебя на рассвете, когда ты только-только сумел задремать.
— Пап, — Пьетро возник сразу в комнате, и Эрик просто надеялся, что отпрыск вошел через дверь, — Ты спишь? Не спи.
— Не сплю.
— Пап, — серые брови возмущенно нахмурились, — Ну че за хуйня, а?
Стыдить его за ругательства было бессмысленно, и Эрик выжидательно промолчал.
— У вас с профом, — Пьетро упал в кресло и с обезоруживающей честностью объяснил, — Когда вы ссоритесь, всем страшно.
— Почему?
— Не знаю. Ты можешь устроить какой-нибудь катаклизм, а он…
“Расплачется”, подумал Эрик, и это было бы неуважительно, если бы не стояло в его личном списке катастроф выше цунами, торнадо и извержения вулкана.
— Че у вас случилось-то?
Эрик одевался молча, старательно делая вид, что поглощен выбором из двух одинаковых водолазок. Пьетро хотелось выставить, но тот все равно не ушел бы: этот ребенок был слишком похож на Эрика. На улучшенную версию Эрика, которая получила от него упрямство и наглость, но избежала кучи дерьма.
— Мы не сошлись во взглядах, — наконец сухо ответил Эрик.
— У вас это каждую пятницу, — Пьетро закатил глаза, — колись давай, я уже взрослый.
— С чего ты это взял?
— Так говорит Чарльз.
— Чарльз так говорит, когда не знает, кого оставить присматривать за малышней.
— Неправда.
— Ну и разбирайся сам тогда!
Эрик нырнул в водолазку, а когда высунулся из нее, Пьетро уже снова сидел на кровати и пах сосновыми иголками.
— Ладно, так и быть, я тебе помогу, — бодро заявил он, — держись, мы идем извиняться.
Общение с гиперактивным родственником развило в Эрике реакцию, которой он не мог похвастаться даже в юности: Пьетро пришпилило к кровати прежде, чем он успел пошевелиться.
— Эй!
— Нет, — отрезал Эрик, — и почему ты решил, что это я должен извиняться?
— Когда Чарльз говорит глупости, это обычно штуки вроде “на самом деле овсянка не мерзкая”, — Пьетро моргнул, — а когда ты, сюда приезжают федералы с отрядом штурмовиков.
Эрик хмыкнул: обычно ученики опасались так с ним разговаривать. Пьетро… нет, не пользовался привилегиями родственника — кажется, ему просто была непонятна концепция тормозов. Эрик мог бы им гордиться, если бы поучаствовал в чем-то, кроме… создания. Почему Чарльз так боится почувствовать то же самое?
Задумавшись, он отпустил Пьетро, и неожиданно оказался в другой комнате — той самой, заваленной салфетками. На кровати сидел заспанный Чарльз в пижаме, ощутимо вздрогнувший при появлении незваных гостей.
— Чарльз-привет-Эрик-хочет-тебе-что-то-сказать, — оттарабанил Пьетро и предусмотрительно исчез прежде, чем начался воспитательный процесс.
— Привет, — вздохнул Чарльз.
У него на щеке был виден след от подушки — слева, потому что он утром всегда отворачивался на левый бок, подальше от окна. Старая привычка любителя поспать до обеда. Эрик почти потянулся к нему пальцами, но вовремя вспомнил, что теперь нельзя.
— Прости, — он кашлянул, — что разбудили.
— Ничего страшного.
Оба молчали, и спор о детях показался вдруг каким-то далеким и неважным.
В зависимости от освещения, глаза у Чарльза могли стать и синими, и серыми, и полупрозрачными. Сейчас, благодаря окну, они казались ярко-ярко голубыми, и это было так красиво, что захватывало дыхание. Интересно, если бы у них с Чарльзом…
— Друг мой, ты громко думаешь.
— О чем?
В эту игру Чарльз обычно проигрывал: Эрик, усвоив, что он в свою голову никого не звал, собственных мыслей не стеснялся.
— Мне, конечно, очень приятно, — Чарльз смущенно потер щеку, — но примерно у десяти процентов людей в мире тоже голубые глаза.
— Не такие.
— Ты драматизируешь.
Эрик присел рядом, пользуясь тем, что его, кажется, не планируют выставлять за дверь.
Ладно, возможно, он перегнул палку. Вообще-то Эрик тоже не приходил в восторг от идеи, что его Чарльз будет спать с какой-то женщиной. Он, конечно, превыше ревности и подозрений, но это неправильно.
— Чарли, теоретически, если бы кто-нибудь из нас был девушкой…
— О, заткнись.
Чарльз был очень красивым, особенно спросонья, но целоваться Эрик предпочитал с закрытыми глазами. Черт, как он соскучился… Пьетро же догадался захлопнуть дверь?
Руки как-то сами собой оказались под пижамой, и тонкий, горячий со сна Чарльз ощущался идеальным. Ужасно, что собрать языком веснушки на плечах можно, только оторвавшись от губ.
— Один вопрос, — глубоко дыша, Эрик прижался поцелуем к его шее.
— М?
— Ты бы согласился, если… Не из-за мутации, просто… со мной? Если бы это было возможно?
— Боже, — Чарльз запрокинул голову, — Я не знаю. Какая, ах, разница?
Он не сказал “нет”, а пижаму они совместными усилиями уже расстегнули. Разницы и впрямь не было никакой.
— Эрик, Эрик, стой…
Чарльз схватился за край водолазки, но стянуть ее было сложнее, чем пижамные штаны. Эрик, любивший его дразнить, помогать не собирался — он был занят. От щекотных поцелуев в живот Чарльз очень мило вздрагивал, а еще у него были прекрасные бедра, которые следовало немедленно изучить. Очень красивая форма, правда. Красивее, чем у любой женщины, которую Эрик видел голой — даже чем у Рейвен.
Он вдруг осознал себя лежащим на спине и крепко прижатым к матрасу.
— Эрик, — нехорошим голосом поинтересовался Чарльз, — скажи, ты ведь спал с моей сестрой не потому, что надеялся на ее… репродуктивные качества?
Первой ошибкой Эрика было то, что он снова подумал слишком громко. Второй — что он подумал о Рейвен. А кто бы на его месте не?
— Пошел вон!
***
Сволочь. Придурок. Придурочный сволочной… придурок.
Работа директором плохо сказалась на способности Чарльза ругаться, и он в раздражении спрятал лицо в ладонях. Еще и побриться забыл, прекрасно.
Хотя вряд ли стопкам бесконечных счетов и чеков есть дело до того, как он выглядит. Бумажные монстры.
Очень хотелось, чтобы кто-нибудь обнял и сказал, что он справится, но главного кандидата на эту роль Чарльз собственноручно выставил пару часов назад. И был прав! Идея открыть в Вестчестере мутантский «Лебенсборн» омерзительна сама по себе, а от отведенной Чарльзу роли главного осеменителя его вообще тошнило, как от тухлой овсянки. Как он умудрился сойтись с человеком, который считает это разумным?
Счета безмолвствовали.
Эрик, отец года, делал с головой Чарльза что-то ужасное: она отключалась, как только между ними пробегала искра. С ним хотелось спорить, играть в шахматы, работать и заниматься любовью. Может быть, состариться вместе. Будь это законно, Чарльз уже встал бы на одно колено и предложил разделить с собой жизнь и страховку, но дети в картину будущего не вписывались совсем.
Ну то есть… собственные. В школе полно малышни, какого черта ему еще надо?
Чарльз зажмурился. Помимо этических причин, у него был страх, плохой семейный анамнез по безумию и старомодное нежелание трахаться на стороне.
Почему это вообще требует оправданий?
Стопки счетов отвечать на этот вопрос по-прежнему не желали. Циркониевое кольцо — "я хочу чувствовать, где ты", — блестело под лампой, мешая сосредоточиться.
— Пиздец, — сообщил Чарльз в пустоту.
Как помириться с Эриком, он не представлял.
Обычно разногласия заканчивались, когда Чарльз запрещал Эрику что-нибудь рушить, и они сообща придумывали менее ебанутый план. Потом сидели вместе, отмечая успешное окончание дела, и праздник логично перетекал в постель. Чарльз чаще оказывался снизу, и иногда, в особенно хорошем настроении, разрешал… сделать это. Ну, внутрь. Эрик тогда фонил потрясающей смесью любви и удовлетворения, а Чарльз чувствовал принадлежность, и ему это нравилось.
Интересно, часто ли Эрик представлял, как… тьфу, лучше даже об этом не думать.
— Профессор Ксавье, можно к вам?
Ванда. Чарльз вздохнул и мысленно восхитился способностью этого семейства не вовремя оказываться в неподходящем месте, не сговариваясь.
— Конечно, — он отложил ручку, — что-то случилось?
Она вошла, плотно прикрыв дверь, и присела напротив стола. В отличие от брата, чьи способности были поразительны, но ясны, Ванде досталась загадочная мутация: она определенно могла влиять на события, но как именно, никто пока не разобрался. Просто… вещи, которые не должны были произойти, происходили. Монетка всегда выпадала одной стороной, в колоде оказывалось пять тузов, а эксперименты Хэнка заканчивались так, как он ожидал.
Хорошо, что мужчины совершенно точно не способны забеременеть. Если бы существовала крохотная вероятность, на которую дочка Эрика может повлиять… Чарльз вздрогнул, представив себя в интересном положении, и нервно отхлебнул кофе.
— Итак?
— Кажется, я что-то сделала с отцом.
У Чарльза резко и очень нехорошо потянуло в груди.
— Он в порядке, — быстро добавила Ванда, — но он в Вестчестере.
— С утра был, — кивнул сбитый с толку Чарльз, у которого отлегло от сердца, но еще не до конца.
— Никто не понимает, почему. Он же всегда уходит, когда вы ссоритесь.
О, эта очаровательная манера Эрика сбегать, когда что-то идет не так. Чарльз ненавидел ее со времен кубинского пляжа.
— Шон, Алекс и другие ребята — все ждут, что он уйдет. А он здесь, — Ванда поежилась, — я подумала: вдруг это мне не хочется, чтобы он уходил? Вдруг это я что-то сделала, и он теперь не может?
Чарльз сомневался, что Эрика с его фантастическим упрямством смогла бы остановить даже телепатия.
— Я думаю, дело не в тебе, — мягко ответил Чарльз.
— Вы уверены?
— Может быть, Эрик действительно не может оставить вас с Пьетро. Но твоя мутация здесь ни при чем. Просто он… — на языке крутилось обиженное “повзрослел”, но Чарльз справился с собой, — …любит вас.
— Или вас.
— Или меня. Я думаю, даже всех троих.
Она смотрела испытующе, очень по-взрослому. Любопытно, что Эрик считал Пьетро похожим на себя, хотя рыжей, зеленоглазой и до мурашек серьезной Ванде досталось от него куда больше. Чарльз с трудом выдерживал такие взгляды у обоих — сейчас его выручала только полная уверенность в своих словах.
— Спасибо, профессор.
— Еще что-нибудь?
— Да, я… скажите, вы сможете принять еще одну ученицу?
Ну вот, что и требовалось доказать: количество детей в этом доме отлично увеличивается сам по себе.
— Конечно, — пожал плечами Чарльз, — ты знаешь еще мутантов?
— Да, это младшая сестра моей подруги, — Ванда улыбнулась, — ее зовут Джин, и она может читать мысли.
***
Маленькую Джин Грей Чарльз привез из городка, расположенного неподалеку от Вестчестера. Эрик, на которого вежливо сложили управление школой, еще не успел особенно заебаться, а рыжая девица ростом ему по пояс уже стояла на пороге и испуганно разглядывала холл.
— Добро пожаловать!
Чарльз вошел следом и помог Алексу занести ее чемодан — в смысле, придержал дверь, чтобы ему удобнее было тащить.
— Это Эрик, то есть мистер Леншерр. Он тут всем управляет, если меня нет.
Алекс фыркнул, намекая, что замена неравноценная, но малышку их разборки не интересовали. Эрика, впрочем, тоже — он был куда больше сосредоточен на Чарльзе. Команда по поиску юной телепатки отсутствовала всего два дня, но, может быть, они оба остыли и смогут теперь поговорить нормально?
— О чем поговорить? — спросила Джин.
А, точно. Телепатия.
— Не лезь ко мне в голову.
Наверное, устрашающая интонация получилась у Эрика слишком хорошо: Джин попятилась, нижняя губа у нее задрожала.
— Эй, все в порядке, — Чарльз присел и обнял девочку за плечи, — Эрик, пожалуйста, не надо пугать детей.
Детям, которыми федералы пугают спецназ, не помешало бы меньше распускать сопли, подумал Эрик, но рот открыть не успел.
— Новенькая? Офигеть!
Пьетро соткался из воздуха, восхищенно присвистнул, а потом пропал и вернулся уже вместе с сестрой.
— Ты — бесцеремонный… — начала Ванда, вывернувшись из братской хватки, но увидела Чарльза на корточках и осеклась, — профессор?
Напуганная суматохой Джин все-таки заревела. Плюнув на все, Эрик приготовился уйти, поручив дальнейшую заботу о дуродоме его непосредственному директору, и даже сделал несколько шагов к лестнице.
А потом лестница пропала.
А потом пропало вообще все.
Осталась пустота, поглощающая движения и звуки, и пугающее отсутствие материи. Ни запахов, ни крепко затянутого на животе ремня, ни металла, привычно окружающего со всех сторон. Нихуя.
Эрик, отчаянно стараясь не испугаться, мысленно потянулся к Чарльзу. Поначалу ничего не выходило, но в какой-то момент — время в пустоте тоже отсутствовало — он ощутил чужое присутствие. Более тусклое, чем всегда: обычно Чарльз был похож на глоток коньяка, от которого проходят головная боль и тревога, а теперь — максимум на кефир.
— Что за херня?
— Это не я, — телепатический голос тоже звучал слабо, — наверное, это Джин.
Вот теперь Эрик все-таки испугался.
— Ты можешь это прекратить?
— А ты понимаешь, что такое "это"? — раздраженно отозвался Чарльз, — потому что я понятия не имею.
— Ты… в порядке?
— Не знаю. А ты?
— Я тоже.
А ведь она даже не успела толком зайти в особняк. Где те благословенные времена, когда юные мутанты просто устраивали пожары и землетрясения?
Чертыхнувшись, Эрик мысленно сосчитал до десяти — по-английски, по-немецки и по-французски, и глубоко вздохнул.
Стоп. Кажется, появился воздух?
Следом пришел свет, а потом, в лучших традициях Ветхого Завета — твердь, и узор старого паркета, почти не изменившийся за время пребывания Эрика в нигде.
На паркете сидела Джин, по-детски вытянув перед собой ноги, и Ванда, прижимающая ладони к ее вискам.
Эрик нашел взглядом Алекса и Пьетро, валяющихся в отключке у стены, и Чарльза, который тоже лежал, но хотя бы моргнул в ответ.
Идея выкинуть Джин из особняка немедленно и только потом разбираться, что это было, возникла, но осуществиться не успела.
— Пап, не надо, — приказала Ванда, не оборачиваясь, — она больше так не будет.
Эрик недоверчиво хмыкнул: в доме, полном детей, серьезно к таким обещаниям относился один Чарльз. Который, кстати, кое-как открыл глаза, и теперь Эрик пытался как можно деликатнее поддерживать его в вертикальном положении.
— Она не будет, — с нажимом добавила Ванда, — она не вспомнит, что умеет так делать. Я ей это… забыла.
Джин выглядела спящей, но сидела прямо, как на контрольной. Чарльз с Эриком переглянулись, дружно оценив возможность тревожно вздыхать.
— Ты можешь воздействовать на мысли? Осознанно? — Чарльз потер лоб.
— Кажется, — не очень уверенно ответила Ванда и убрала руки.
Эрик пообещал себе, что первым делом найдет шлем и не будет с ним расставаться, пока… что. Даже если Чарльз опять начнет смотреть со щенячьей грустью, которая добавляет любому аргументу сто очков весомости.
Джин, вздрогнув, очнулась и отползла подальше от спящих Пьетро и Алекса. Те мирно посапывали на полу, как двое не добравшихся до постели пьяниц.
— Джин, вставай, — Чарльз кашлянул и отцепился от Эрика, — я покажу тебе твою комнату.
"Ты ее оставишь?" — как можно громче подумал Эрик. Даже внезапно обнаружившиеся способности Ванды к управлению сознанием беспокоили его меньше, чем эта малолетняя ведьма.
— Тебе же хотелось воспитывать сильного телепата, — кривовато улыбнулся Чарльз, — приступай.