В серии Polystoria, созданной в 2020 году по инициативе Лаборатории медиевистических исследований НИУ ВШЭ, вышла юбилейная, седьмая книга — «Митрополиты, мудрецы, переводчики в средневековой Европе». Её презентация состоялась 5 апреля на ярмарке интеллектуальной литературы non/fictio№ в Гостином Дворе. Сюжеты книги, как всегда, крайне разнообразны: от жизни и размышлений мудрецов — не только западных, но теперь ещё и восточных, нюансов дипломатии и переводческого дела, попыток церковных институтов дисциплинировать клир и паству, деталей избрания митрополита Киевского — и вплоть до ритуалов увековечения тела некоторых представителей знати. Читателей ждут и текстологические опыты, и первый перевод на русский язык остроумного трактата болонского мастера риторики, и многие другие истории — как и предполагает само название серии.

Древо средневековой жизни

Серия Polystoria о средневековой Европе — одна из площадок сотрудничества медиевистов НИУ ВШЭ и их коллег из других институтов — по определению подразумевает многообразие тем и подходов, вводит в научный оборот массу новых документов и даёт широкое представление о средневековом обществе, политике и культуре.

В первых изданиях серии «действующими лицами» были Бог, Рим и народ, зодчие, конунги и понтифики, государи и подданные (причём в последнем случае авторский коллектив затронул уже и Новое время). В седьмой книге (Liber septimus) на сцену выведены новые персонажи — средневековые интеллектуалы, составители и переводчики дипломатических документов, митрополиты. Захватывающее Средневековье, с одной стороны, снова усложняется в восприятии читателя (как и положено любому большому историческому периоду), а с другой — поворачивается новыми гранями, играет свежими красками.

Можно развить и другую метафору, предложенную одним из инициаторов серии, составителем и ответственным редактором «Митрополитов, мудрецов и переводчиков…», профессором Школы исторических наук НИУ ВШЭ Михаилом Бойцовым. «Саженец подрос и выпускает новые стебли», — писал он предисловии к «Зодчим, конунгам и понтификам в средневековой Европе». Сейчас впору говорить уже не о саженце, а о крепком молодом деревце, которое уверенно укоренилось, обильно цветёт и плодоносит.

В Liber septimus расширена и привычная для серии география событий. Михаил Бойцов поясняет: «Темы наших работ концентрировались обычно либо у вершин большого европейского треугольника Русь – Византия – Латинская Европа, либо же <…> вдоль его сторон (когда рассматривались <…> взаимосвязи между вершинами).

За пределы этого треугольника мы, бывало, выходили, но недалеко: на Кавказ и в Закавказье, а также к хазарам. Теперь в серии впервые появился большой сюжет из мира ислама, но ислама, так сказать, западноевропейского: дом у главного героя статьи — философа и политика Ибн Баджжи — был сначала в Сарагосе, затем в Севилье и Гранаде, хотя коварный отравитель оборвёт его жизнь всё же в марокканском Фесе». Иными словами, новый труд перекинул мостик в Северную Африку.

А если рассматривать седьмую «Полисторию» как единое повествование, то получается трансвременной нарратив: от поздней античности до XV–XVI века, от Римской империи и Византии — до державы франков, Руси и герцогства Миланского. Все эти истории — об изобретательности и талантах, о том (говоря словами профессора Бойцова), «сколько самых разных приёмов [приходилось] придумывать и разрабатывать, чтобы выстраивать социальные и политические иерархии».

Три мудреца

По словам заведующего Лабораторией медиевистических исследований, профессора Школы исторических наук НИУ ВШЭ, составителя и ответственного редактора «Митрополитов, мудрецов, переводчиков…» Андрея Виноградова, представившего книгу на non/fictio№, сотрудников лаборатории всегда интересовала интеллектуальная история. Нынешний том «Полистории» — тому свидетельство. В разделе книги «Заботы мудрецов» — три ярчайших персонажа, два западных философа и один восточный.

Назовём их в обратном порядке: андалусско-магрибский мудрец Ибн Баджжа (1070–1138; его учение исследовал приглашённый преподаватель Школы исторических наук и Школы востоковедения ВШЭ Алексей Муравьев), болонско-флорентийский магистр риторики Бонкомпаньо да Синья (около 1165 – около 1243; его труд впервые переведён и комментирован профессором Школы исторических наук НИУ ВШЭ Олегом Воскобойниковым), а также англо-французский францисканский проповедник XIII века Иоанн Уэльский, преподававший в Оксфорде и Парижском университете (автор статьи — медиевист Светлана Яцык).

По мысли Михаила Бойцова, Ибн Баджжа и Иоанн Уэльский похожи по характеру и отношению к жизни. Оба — активные, волевые, отнюдь не оторванные от мира и даже располагавшие определенным ресурсом власти. И при этом — сторонники отрешения от суетных и неправедных мирских забот. Иоанн Уэльский пишет о «добровольном изгнании», а его восточный коллега — об уединении. В любом случае, речь идёт о предпочтении «внутреннего измерения», конструировании «правильного» мира в себе самом.

Бонкомпаньо да Синья — по сути, открытие нынешней книги — в своем трактате размышляет о «серебряном возрасте». «Я, конечно, знаю, что Марк Туллий Цицерон, труба римского красноречия, некогда сочинил книгу о благе старости, — с иронией пишет философ. — Но я не вижу ничего хорошего и полезного в старости и дряхлости <…>».

Он подробно аргументирует свою точку зрения, при этом равно достается и тем, кто молодится, и тем, кто приписывает себе лишние годы: «Кто-то рассказывает, что видал оруженосцев императора Карла и Роланда. <…> У Соломонова портика в Иерусалиме я встречал одного старика, который доказывал, что стоял рядом с Понтием Пилатом, когда <…> распяли Христа». Это, кстати, одно из первых упоминаний легенды об Агасфере.

Ищущие легитимации

Ещё один раздел «Полистории» посвящён узакониванию ряда практик — церковных инноваций в домонгольской Руси, в период правления князя Андрея Боголюбского (умер в 1174 году), права избрания митрополита Киевского (автор обоих исследований — Андрей Виноградов, в первом случае — в соавторстве со священником Михаилом Желтовым), а также бальзамирования тел знатных особ.

Традиционно в науке считалось, что в Древней Руси митрополита Киевского присылали из Константинополя, отметил Андрей Виноградов на презентации книги. На самом деле ситуация сложнее. По-видимому, существовал «процесс согласования кандидатур, и далеко не всегда он работал». Иногда русским князьям «хотелось самим выдвинуть митрополита».

Статья о церковных инновациях — это и своего рода комментарий к появлению таких знаменитых памятников архитектуры Северо-Восточной Руси, как Успенский собор во Владимире, храм Покрова на Нерли и храм в Боголюбове (резиденции Андрея Юрьевича Боголюбского). Один из центральных вопросов здесь, по словам профессора Виноградова, — какова первооснова этих памятников, на какие образцы они ориентированы? А главное — «кто это всё придумал для Андрея Боголюбского»? Ведь сам он не выезжал за пределы Руси.

«Время правления Андрея Боголюбского ознаменовалось для Северо-Восточной Руси появлением комплекса идей и образов, которые содержали <...> отсылки к сугубо константинопольским сюжетам (чем уподобляли созданный Андреем новый политический центр <...> самому Царьграду), а впоследствии существенно повлияли на формирование идентичности Владимиро-Суздальской (а затем и Московской) Руси как таковой», — пишут Андрей Виноградов и Михаил Желтов. Этот комплекс идей во многом выражали храмовая архитектура и иконография. Молва о строительной деятельности Андрея дошла даже до Константинополя.

Дело в том, что из Западной Европы в Северо-Восточную Русь пригласили артель каменщиков, которые, развивая архитектурные новации Юрия Долгорукого, применили ряд новых архитектурных решений в строительстве в годы правления его сына. Так появились и белокаменный Успенский собор во Владимире, и храм Покрова на Нерли в Боголюбове, как лебедь, плывущий над заливными лугами, и владимирские Золотые и Серебряные ворота.

Иконографический сюжет статьи также помогает лучше понять политику Андрея Боголюбского. Ярчайший пример — случай Владимирской иконы Божьей Матери, попавшей на Русь из Византии и находившейся в Вышгороде. Оттуда Андрей Юрьевич и увёз образ в 1155 году.

«Покидая Вышгород и увозя константинопольскую икону своего дяди Мстислава Владимировича, с чьим потомством Юрий Долгорукий и его сын враждовали, Андрей совершал знаковый жест, — комментируют Виноградов и Желтов. — Он фактически отказался поддержать традиционную для Мономашичей политику удержания Киева и окрестных городов (включая Вышгород) во что бы то ни стало и предпочёл закрепить за собой Ростово-Суздальскую землю, отобрав в ней власть у своих младших братьев от второй жены Юрия. Поскольку же та, вероятно, состояла в родстве с Комнинами, то присвоение Андреем удела её детей <…> подразумевало некоторый вызов в сторону Константинополя».

А около 1164 года был создан цикл «Чудеса Владимирской иконы Богоматери» — текст, в котором половина чудес происходит с использованием святой воды, полученной путем омовения иконы. Это важная деталь — по сути, такая практика была аналогична ещё византийскому омовению мощей, то есть освящению воды при помощи погружения в неё реликвии. Также могли погружать в воду часть Животворящего древа Креста Господня.

Андрей Боголюбский переосмыслил традицию: вместо ковчега с мощами или древом Креста использовалась икона. С тех пор за святой водой от иконы обращались жители Владимира, Мурома, Твери и других городов. «Это сразу превратило созданную во Владимире новую традицию из локальной в общерусскую», — подчёркивают исследователи.

Нюансы коммуникаций

Ещё один раздел книги — «Контактные зоны» — включает исследование двуязычных документов в практике коммуникации Руси с латинским культурным кругом. «Как велись дипломатические переговоры в XIV–XVI веках? Как оформлялись и ратифицировались документы? Ключевой вопрос переговоров — на каком языке вы пишете оригинал документа, и какие есть практики его заверения? Об этом — большое исследование Сергея Полехова из РАНХиГС, вводящее в оборот многие малоизвестные и неопубликованные документы», — рассказал Андрей Виноградов.

В том, что касается дипломатических текстов на двух языках, был особенно важен порядок их размещения: русский на верхнем листе, немецкий или латинский на нижнем. Это отражало определённую иерархию, степень престижа. Такое размещение текстов сохранялось, например, в договорах Московского государства с Ганзой конца XV – первой половины XVI века, Тевтонским орденом и Священной Римской империей.

Но как тут обойтись без дипломатических казусов? Так, при подготовке ратификации русско-датского договора в Копенгагене в 1562 году между русскими послами и датскими дипломатами возник спор: какой текст помещать сверху — русский или немецкий?

По инструкции, «первенствовать» должен был русский текст, поскольку датский король «бил челом» царю и вообще якобы стоял ниже его в иерархии правителей. Но датская сторона настаивала, что целовать крест при утверждении договора надо на одном только немецком тексте (в ходе процедуры на договор помещали крест, который целовали). Датчане просто опасались, что их русские партнеры впишут в свой текст (непонятный датской стороне) дополнительные условия.

Призвать приходы к порядку!

Ещё один пример «контактных зон» — социальная дисциплинаризация паствы, в том числе в православных приходах Киевской митрополии XVI века, по сути, «запрет на девиантное поведение». Этот сюжет изучил приглашенный преподаватель Школы исторических наук НИУ ВШЭ, профессор Михаил Дмитриев.

В опыте Запада в XV–XVII веках это выглядело, например, так. Священники добивались регулярного присутствия прихожан в храме и благопристойного поведения во время богослужения. На проповеди священник мог с высокой кафедры сбрасывать пепел на головы прихожан или вести диалог с черепом, напоминая об эсхатологических перспективах. Часто устраивались процессии и локальные паломничества, сооружались кальварии (имитации Голгофы) для проведения соответствующих крестных ходов.

Возведение часовен, крестов и распятий, переустройство внутреннего пространства храмов, живопись и скульптура нового стиля дополняли усилия по углубленной христианизации населения. Религиозная жизнь в приходах сочеталась с контролем частной жизни, доносами, судебными процессами над подозреваемым, публичными театрализованными наказаниями «еретиков».

Автор исследования приводит любопытную выдержку из записок гасконского иезуита Жана Форко (XVII век), добровольно ставшего миссионером и планировавшего улучшить нравы пиренейского крестьянства. Форко приходил в ту или иную деревню в разгар светского праздника, распевая гимны в честь Богородицы и святых и неся шест с крестом. Он обличал танцы, пьянство, недостойные забавы и «кощунство» прихожан, скверное поведение местного духовенства. По инициативе миссионера местное самоуправление принимало «полицейские регламенты»; там, где обычно пиршествовали и веселились, устанавливались кресты, а рядом с деревнями — кальварии.

Двуликий Николай

Одна из статей раздела «Текстологические опыты» посвящена значению славянского перевода для реконструкции текста «Жития Николая Сионского» (автор исследования — Николай Белов). Николая Сионского «по ошибке или в результате сознательного действия в Х веке» спутали с другим святым, тоже из Ликии, — Николаем Мирликийским (Николаем Чудотворцем), рассказал Андрей Виноградов. По сути, в «Житие Николая Чудотворца» были добавлены куски из «Жития Николая Сионского», и второй исчез из всех святцев.

Среди примечательных сюжетов исследования, например, доходность и производительность крестьянских участков в Византии, а также история о том, как Николай Сионский пытался препятствовать распространению Юстиниановой чумы, пришедшей в Ликию. Способ борьбы был крайне жёстким. Николай Сионский блокировал подвоз продовольствия к портовым городам. Это, естественно, спровоцировало голод. Вместе с тем, эпидемия уже не смогла проникнуть вглубь континента.

Новые истории

На презентации седьмой книги «Полистории» Андрей Виноградов также назвал готовящиеся публикации. Это, например, перевод труда американского пионера медиевистики Чарльза Хаскинса «Ренессанс XII века». Это также книга историка Марии Корогодиной о русском XIII веке — о «тех сложных вопросах, которые Русская церковь этого времени могла или не могла решить».

«Полистория» продолжает свою насыщенную жизнь и предлагает читателям всё новые темы и ракурсы повествования. Следить за её эволюцией — отдельное интеллектуальное удовольствие. Не менее приятно воспринимать саму «мозаику» исследований, в которой каждый поклонник медиевистики найдёт себе сюжет по вкусу и области интересов.
IQ