Archive of Our Own ^beta

Chapter Text

Чарльз протиснулся между двумя зеваками, чтобы лучше разглядеть то, что творилось на лужайке. По шуму и разговорам он уже понимал, что происходит, но все равно хотел увидеть все своими глазами. Первый в его жизни студенческий протест, первый за преподавательскую карьеру.

Это было вовсе не так драматично, как описывали ему коллеги, которые уже столкнулись со студенческим недовольством этой весной. Группка молодежи стояла на лужайке, выкидывая вверх закрепленные на палках плакаты в поддержку Джеймса Мередита и скандируя лозунги против расовой сегрегации. С виду все выглядело мирно, совсем не так, как газеты рисовали произошедшее тремя днями ранее в Миссисипи, и Чарльз уже было решил, что беспокоиться не о чем. Они были в Нью-Йорке, вдали от безголовых расистов, считающих, что черный студент в университете несет им личную угрозу, да и дети, протестующие возле главного корпуса, выглядели вполне мирными.

Приглядевшись, Чарльз заметил среди похожих друг на друга табличек другие, всего пару. Они были полностью выкрашены в зеленый, и на каждой красовалась пугающая, словно кровью сделанная красная надпись: “Безмолвная весна нас убьет”.

- Что за сумасшедшие с клоунскими плакатами, - пробормотал стоящий рядом студент. Чарльзу он был не знаком, но выглядел, как человек, который с пеленок строит карьеру и единственное развлечение, которое он может себе позволить - это смотреть за тем, как другие живут свою нормальную студенческую жизнь. - Сектанты, что ли, какие-то?

Сперва Чарльз и сам так подумал, но потом, разглядев под жутким плакатом светлую кудрявую макушку одного из своих студентов, Шона, он сообразил: речь о “Безмолвной весне” Рейчел Карсон, весьма честной и резкой книге, посвященной вредному воздействию пестицидов на окружающую среду. Он сам предложил студентам ознакомиться с этой работой в качестве дополнительного чтения. Он не знал, что на кого-то из них она произведет настолько сильное впечатление.

Его должность в Колумбийском была первой серьезной академической работой, которую ему доверили, и Чарльз ею дорожил, несмотря на то, что базовый курс о биологическом разнообразии был ему не совсем по специальности. Чарльз занимался генетикой, но и в этом вопросе был хорош, особенно если нужно было просветить разом весь поток биологического факультета такого крупного университета, как этот. Должность давала ему опыт и деньги, в которых он после своего последнего фортеля на Рождество отчаянно нуждался, а главное - она давала ему свободу работать над диссертацией, которую он защищал тут же, в Колумбийском.

А еще, как выяснилось, эта должность давала ему возможность говорить на огромную аудиторию, которая внимала ему куда охотнее, чем предыдущему старику-профессору с каркающим баритоном и бородавкой на носу. И оказалось, что за месяц Чарльз успел сделать то, чего старику Кресслеру не удалось за двадцать пять лет - вдохновить, пусть и всего двоих, на активные действия. Впрочем, Чарльз не был уверен, что его предшественник хоть раз пытался это сделать.

Неожиданно с противоположной Чарльзу стороны лужайки появились полицейские. Всего лишь полиция кампуса, но он все равно насторожился. На его взгляд, ситуация вмешательства не требовала, но тем не менее, кто-то все-таки вызвал этих людей. Все, что было дальше, произошло стремительно: полицейские подошли к толпе, которая тут же притихла, и выдернули из нее двоих. Тех самых, кто держал таблички с “Безмолвной весной”.

Вторая из протестующих, темноволосая девушка, безропотно пошла за полицейскими, а вот Шон принялся спорить, размахивая руками. Полицейский, явно не ожидая от него такой прыти, тоже повысил голос и в какой-то момент не выдержал - схватил беднягу за руку, попытавшись ее вывернуть.

Чарльз дернулся вперед, ведомый даже ему не ясно каким желанием. Ему хотелось защитить мальчишку, объяснить, что произошло недоразумение, что он, несмотря на пугающий плакат, всего лишь хотел привлечь внимание к окружающей среде. Ведь если бы у Шона и темноволосой девушки возникли бы проблемы, то и сам Чарльз оказался бы косвенно в них виноват.

Но он не успел добежать до места, когда случилось непоправимое. Шон, вместо того, чтобы безвольно согнуться от безотказного полицейского приема, вывернулся и зарядил копу по лицу. Чарльз даже не был уверен в том, что тот сделал это нарочно, потому что выкручивался он, как дикий звереныш из лап исследователя, истошно и наобум. Но это был зафиксированный факт - нападение на полицейского. В отличие от плаката, это было реальное преступление.

Чарльз не остановился и подбежал уже в тот миг, когда Шон валялся на траве, а полицейский восседал у него на ногах, заковывая руки в наручники. Оба они выглядели неважно: у одного стремительно краснеющее пятно на скуле, а у другого - разбитая губа.

- Господин полицейский! - запыхавшись, окликнул Чарльз, не сразу тормозя, настолько он разогнался. - За что вы арестовываете этих студентов?

- А ты тоже хочешь к ним?

В первую секунду Чарльз опешил, а потом понял - полицейский не признал в нем преподавателя.

- Вообще-то, я ассистент факультета биологии, - заявил Чарльз, напуская на себя строгий вид. Он в этом пока еще был не мастер, и порой даже коллеги принимали его за зарвавшегося магистранта. - И вы арестовываете моего студента. За что?

- Если вы видели, сэр, он только что меня ударил, - полицейский, пыхтя, поднялся, дергая следом за собой Шона. Тот с испуганным лицом посмотрел на Чарльза, словно надеясь, что тот сейчас сможет все исправить. Разумеется, он ударил полицейского не со зла, и сейчас понимал, в какую большую проблему вляпался.

- Я видел. Но зачем вы вообще к нему подошли? Он же никого не трогал. Как и та девушка.

- А это вы видели? - полицейский ткнул ботинком в красно-зеленый плакат, который теперь валялся на газоне. - Это что еще за фокусы? Мы не можем позволить студентам выходить под окна администрации с такими жуткими штуками! “Безмолвная весна”, ха? Что это? Коммунистическая пропаганда?

Последний вопрос, кажется, был адресован Шону, но Чарльз снова возмутился:

- “Безмолвная весна” - это книга о том, как пестициды вредят окружающей среде. Студенты не хотели ничего плохого, они просто хотели обратить внимание на ситуацию, опасную для нас всех.

- А вы сами, часом, не из этих? - как-то пугающе тихо спросил полицейский, щурясь на Чарльза. И пока тот растерянно соображал, к каким “этим” его причислили, он уже уводил Шона прочь, вслед за темноволосой девушкой.

Коммунисты, понял Чарльз. Его записали в коммунисты.

***

Небольшой скандал в полиции кампуса вряд ли можно было считать хорошим преподавательским стартом, но Чарльз считал своим интеллектуальным и гражданским долгом объяснить стражам их местных законов, что вышедшие с пугающими табличками студенты абсолютно безопасны. Обворожительная улыбка и несколько излишне мудреных терминов, употребленных в почти получасовой беседе с полицией, сделали свое дело. Не оказавшую сопротивления студентку отпустили с миром. А вот Шона ждало наказание.

- Вы же понимаете, сэр, что это случайность? - уже, наверное, раз в пятый говорил Чарльз. После Оксфорда все еще было непривычно называть каждого встречного “сэром”, но он старался проявлять максимум уважения. - Шон хороший студент, и он ни разу не проявлял агрессию. Он просто испугался…

- Профессор, - подобное обращение Чарльза тоже немного смутило, но он не стал противиться. - У нас есть синяк сержанта Уоттса и почти тридцать человек свидетелей. Вы считаете, это можно спустить на тормозах только потому, что вы за него поручились?

- Если вы всерьез предлагаете за него поручиться - я готов, - решительно ответил Чарльз. Он был почти уверен, что Шон не станет впредь повторять подобного. Зато если полиция станет настаивать и добьется его исключения, то один Бог знает, что тогда будет с мальчишкой.

- Не то чтобы у нас такое практикуется, - начальник полиции кампуса, седовласый усатый мужчина раза в два старше Чарльза, усмехнулся. - Но мы учтем ваши пожелания. Как минимум, постараемся решить это дело своими силами.

Чарльз все-таки не стал уступать и попросил дать ему хотя бы поговорить с Шоном. Начальник смирился и выделил ему пять минут. Оказалось, что в кампусе есть вполне себе взрослая полицейская “клетка”, куда беднягу и посадили.

- Профессор Ксавьер! - воскликнул Шон, подлетая к решетке, едва завидел Чарльза. - Профессор Ксавьер, вы же скажете им, что я не сектант и не коммунист…

- Уже сказал, Шон, не волнуйся, - мягко ответил Чарльз, стараясь улыбнуться. Вид мальчишки с разбитой губой его совсем не радовал. - Они отпустили твою подругу. Тебя здесь держат потому, что ты ударил полицейского.

Шон замолчал и опустил глаза. Здесь, увы, все было понятно, и даже Чарльз был бессилен.

- Зачем ты это сделал, Шон?

- Он… - мальчишка запнулся, будто не решаясь сказать. - Он назвал меня “Пэдди”.

Чарльз вскинул брови. Ему это прозвище было хорошо знакомо по Оксфорду. Так обычно называли ирландцев.

Это… повод ударить полицейского? - он был удивлен. Шон не походил на тех парней, кого можно было легко вывести из себя фамильярностью.

Нет, разумеется… - Шон неожиданно смутился. - Просто… не знаю, как вам объяснить. Этим словом называют ирландцев… когда хотят напомнить, чтоб знали свое место.

С чего ты так решил, Шон? - Чарльз был удивлен. Он не раз слышал это прозвище, но оно казалось ему безобидным. В той компании, где он проводил время, был один ирландец, к которому иначе и не обращались, хотя имя его было, кажется, Лиам. Чарльз не запомнил имя, потому что тот приятель иначе, как на “Пэдди”, даже не отзывался.

Потому что я это знаю, - с пугающим жаром ответил Шон. - Просто поверьте. И это… я испугался. Я знаю, он бы не стал меня бить первым… но я запомнил это с детства. Если назвали “Пэдди” - жди беды.

Чарльз пожалел, что не знал о Шоне больше - например, где тот вырос и отчего такая невинная фраза вдруг его напугала. Но он был уверен, что полицейский тоже не понял, за что получил, и вряд ли бы признал свою вину, которой даже сам Чарльз толком не видел.

- Будем настаивать, что ты сделал это случайно, - сказал он. - Ведь никто серьезно не пострадал. Полицейский в кампусе… - Чарльз оглянулся, чтобы удостовериться, что его выходку никто не подслушает, и добавил почти шепотом и с заговорщической улыбкой:

- Это ведь не настоящий полицейский.

К вечеру удалось договориться о том, чтобы Шона отпустили с миром. Конечно, его выходка осталась в личном деле, и теперь по гроб жизни будет всплывать при каждом собеседовании, но удалось добиться главного - мальчишку не станут исключать из университета.

Поступить в Колумбийский для такого, как Шон, и без того было невероятной удачей. Как Чарльз успел узнать, болтая с ним после освобождения, пока они шли одной дорогой каждый по своим делам, семья Шона едва тянула его обучение, и ему было суждено стать первым в роду, кто окончил колледж.

- Не переживай, Шон. У тебя есть еще три года, чтобы набрать заслуг. Только больше никого не бей.

- Хорошо, профессор Ксавьер. Я… постараюсь.

Они разошлись у той самой лужайки, на которой все и произошло. Она уже опустела, и ничто не напоминало, что еще днем здесь расцветали первые ростки студенческой политической жизни. Чарльз неожиданно почувствовал себя безмерно уставшим, как будто он отвел не одну утреннюю лекцию, а целый десяток без перерывов. Но все-таки ему было, чем гордиться: его студенты действительно читали те книги, которые он вписал в список дополнительного чтения.

***

Мойра блаженно улыбалась и тихо стонала, прикрыв глаза. Шум улицы едва доносился до их спальни в маленькой бруклинской квартирке, обращенной окнами во двор. Это было скрытое преимущество совсем не живописного вида на уличных кошек и мусорные баки, которые приходилось созерцать днем. Но зато по ночам здесь обыкновенно была тишина, и ничто не отвлекало от занятий любовью.

Чарльз двигался, стараясь прислушиваться к тому, как меняется тональность ее вздохов; ему нравилось, когда Мойра кончала, ложась с ним в постель. Она говорила, что это неважно, что она все равно получает удовольствие, но Чарльз хотел, чтобы ее удовольствие было таким же сильным, как и его. И он боялся ей сказать, зная, что очень сильно этим ее обяжет, что ему самому не доставляет никакой радости кончать, зная, что он не смог ее удовлетворить.

На стоны было мало надежды. Чарльз прислушивался к ним уже полгода, но так и не смог понять, как же ей нравится больше всего. Иногда Мойра была совсем тихой и лишь осторожно вздыхала, иногда была чуть громче, но ни одна из тональностей не была надежным предвестником сладкого финала. Лишь иногда она сильно сжималась там, внутри, и оповещала об этом одиночным, отрывистым стоном, после чего ее напряженные пальцы расслаблялись, и Чарльзу оставалось лишь выйти и самостоятельно завершить дело.
Сегодня он очень хотел, чтобы Мойре было с ним хорошо. Он был готов поступиться своим удовольствием, лишь бы она кончила. Но желаемый финал все не приходил, и сам Чарльз, несмотря на то, что его член был зажат в ее упругой глубине, почти растерял все свое удовольствие.

- Мойра, дорогая… ты близко? - глупо спросил он, зарываясь носом в ее разметавшиеся по подушке темные пряди. Она пахла туалетной водой и шампунем. Для Чарльза комбинация именно этих шампуня и туалетной воды за последние полгода стала прочно ассоциироваться с запахом женщины.

- Да, Чарльз, вот почти… - пробормотала она рассеянно. Чарльз мог бы поверить - у нее ведь не было повода его обманывать, - но тон, которым она это сказала, вовсе был не похож на тон женщины, которая подбирается к пику наслаждения.

- Я хочу сделать тебе приятное, - прошептал он. - Хочу, чтобы сегодня тебе было очень хорошо со мной.

- Мне всегда хорошо с тобой, любимый, - улыбнулась она, но Чарльз уже вытащил член и навис над ней, опираясь на руки. - Что… что ты делаешь?

В ее голосе слышалась тревога, но Чарльз только улыбнулся, показывая, что все в порядке. Он медленно и почти невесомо поцеловал ее в шею, и Мойра снова закрыла глаза. Это, Чарльз знал, ей действительно нравилось, от таких поцелуев она обычно дрожала, а ее впадинка наливалась соком.

Он продолжал целовать ее все ниже и ниже - выпирающие ключицы, небольшие, круглые груди с темными сосками, мягкий животик. От некоторых поцелуев Мойра вздрагивала, как от щекотки, но в основном - покорно принимала с тихими вздохами, и Чарльзу нравилось их слышать. Отчего-то казалось, что они сейчас гораздо важнее, чем был бы любой, самый развязный стон.

Он поцеловал ее последний раз, чуть ниже пупка, и помедлил. Мойра сейчас лежала перед ним, открытая и доступная, и он собирался сделать то, о чем мечтал уже давно.

Они никогда не делали это. Чарльз не знал, стоит ли предлагать, потому что совсем по-мальчишески боялся. До встречи с ним, он знал, у Мойры был лишь один мужчина, и она никогда не рассказывала о том, как они занимались с ним любовью. Лишь один раз обмолвилась, что он принуждал ее к “гнусности”, но какого рода была эта гнусность, Чарльз не знал. Но помнил, как Мойра стеснялась его в их первый раз, и боялся ее оттолкнуть своим темпераментом. Вернее, даже не темпераментом, а желаниями. Прежде с женщинами он пробовал всякое и знал, что нравится ему. Ему нравилось доставлять удовольствие.

Осторожно, боясь, что отросшая за день щетина может неприятно уколоть ее нежное бедро, Чарльз прикоснулся губами к самому заветному - маленькому бугорку между половых губ, скрытому под складками кожи и короткими и темными кудряшками. Мойра снова вздохнула, и Чарльз расценил это как согласие. Но даже согласие не давало ему права быть грубым, поэтому он на пробу высунул язык, пробираясь им к самой сути. Вкус Мойры был терпким, но нежным. Совсем таким, каким Чарльз себе и представлял.

Неожиданно она дернулась, так резко, что он едва успел отстраниться, чтобы не врезаться в ее бедро подбородком.

- Чарльз, что ты делаешь? - тихо, но с явным негодованием, спросила Мойра.

- Я… хочу сделать тебе хорошо, - ответил он и попытался поцеловать бедро, но Мойра совсем уж резко вывернулась и села. Даже в тусклом освещении прикроватного ночника Чарльз видел ее взгляд.

Он был… не сердитым. Чарльз не мог с точностью описать ее лицо, но больше это походило на смесь отвращения, страха и чего-то еще. Именно так бы Мойра выглядела, если бы застала его в постели с другой, подумал он.

- Это… зачем ты так делаешь? - пробормотала она, и в голосе послышалась мольба. Будто Мойра ждала, что Чарльз сообщит, что произошла ошибка. Случайность. Взрослый половозрелый мужчина заблудился. Забыл, как действительно нужно обходиться с женщиной.

- Разве… разве тебе это не нравится?

- Как такое вообще может нравиться… - прошептала она. - Это же… мерзко, Чарльз. Это… гнусность…

Теперь Мойра выглядела так, будто Чарльз собирался ее бить. Испуганная, забившаяся в угол кровати. Тонкие темные брови нахмурены. Блестящие глаза наполняются слезами.

Гнусность, вспомнил Чарльз. Так же она говорила о том, что с ней хотел делать прошлый парень. Неужели?..

- Мойра, детка, прости, - торопливо забормотал он. - Просто я… я слышал, девушкам нравится…

Даже сейчас он понимал, что ни в коем случае нельзя говорить, что уже делал это раньше. Нельзя вспоминать о своих бывших в постели, где занимаешься сексом.

- Это где ты такое слышал? - выпалила она. - С кем ты… вообще ведешь такие разговоры?

- Это была… э-э-э… статья. В научном журнале, - совсем неловко соврал Чарльз. - Посвященная сексуальному здоровью. Там написано…

- Что за чушь! - происходило самое страшное - Мойра начинала плакать. - Это… это… это отвратительно! Ртом… Боже мой…

Она закрыла лицо руками.

Чарльз чувствовал себя растерянным. Он не думал, что все обернется… так.

Он попытался придвинуться ближе. Его женщина плакала. Чарльз чувствовал, что сейчас Мойра ощущает себя слабой. Растерянной. Оскверненной.

Он не мог понять это головой, но чувствовал - как себя.

- Мойра, дорогая моя, я…

- Не приближайся ко мне! - выпалила она и спрыгнула с кровати. Она подхватила белый шелковый халат, который оставила тут же, на стуле, и поспешно запахнулась в него, словно Чарльз был ей посторонним мужчиной.

- Я только хотел…

- Я знаю, чего ты хотел, - выпалила она. - Не смей ко мне прикасаться. Я… я не думала, что ты такой. Что вы все такие…

Мойра закрылась в ванной, и оттуда долго шумела вода. Чарльз знал, что она плакала.

Он не мог ей помочь. Не мог даже извиниться, потому что она не подпускала его к себе.

День, который он хотел скрасить удовольствием, неожиданно превратился в кошмар. Чарльз просто хотел, чтоб ей было хорошо. Он не знал, что сделает еще хуже.

Словно повинуясь какому-то взрослому и рассудительному голосу у себя в голове, Чарльз собрался, взял из комода смену белья и чистую рубашку, кинул их в спортивную сумку. Мойре нужен был покой. Пустая и безопасная квартира, в которой она сможет в одиночестве насладиться отчаянием от того, что во второй раз нарвалась на отвратительного извращенца.

Он не чувствовал ни обиды, ни злости - только тупую онемевшую пустоту. И собирался вернуться. Завтра, когда ее кошмары улягутся, и они смогут поговорить.

Чарльз оставил на кухонном столе записку: “Прости. Тебе нужно побыть одной. Вернусь завтра” и подписал ее одним инициалом. Почему-то захотелось дописать после первой буквы своего имени очень грубое и нецензурное слово. Но Чарльз оставил его там, где ему и было место: в своей голове.

Chapter Text

В Бруклине были не только тихие дешевые квартирки, похожие на ту, где жил Чарльз. Ближе к Манхеттену начинались места, где жили те, кого действительно волновала эстетика. Люди, которые избирали не совсем понятный ему образ жизни, но, бесспорно, волнующий: начинающие актеры, малоизвестные художники, писатели странной, пугающей воспитавший его классический вкус литературы. Такие люди, как Рейвен.

Рейвен была его сестрой, но понять это могли только те, кто придирчиво изучил бы их документы и нашел там полное совпадение имен в графе “родители”. Чертами лица она пошла в отцовскую родню, а не в мать, как Чарльз, а свои некогда темные волосы выбелила в салоне, окончательно стирая между ними фамильное сходство. Даже их общей звучной фамилией она больше не пользовалась, выбрав себе то, что лучше будет смотреться на афише, чарующую и пугающую, хоть и с лингвистической точки зрения нелепо составленную комбинацию. Даркхольм, с экзотическим немецким умляутом над буквой “о” и однозначно кричащем о европейских корнях “е” на конце.

Их собственная фамилия еще пару десятилетий назад тоже могла бы выстрелить французским шиком, но теперь, как говорила Рейвен, рисовала в воображении глупой публики скорее какого-нибудь мексиканца с садовым шлангом или отверткой, а не французскую аристократку. Чарльз сомневался, что такая явная отсылка к немецкому языку пойдет ей на пользу, но Рейвен хотела эпатировать публику, пройти по грани. Ее привлекало все запретное, и, честно говоря, Чарльз мог это понять. В их семье разрешали слишком мало, чтобы насытить подростковую жажду жизни, поэтому, став старше, каждый из них выбрал собственный способ бунта.

Уже стоя перед дверью, Чарльз понял, что вряд ли сможет сегодня выспаться. За тонким слоем фанеры раздавались голоса и музыка, и ему пришлось трижды нажать на тугой дверной звонок, чтобы его самого услышали. Рейвен появилась на пороге во всей красе: короткое темное платье-футляр, похожее на куцую версию вечернего наряда из “Завтрака у Тиффани”, высокая прическа, заколотая черной ажурной диадемой, и короткие перчатки. На губах у нее была вызывающе яркая помада.

Его сестра выглядела почти распутно, но Чарльз не мог не признать: ей этот образ шел.

- Чарльз? - удивилась она, увидев его на пороге. От нее немного пахло алкоголем, но это было привычно: после шести вечера Рейвен редко оставалась трезвой. - Не знала, что ты любишь такие вечеринки… заходи.

Чарльз лишь переступил с ноги на ногу и показал ей сумку в своей руке.

- Вообще-то… мне надо переночевать. Я поругался с подругой. Пустишь?

- О, милый, у нас тут настоящий рай для тех, кто поругался с подругой, - улыбнулась сестра и выхватила у него из рук сумку. - Проходи. Если никто не решил занять мою спальню, то, так и быть, отдам ее тебе.

Она подмигнула, и Чарльз прошел внутрь. Уши сразу заполнились музыкой, а нос - сигаретным дымом. В гостиной, которую он увидел с порога, было человек пятнадцать, не меньше, и половина из них курила, с увлечением слушая какого-то рассказчика, которого Чарльз со своей позиции не мог видеть.

У Рейвен было не принято снимать ботинки, поэтому она просто вытряхнула Чарльза из плаща и тут же повесила его на вешалку, поверх уже висящей на ней куче плащей.
- У нас сегодня поэтический вечер. Ну, знаешь, маленький междусобойчик… давай я тебя всем представлю.

Чарльз не слишком хотел вести социальную жизнь; если честно, после всего произошедшего ему хотелось просто спать, но пробраться в спальню иначе, чем через заполненную людьми гостиную, способа не было. Костюм Рейвен сбил его с толку, и Чарльз подумал, что совершенно не подходит со своей профессорской одеждой к богемной толпе, но оказалось, что дело вовсе не в стиле, а в цвете. Все присутствующие были одеты в черное.

– У нас дресс-код, но таких симпатяг, как ты, пускают без билета. Я бы и сама надела белое, но приходится соответствовать.

Предприимчивая сестрица устроила в гостиной что-то вроде импровизированной сцены, выкатив к дальней стене кофейный столик и накрыв его белой простыней. Чарльз задумался о том, что будет с несчастной мебелью, потому что сейчас на “сцене” стоял высокий и довольно могучий на вид мужчина, который активно жестикулировал, зачитывая стихи.

Я видел то, что многие могли бы назвать закатом,
То, что суды клеймят непристойным,
То, что вызывает истошные женские крики,
Переходит всякие границы и возвращается в ту же точку,
Как свадебный рис рассыпается пятнами спермы,
Как лужи крови застывают мягким бархатом штор в гостиных,
Как дьяволицы сменяют дев возле касс и лавок,
На обратной стороне моего залитого бензедрином века,
В узоре моего нового офисного галстука,
В белом пятне на трусиках моей вчерашней любовницы,
И, черт возьми, где я еще мог это видеть?..

Чарльз невольно вслушивался в строки. Они напоминали ему произведение, о знакомстве с которым он вряд ли бы мог признаться в консервативных кругах. “Вопль” Гинзберга. Его он читал в Оксфорде, жадно вгрызаясь в непривычно уложенные строчки маленькими порциями, а в перерывах курсируя по комнате, пытаясь унять из ниоткуда взявшуюся тревогу. Когда он читал про кровавый парик и безумие Молоха, ему начинало казаться, что спокойный мир за окнами летит в тартарары, а наутро он чувствовал себя разбитым, как от похмелья, хотя за чтением не выпил ни глотка.

Было похоже на то, что поэт дня тоже вдохновлялся Гинзбергом. Его образы были чуть менее путанные, но такие же вызывающие, и Чарльзу почти показалось, что это какой-то не слишком талантливый закос, но неожиданно чтец замолчал, вытянув перед собой руку, и публика, словно только того и ждала, радостно прокричала последнюю строчку:

Да, черт возьми, где угодно, потому что я смотрю не туда!

От неожиданного финала Чарльз застыл и вынырнул из своих спутанных мыслей, только когда Рейвен дернула его за рукав рубашки:

- Пойдем, братишка. Покажу тебя всем.

Она провела его между людьми, объясняя каждому, кто к ним пожаловал. Всех присутствующих она также представляла Чарльзу, но он почти не запоминал, потому что лица и имена мельтешили, как в заставках перед фильмами, когда перестают показывать имена главных актеров и демонстрируют тех, кто не особенно знаменит. Последним оказался тот самый чтец, только что соскочивший с пьедестала и подхвативший их чьих-то рук коктейльных бокал с мартини.

- Знакомься, это Эрик. Он у нас… вроде как звезда.

Чтец посмотрел на него со странной улыбкой, которую, видимо, адресовал предыдущему собеседнику и еще не успел сменить на что-то менее пугающее. Улыбался он и впрямь жутко, но Чарльз смотрел, как загипнотизированный, не в силах оторвать взгляда.

- Меня… меня зовут Чарльз. Чарльз Ксавьер, - пробормотал он, и от звука собственного имени реальность вернула прежнюю скорость. Чарльз улыбнулся, так же обаятельно, как прежде улыбался другим, и протянул руку для рукопожатия. Но вместо того, чтобы ответить на любезность, Эрик взял его кисть тремя пальцами - большой уложив туда, где были линии, а указательный и средний на тыльную сторону - и развернул ее ладонью вверх, словно изучая.

- Мне очень приятно знакомство с тобой, Чарльз, - ответил он тихо, теперь уже совсем не улыбаясь. - Правда, не могу обещать, что оно будет долгим.

- Не обращай внимания, он выпендривается, - сказала Рейвен, когда Эрик так же быстро отвернулся и отошел говорить с кем-то еще. - Загадочный нелюдимый Эрик! Сегодня, правда, он совсем разошелся. Он очень не любит жать людям руки. Говорит, что это насквозь больная традиция.

Чтобы уважить сестру, Чарльз все-таки согласился выпить один мартини, хотя запоздало подумал, что лучше бы это был виски, к которому он так привык в Оксфорде. Стройный силуэт бокала не вязался с его слишком простой для этого сборища одеждой, да и сам он, наверное, выглядел не блестяще, но думать об этом сил не было. Чарльз и так потратил слишком много сил на заботу о других людях сегодня. Хоть кто-то в этом мире должен был позаботиться о себе сам.

Через полчаса он уже оказался в спальне, по совету Рейвен закрыв за собой дверь на проворачивающийся замок. Меньше всего хотелось, чтобы какая-нибудь парочка в порыве страсти свалилась на него среди ночи. Хотя, зная гостей Рейвен, Чарльз не мог гарантировать, что их было бы всего двое.

***

В доме сестры не признавали будильников, но все-таки у Рейвен был один, который она заводила, когда нужно было подняться рано утром на пробы. Именно он и разбудил Чарльза в привычные для него семь утра.

В первую минуту он не понимал, где находится, и почему его светлая спальня вдруг превратилась в дикое цветное месиво из черного, красного, зеленого и бежевого, но потом сообразил, что смотрит на кинопостеры, развешанные по стенам в спальне Рейвен. Несмотря на то, что своим, пусть и довольно скромным успехом его сестра была обязана театру, она по-настоящему бредила кино и коллекционировала постеры тех фильмов, что запомнились ей больше всего. Иногда она воровала их прямо с витрин кинотеатров, но чаще их дарили знакомые и знакомые знакомых, которых у Рейвен было множество. Те, кого Чарльз накануне видел в гостиной, не составляли и одной десятой контактов его сестры.

Он поднялся и сразу же надел халат, который с вечера мудро припас наутро. Разумеется, в комнату никто не мог зайти, и опасаться, что его сходу увидят посторонние, у Чарльза оснований не было. Но чужая обстановка немного смущала, будто едва встав с кровати, он попал не в комнату, а в самый центр наполненного людьми Манхэттена.

За дверью, как Чарльз и думал, была тишина. Он вышел, оглядываясь по сторонам и надеясь, что никто из гостей вчера не подумал задержаться. Бедняжке Рейвен наверняка пришлось спать на диване, подумал он, но ей не привыкать - до того, как у нее стало хватать средств на собственную квартиру, она несколько лет ютилась по знакомым, таким же начинающим артистам, как и она сама, и могла, с ее же собственных слов, уснуть в любых обстоятельствах.

Но на диване ее не было. Неопознанное тело, в котором Чарльзу очень хотелось узнать сестру, нашлось в ванне. Оно дремало в гнезде из одеял, с головой укрывшись тонкой простыней.
Чарльз присмотрелся внимательнее - по форме и размеру спящее туловище вполне напоминало Рейвен, тем более здесь же, на раковине, покоилась ее диадема. Но из-под простыни выглядывало что-то непонятное - то ли рыжий локон, то ли кусок красного платка, и Чарльз забеспокоился. Это было вполне в духе сестрицы - продолжить банкет где-нибудь в гостях и забыть в ванной отключившуюся гостью. Так жила богема.

Поэтому он не стал сдергивать простыню, как сделал бы с Рейвен, а осторожно потряс спящую за плечо. Под простыней раздались недовольные звуки, и через секунду оттуда вынырнула сестра собственной персоной - растрепанная, зато умытая, какой редко бывала по утрам. У Чарльза мелькнула забавная мысль о том, что его вечно цветущая маргаритка начала взрослеть.

- Рейвен, дорогая, просыпайся. Можешь пойти на кровать.

Она смотрела на него, будто не узнавая, а потом, потерев глаза все еще затянутой в перчатку ладонью, пробормотала:

- Братик… который час? Почему ты меня разбудил?..

- Ты спишь в ванне, дорогая. Иди на кровать, а мне надо помыться.

Застонав, она принялась выбираться из своей импровизированной колыбели. Узкое платье не очень подходило для того, чтобы перекидывать ногу через бортик, но Рейвен не была бы Рейвен, если бы не справилась.

Выполнив свое казавшееся им обоим непосильное задание, она поежилась.

- Холодно… - пробормотала она. Чарльз узнавал эту стадию похмелья, когда тебя пробирает озноб, и хочется свернуться и уснуть прямо там, где стоишь. Рейвен сообразила, что нужно делать, и толкнула дверь ванной, но на пороге обернулась и пробормотала:

- Тебе там, кажется, на столе письмо оставили. Глянь, когда будешь уходить.

Удивленный, Чарльз хотел было поинтересоваться, от кого оно, но сестра уже продолжила свой путь скорби в сторону спальни.

Пока он собирался, то успел почти забыть о каком-то там письме, ждущем его в гостиной. А когда вспомнил и решил посмотреть, то понял, что ни за что бы в жизни не заметил его и не опознал, как адресованное ему, если бы Рейвен не сообщила об этом при выселении из ванной.

Письмо оказалось скорее картонной карточкой, похожей на почтовую, но без картинок и привычных строгих горизонтальных линий. Оно было завернуто в такой же белый конверт ровно по формату.

“Ты привлек мое внимание, Чарльз.
Я хочу показать тебе пару направлений, в которых действительно стоит смотреть.
Если тебе интересно, то приходи сегодня вечером по адресу 1736 по Менахан-Стрит к девяти часам.
Э.”

Больше в письме не было ничего, и в особенности - ничего, что бы указывало на человека, который его оставил. Конечно, можно было спросить у Рейвен, но для этого пришлось бы снова растолкать ее в самой жуткой фазе этого утра, а этого Чарльз, прекрасно изучивший все превратности похмельных ощущений, для своей сестры не хотел. Тем более, что он догадывался, кто мог стоять за таинственной “Э” в подписи. Тот самый человек, который вчера закончил свою пародию - а Чарльз теперь не сомневался, что это была именно пародия - на Гинзберга взрывом хорошо знакомой всем присутствующим строчки.

***

В его собственной квартире, когда он вернулся, было слишком тихо. Время было раннее - три часа дня, и Мойры обычно в это время и так не бывало дома. Но тишина была какая-то вопиющая, звенящая, настойчиво пробирающаяся в уши, будто пытающаяся заявить о себе, и Чарльз подумал, что это неспроста. И действительно - на кухонном столе, взамен его вчерашней, обнаружилась новая записка.

Этим днем жизнь превратилась в поиск сокровищ, где на каждом углу тебе оставляют подсказки.

Эта была от Мойры, в которой говорилось, что она не может находиться с Чарльзом в одной квартире и пока поживет у подруги. Вернее, говорилось там и много другого, но Чарльз хотел верить, что правда только это.

Он опустился в кресло, вертя в руках записку. Мойра не простила ему вчерашней выходки. Теперь, уже запоздало, пришла злость, на которую был способен только человек, который не смог выспаться в собственной кровати. Чарльз был обижен, всерьез обижен на женщину, в которую был влюблен, за то, что она не позволила ему доставить ей удовольствие, а теперь еще и хотела порвать с ним, потому что он хотел “принудить ее к гнусности”.

Рейвен не стала спрашивать, почему они поругались, и правильно сделала. Чарльз не был уверен, что смог бы обсуждать их с Мойрой постельные разлады с сестрой. В конце концов, это было попросту некрасиво. Это казалось только их двоих, и если бы он вздумал выносить это на публику, то почувствовал бы себя куда большим извращенцем, чем теперь считала его Мойра.

Но этот ее уход, резкий, болезненный и обидный, все еще казался Чарльзу несерьезным. Из-за такого не бросают. Не Мойра. Он хорошо представлял некоторых своих оксфордских любовниц, которые могли бы уйти от мужчины за то, что он отказывался ласкать их ртом. Но девушки, настолько незнакомые со своим удовольствием, настолько готовые поступиться им, лишь бы сыграть свою до последней реплики прописанную роль перед мужчиной, не должны были уходить из-за того, что он просто попробовал. Чарльз обещал себе, что он не будет настаивать. Он постарается найти какой-то другой способ, чтобы ее радовать.

Возможно, будь он чуть собраннее в этот день, то передумал бы уже к вечеру, потому что… он так не мог. Чарльз не мог ложиться в постель с женщиной, которая терпит это, как пытку. Он любил, когда девушки знали, чего хотят, и охотно рассказывали ему об этом. Из пьяных разговоров в пабах Чарльз знал, что не всем такое по вкусу, и что существует негласное разделение между женщинами, с которыми мужчина получает удовольствие, и женщинами, с которыми он получает покой. Жить следовало лишь с теми, кто приносит покой, а с остальными… но Чарльз так не умел. Он всегда был верен тем, с кем встречался, путь это были даже эпизодические, мимолетные встречи, месяц, два, одна неделя… но и прожить всю жизнь, зная, что тебя отбывают, как повинность, он не мог.

Мойра была ему другом. Она была умной, решительной, честной, отзывчивой… но она его не хотела. Она была хорошей девочкой, воспитанной моралью пятидесятых, когда желание считалось таким же мужским аксессуаром, как галстук, шляпа и возможность выбрать себе любую профессию.

Но Чарльз все-таки не хотел расставаться так. Он хотел объясниться, все обсудить, и, может быть, уговорить Мойру вернуться. И, возможно, не сейчас, а потом, когда она ему доверится, у них получится попробовать снова.

В этом году он и так слишком часто круто менял свою жизнь.

В пять часов Чарльз стоял с букетом напротив налоговой инспекции, в которой Мойра трудилась секретарем. Букет был скромный, как и его нынешние доходы, но, на вкус Чарльза, вполне красивый и ни капли не вульгарный. Самое страшное в эту минуту было показаться вульгарным. Прежде он никогда об этом не задумывался, полагаясь на собственный вкус и воспитание, но теперь отчего-то было страшно.

Он ориентировался на самый верный признак - этот букет ни за что не понравился бы Рейвен.

Мойра вышла из здания в компании коллеги, худощавой девушки в длинной юбке, и заметила стоящего возле входа Чарльза. Он сделал шаг вперед, сразу демонстрируя букет, чтобы дать понять, что пришел сюда не для ссоры. Обычно бледные, почти не поддающиеся краски щеки Мойры внезапно покрыл румянец; она быстро что-то сказала идущей с ней девушке, и та, бросив на нее удивленный взгляд, быстро пожала плечами и пошла в свою сторону.

Чарльз сделал еще несколько шагов - так, чтобы их разделяло целомудренное расстояние вытянутой руки - и протянул букет.

- Мойра… дорогая, я… давай поговорим. Прошу.

Мойра метнула на него взгляд, полный сожаления. Чарльз знал, о чем она думает; для нее он был такой же, как она для него, во всех остальных отношениях очень хороший человек. Вот только секс с ним теперь был для нее ужасен.

- Чарльз, зачем ты пришел? - спросила она. Ее вопрос напоминал какой-то старинный водевиль, где комический эффект достигался за счет того, что отвечающий медлил с ответами на вопросы, и в итоге давал ответ на предыдущий вопрос, когда ему уже задали новый. Только в их случае она задавала вопрос, на который Чарльз и так уже ответил.

- Нам нужно поговорить. Мы не должны расставаться… так.

Неожиданно Мойра приблизилась, почти силой вырывая у него из рук букет. Видно было, что она ужасно смущена. Из здания продолжали выходить ее коллеги и видели, что ее молодой человек встретил ее с букетом, но она отчего-то не радовалась. Наверняка уже завтра все будут знать, что они поругались.

- Чарльз, ты с ума сошел? Я не буду говорить… здесь!

Словно опомнившись, она резко пошла в сторону - противоположную той, куда минуту назад отправилась ее коллега, - и Чарльзу не оставалось ничего иного, как последовать за ней. Когда они отошли на безопасное расстояние, Мойра также тихо прошипела:

- Пожалуйста, уходи. Я не хочу тебя сейчас видеть. Мне… я не могу. Понимаешь? Не могу.

Она остановилась прямо перед ним и развернулась. Теперь уже Мойра смотрела ему почти в глаза.

Если бы Чарльз хотел, он бы мог привести в свою поддержку много аргументов - и ни один из них не успокоил бы Мойру. Убедил - да, но только бы усилил ту безоглядную тревогу, которая владела ею со вчерашнего вечера. Он был вторым мужчиной в жизни Мойры, и по ее меркам это было уже много. Наверняка миссис МакТаггерт в Коннектикуте обязательно скажет об этом несколько слов. Ей Чарльз нравился - она, возможно, уже видела собственную дочь в вечернем платье на академических ужинах в Колумбийском через десять лет. А что скажут коллеги? Может быть, что Мойра в ее двадцать пять рискует остаться старой девой? Нет, разумеется, никто не скажет это в лицо. Но все будут думать и обсуждать за спиной, а супруга начальника, занося мужу на работу ланч, будет особенно придирчиво смотреть именно на нее, мешая во взгляде ревность с сочувствием, потому что ее подруги, говоря, что у нее нет повода для волнения, не устают напоминать, что двадцать пять - это слишком много.

Чарльз знал эти страхи Мойры, он видел их, будто на ладони. Они всплывали в его голове один за другим, и он понимал, что назови он хоть один, она безропотно покорится. Но он так не мог. Он никогда не заставлял никого быть с ним, и никогда не позволял никому заставлять себя. Возможно, это было по-детски, и его собственная мать сказала бы, что он заигрывается, но с самого Рождества его мать уже не решала, кто он и во что ему играть. И вообще - играть ли.

- Прости меня, Мойра. Я… правда, хотел как лучше. У меня не было мысли обидеть тебя или… впрочем, это уже неважно.

- Чарльз, я… - ну вот оно. Мойра уже чувствовала себя виноватой.

- Не нужно. Ничего не говори. До конца нашей аренды остался месяц. Этот месяц я буду там. Ты можешь заехать в любое время. За вещами… или если передумаешь. Весь этот месяц.
Она помолчала, а потом попыталась улыбнуться.

- Спасибо. Только…

- Да?

- Когда я заеду… я позвоню. Я хочу, чтобы тебя в этот момент не было в квартире.

Возвращаясь в метро, Чарльз думал лишь о том, что теперь ему придется подыскивать новое жилье. С его скромными доходами отдельная спальня в Бруклине была слишком большой роскошью.

Chapter Text

Если жизнь теперь действительно разговаривала с Чарльзом, как затейники студенческих братств - посылая записки с подсказками, где искать следующее сокровище, - то он просто обязан был проверить их все. Тем более что завтрашний день, пятница, был отведен в его расписании под собственную научную работу. Чисто теоретически, Чарльз мог проснуться гораздо позже, чтобы пойти в библиотеку, а то и вовсе провести весь день дома, за писаниной и печатной машинкой.

И теперь, когда Мойра больше не желала его видеть, у него не было ни малейших препятствий отправиться в Куинс, к девяти, вечером четверга.

Чтобы узнать, что это именно Куинс, пришлось раскрыть справочник с картами Нью-Йорка. Чарльз жил здесь всего лишь с весны, и еще не успел выучить те районы, в которых у него не было никаких дел. Риджвуд был для него именно таким белым пятном на карте. Менахан-стрит звучала, как что-то из Евангелия.

Дом, куда позвал его Эрик, был узкой трехэтажной коробочкой довоенной постройки, притулившейся в ряду таких же коробочек, отличающихся лишь цветом кирпича и лепнины над верхним этажом, и казался самым мрачным в ряду своих собратьев. Лишь добравшись до места, Чарльз сообразил, что не знает номера квартиры, но быстро догадался, куда идет. На третьем этаже, несмотря на октябрь, было распахнуто окно; оттуда лилась музыка. Мягкий чарующий джаз, никаких новомодных ритмов. Чарльз не мог сказать, что не любил новомодные ритмы, но почему-то со вчерашним образом Эрика они у него в голове не вязались.

Когда он поднялся наверх и позвонил в дверь, было пять минут десятого. Ему открыли почти сразу. На пороге стояла девушка.

Чарльз сразу опознал в ней даму из тех, что вдохновляются образом Мэрилин. Девушка была красива, хотя в ее строгом взгляде не было ни намека на ту манящую, сулящую райское блаженство прелесть, которую обычно читали в томном прищуре кинодивы. Но у нее были такие же платиновые локоны, такие же кошачьи стрелки, та же алая помада. Девушка была во всем белом, в белой блузке с короткими рукавами-фонариками и в белых, облегающих бедра, брюках.

Она открыла дверь и молча стояла в проеме, придирчиво разглядывая гостя.

- Добрый вечер, - Чарльз улыбнулся, надеясь этим растопить померещившийся ему между ними лед. - Меня зовут Чарльз. Меня… пригласили сегодня.

- А, ты должно быть тот самый гость Эрика, - девушка вежливо, но так же холодно улыбнулась. - Я Эмма. Проходи за мной.

Несколько удивившись, Чарльз прошел внутрь. Идя сюда, он не знал, что будет тем самым гостем; что это значило, он не имел понятия, но начало определенно было интригующим.
- Сними обувь, - велела Эмма, и Чарльз только сейчас заметил, что она была босая. Ногти на ногах у нее были выкрашены алым.

Он, стараясь не спешить, повиновался и остался в одних носках. Для Чарльза это было непривычно - во всех домах, где он бывал, гостям разрешали ходить в обуви, да и в их с Мойрой квартире они обычно ходили босиком, только когда посторонних не было.

Пока Чарльз избавлялся от ботинок, он попытался прикинуть, сколько на сегодня ожидается гостей, по количеству обуви в прихожей, но заметил там лишь пару белых туфель на низком каблуке, которые наверняка принадлежали Эмме. Впрочем, и его собственные ботинки она велела поставить в шкаф, дверца которого обнаружилась тут же. Ее Чарльз сразу и не заметил, поскольку она показалась ему частью стены. Шкаф был в нише. Там было много обуви.

Под строгим взглядом Эммы Чарльз прошел в комнату и тут же удивленно закрутил головой. Комната была необычной. Не то чтобы Чарльз и раньше не встречал какие-то особые перепланировки, но вкупе с особой же обстановкой жилище Эрика представляло собой достойное внимание зрелище. Часть комнаты была отведена под гостиную и одновременно будто бы разбита на две зоны: у дальней стены стоял мягкий на вид диван, а чуть ближе ко входу был постелен ковер, на котором, судя по разложенным на нем подушкам, тоже предполагалось сидеть. Диван был темного винного цвета, а ковер - с каким-то восточным узором; Чарльз бы и не предположил, увидев их отдельно в каком-нибудь магазине на витрине, что они могут сочетаться между собой, но тем не менее в местной обстановке они прекрасно друг другу подходили. Ему показалось, что, как и у Рейвен дома, гостиная разделена на сцену и зрительный зал, только сценой в случае Эрика выступал диван, а зрительным залом - ковер.

Но это было еще не все. Кухонный закуток от гостиной отделяла мраморная барная стойка, переходящая в лестницу. Эта лестница вела наверх, на маленькое подобие второго этажа высотой около полуметра - как Чарльз мог предположить, там было что-то вроде зоны для сна. Но увидеть, что скрывается наверху, он не мог, потому что антресоль была по периметру закрыта плотной занавеской.

Имел значение и цвет - стены были оклеены темными, с каким-то мелким, но ненавязчивым узором, обоями. Раньше Чарльз слышал, что темные стены - плохое решение для маленьких квартир, потому что зрительно сужают пространство, и был очень рад, что в его квартирке в Бруклине все стены белые; но здесь они вовсе не выглядели ни давящими, не чересчур мрачными. Наоборот, казалось, что комната гораздо больше, чем кажется, просто какие-то ее части будто скрыты за сетчатой вуалью, но непременно откроются взору гостя, если позволит хозяин.

Часть пола, не покрытая ковром, оказалась паркетной: плотные, крепкие пластины, лежащие тут, видимо, с самой постройки дома. Они выглядели старыми, потертыми, но все равно очень дорогими. Чарльз и не думал, что найдет такой изысканный паркет в Куинсе.

Но самое примечательное в этой комнате было то, что она была абсолютно пуста. Ни Эрика, ни каких-либо гостей в ней не было.

- Чарльз, что ты хочешь выпить? - спросила Эмма, заходя за барную стойку. Она зажгла над кухонной конторкой яркий светильник, и до того скрытая в тени часть комнаты озарилась резким, почти как в операционной, светом. Чарльз заметил, что кухня содержится в идеальной чистоте.

- Из чего я могу выбирать? - спросил он и нерешительно опустился на диван. Пустота его немного пугала.

- Нет-нет, - тут же запротестовала Эмма. - На диван тебе нельзя… думаю, пока. Устройся на ковре. На подушке. - И тут же, почти без перехода, добавила:

- Ты можешь выбирать почти из чего угодно. У нас есть виски, ром, бренди, водка, абсент, джин… и это не говоря уже о других ингредиентах.

Выбор был действительно большим, и Чарльз на секунду задумался, но потом решительно ответил:

- Виски.

Эмма оставила его реплику без ответа, но принялась греметь стеклом.

Чарльз присел на подушку, подбирая под себя ноги, и снова огляделся.

- А где остальные гости? И где Эрик?

- Они скоро вернутся. Не волнуйся, ты не опоздал.

- А ты девушка Эрика?

- Ну… - Эмма усмехнулась. - Если тебе так проще, то можно и так сказать.

Чарльз представил, как они, должно быть, хорошо смотрелись вместе - оба высокие, красивые, прекрасно сложенные. У Чарльза не было привычки волочиться за каждой юбкой, но слепым он не был. Эмма, несмотря на всю свою холодность, была красива. Красивее даже, чем Мэрилин.

Она поставила перед ним наполненный на два пальца рокс с кубиком льда. Чарльз, посетовав на вечную привычку американцев в любое время года непременно портить напитки льдом, вытащил его пальцами и самостоятельно отнес к раковине.

- Не любишь лед? - Эмма хмыкнула.

- Вообще-то… не очень.

- А что любишь? Содовую?

- Я привык к чистому. И теплому.

- Ну, что ж - твой выбор.

Сама она устроилась на подушке напротив того места, которое он выбрал для себя. В руке она держала такой же рокс, но с чем-то прозрачным. Кажется, джин.

Испытывая легкую неловкость, полагающуюся для случаев, когда тебя, гостя, оставляют наедине с незнакомым человеком, Чарльз все-таки сел на прежнее место, старательно соображая, о чем общаться с девушкой пригласившего его незнакомца. Но от напряженной светской-беседы допроса в духе “чем занимаешься” его избавило появление хозяина.

Эрик явился в сопровождении того, что Чарльз не назвал иначе бы как “свита”, потому что при одном взгляде на появившуюся компанию не возникало никакого сомнения, кто был ее центром. Эрик был одет, как и вчера, в черную водолазку и черные же брюки и выглядел именно так, как полагается хозяевам андеграундных нью-йоркских вечеринок, одновременно дорого и просто. Не то чтобы Чарльз успел посетить много таких вечеринок; если не использовать слово “нет”, их было сильно меньше одной. Но он, разумеется, знал об их существовании, и, как теперь выяснилось, воображал себя это именно так.

Другие гости Эрика тоже смотрелись интересно. Двое были молодые темноволосые мужчины, при одном взгляде на которых Чарльз сразу мог сказать, что они не принадлежат к кругу белых англосаксонских протестантов, которых принято было считать настоящими американцами. Один, по грубоватости черт и общему типу лица, отчего-то сразу напомнил Чарльзу русского, и он немного напрягся - не хватало еще, чтобы в администрации узнали, что он общается с каким-то шпионом-коммунистом. Но Чарльз тут же одернул себя, напоминая, что в этой артистической квартирке в Куинсе неоткуда взяться русскому шпиону, а если уж он по какой-то неведомой превратности судьбы сюда явился, то ему нечего вынюхивать. Собственные исследования Чарльз не считал какой-то особенной военной тайной, да и, насколько он слышал, генетику в Советском союзе не считали за полноценную науку. А ему, как вполне полноценному генетику, не пристало считать каждого человека с необычным лицом русским только потому, что так велят стереотипы.

Второй мужчина был латиносом. А еще с ними была девушка, чью национальность Чарльз даже при всем старании не смог бы определить. У ее были мелкие черные кудри, совсем как у афроамериканок, но почти белая кожа и раскосые, но очень широкие глаза. Оба мужчины носили длинные волосы, достаточно непривычные на вкус Чарльза. И все трое были в черном - если бы не полностью белый костюм Эммы, он бы подумал, что дресс-код со вчерашней вечеринки мигрировал сюда.

- Чарльз, ты пришел! - с порога обрадовался Эрик. Он выглядел вполне радушно. Ни следа той вчерашней загадочности и холодности, которой он одаривал Чарльза и всех присутствующих. Видимо, Рейвен была права - вчера он просто выпендривался.

- Не вставай, - он махнул рукой, останавливая желание Чарльза подняться для приветствия. Чарльз внезапно ощутил, что ему почти физически трудно встать и мельком подумал, что такого не может быть от пары глотков виски. Голова, однако, соображала ясно. - Позволь представить тебе моих друзей. Это Энджел, - кудрявая девушка махнула ему рукой. - Это Янош, - на удивление, Яношем оказался латинос. - А это… - он чуть замялся, но второй мужчина представился сам:

- Можешь звать меня Эйз.

Голос у него был низкий и грубый, но в нем не оказалось ожидаемого Чарльзом акцента.

- А это Чарльз. Я вам о нем рассказывал. Мы познакомились вчера на вечеринке его сестры.

- Ты брат Рейвен? - с какой-то странной усмешкой спросила Энджел.

- Да. Старший. Мы с ней не слишком-то похожи, да?

- Наоборот.

Энджел не стала объяснять, в чем же было такое уж явное сходство между ним и Рейвен, а сразу отправилась к холодильнику, из которого вытащила водку и клюквенный сок. Эрик прошел к дивану и устроился ровно посередине, а слева сел Эйз. Чарльз сначала удивился, зачем этим двоим сидеть так близко, если на диване еще полно места, но почти сразу Эмма медленно поднялась со своей подушки и устроилась справа.

Видимо, это диван для близких, подумал Чарльз - девушки и друга хозяина. Ему была отведена роль в партере. Что ж, он почти всю жизнь провел в домах, где место рассадки определяло статус гостя, и был готов принять подобные правила в чужом доме, пусть даже и в ином антураже.

***

Исходя из довольно церемонного начала, Чарльз не ожидал, что вечеринка будет слишком веселой, но буквально через час обнаружил, что уже довольно долгое время увлеченно разговаривает с Эриком. Они сидели на ступенях лестницы, ведущей в спальную зону, которая неожиданно оказалась достаточно широкой, чтобы вместить двоих. Эрик пил мартини, а Чарльз продолжал свой виски. Это был уже, кажется, третий стакан, но особого опьянения он не чувствовал. Ему было хорошо и легко, и казалось, что он уже чертову кучу времени знаком с Эриком.

- А чем ты занимаешься? Ты поэт? - наконец, спросил Чарльз после того, как они обсудили совершенно неожиданную для него в этой квартире тему - биологическое разнообразие. Эрик оказался неплохо подкован в вопросе, хотя больше слушал и задавал вопросы, чем говорил сам, но понимал все специальные термины, которые Чарльз по своей университетской привычке использовал, как обычные слова.

- Не совсем, - Эрик улыбнулся. - Меня скорее можно назвать… политиком. Хотя, скажем так - именно политика мне денег не приносит.

- Политиком? Ты состоишь в политической партии?

- Нет. Я… активист. Тебя это пугает?

Он посмотрел на Чарльза так, что, если бы тот вздумал действительно испугаться, то почувствовал бы себя глупцом.

- Не особо. Ты выступаешь против сегрегации?

- Нет. Меня интересуют… скорее вопросы окружающей среды, - Эрик снова улыбнулся. - Я расскажу тебе об этом как-нибудь позже. Не думаю, что сейчас стоит загружать тебя такими проблемами.

- Моих студентов вчера пытались задержать в кампусе за выступление в защиту окружающей среды, - вдруг вспомнил Чарльз. - Местной полиции не понравились их плакаты.

- А что у них были за плакаты?

- “Безмолвная весна нас убьет”. Красным по зеленому, довольно жуткие. Ты наверняка знаешь книгу Рейчел Карсон? Она о том, как…

- Как пестициды влияют на окружающую среду, - продолжил за него Эрик. - Да, я знаю эту книгу.

- Я включил ее в список дополнительного чтения в этом семестре. Я не думал, что студенты ее прочитают, и тем более, что так проникнутся… но мне кажется, эта тема важна.

- Важнее, чем ты думаешь, - совершенно серьезно ответил Эрик. - А что было не так с плакатами?

- Ну… они выглядели жутко. Их приняли не то за сектантов, не то за коммунистов. Я полчаса объяснял копам, что “Безмолвная весна” - это не какой-нибудь сатанинский кошмар, а вполне доказательная научная работа.

Эрик усмехнулся.

- Люди… иногда у них богатое воображение.

Он посмотрел куда-то вниз, и Чарльз проследил его взгляд. Эрик, как и Эмма, ходил по дому босиком, и Чарльз мог разглядеть его ступни. Узкие, длинные, с красивыми, но узловатыми пальцами. Из-под натянутой штанины выглядывала щиколотка с явно выступающей косточкой.

- А откуда ты знаешь Рейвен?

- Мы встретились на какой-то вечеринке, я уже и не вспомню. Она сразу привлекла мое внимание.

Последняя фраза насторожила Чарльза. Он оглянулся, чтобы увидеть Эмму, которая как раз сидела на диване и что-то настойчиво объясняла собравшимся возле нее гостям. Она выглядела как полноценная хозяйка дома, и Чарльз ни минуты не сомневался, что, даже если она не живет тут постоянно, у Эрика с ней вполне серьезные отношения.

Чарльз старался не лезть в личную жизнь сестры, прекрасно зная, что их представления о приличиях разительно расходятся. Но ему бы не хотелось, чтобы Рейвен попадала в ловушку и становилась той женщиной, с которой изменяют другим.

- Вы… с ней…

- Нет, я не сплю с ней тайком, если ты об этом, - Эрик явно любил быть прямолинейным. - Хотя она… красивая женщина. Но привлекла она меня не этим. У нее… особый талант.

Разумеется, подумал Чарльз. Талант. Ему на минуту стало неловко оттого, что он первым делом подумал о самом банальном и пошлом. Рейвен была не просто красивой женщиной, она была актрисой, и вполне могла привлечь к себе внимание не просто своими внешними данными.

- Ты любишь театр?

- Не любой, - Эрик вздохнул. - Обычный театр - это сборище кривляк, которые показывают публике, у которой есть все, как живут те, у кого ничего нет. И, как правило, смотрят на бедняков глазами богатых.

- Это ты о “Трамвае “Желание”?

- Это много о чем. Но Рейвен… она умеет смотреть по-настоящему другими глазами. Она видит то, чего не видят другие, и может быть тем, кем захочет. И в этом нет ни капли лжи.
Чарльз плохо разбирался в театре и все, что он знал о нем, он знал от Рейвен. Конечно, он посещал ее спектакли, когда она его приглашала, но для него это мало отличалось от постановок театрального кружка в средней школе, когда он ходил на все спектакли, где участвовала Рейвен, просто чтобы поддержать ее, потому что родителям было не до того. Он приходил, потому что его сестра играла на сцене, а не потому, что любил театр. И для него Рейвен всегда была номером один, пусть он и не понимал, насколько она хороша или плоха. Это было совершенно не важно.

Но сейчас, когда Эрик хвалил ее, Чарльз испытал невероятную гордость.

- Рейвен… я не могу оценить ее талант. Вернее, я знаю, что она талантлива, но судить об этом я не могу. Я не разбираюсь в театре.

- Уверен, что ты тоже талантлив.

- Ну, кажется, иногда мой профессор так не думает, - Чарльз усмехнулся, вспоминая, как порой они спорили до хрипоты, обсуждая, включать или не включать в диссертацию ту или иную мысль. - Он говорит, что я слишком много забочусь о людях. Что я порой говорю, как проповедник, хотя должен быть прежде всего ученым.

- Мне кажется, в этом и есть твой талант. Ты ведь чувствуешь людей, не так ли?

- Возможно, - Чарльз покрутил свой опустевший стакан. Он и правда иногда почти угадывал, что люди думают и чувствуют, но не считал это каким-то особым талантом. Скорее чертой характера. Его действительно интересовало, каково это - быть в чужой шкуре, и он порой старался поставить себя на место другого человека, чтобы понять его.

Неожиданно пришло в голову, что это немного похоже на то, о чем говорил Эрик, когда хвалил Рейвен.

- Я… просто напоминаю себе, что в каждом из тех, кто меня окружает - такая же чертова прорва мыслей и чувств, как и во мне самом. Что я не единственный, кому может быть плохо… или хорошо, - некстати вспомнилась Мойра, и от этого на душе резко стало паршиво. Но Эрик понял его по-своему.

- Тебе это неприятно?

- Нет, почему… просто иногда даже если я почти наверняка знаю, о чем думает стоящий передо мной человек, я ничего не могу сделать. Просто потому, что мысли иногда - совсем не то, что можно воплотить в достойное поведение.

- О да, - Эрик усмехнулся, почти так же жутко, как накануне. - А тебе бы хотелось, чтобы люди следовали своим мыслям?

- Не всегда, - Чарльз прекрасно понял, на что он намекает, и тоже усмехнулся. - Все-таки на то мы и люди, чтобы не следовать слепо всем своим желаниям.

- А твоим? Тебе бы… хотелось? Чтобы люди следовали… твоим желаниям? - Эрик как-то опасно приблизился, и Чарльз с удивлением заметил, что его лицо оказалось в каких-нибудь пяти дюймах от его собственного. Он чувствовал его дыхание, запах мартини и сигарет, и не мог понять, отчего такая непрошенная близость не вызывает у него абсолютно никакого желания отодвинуться дальше.

Его самообладания даже хватило, чтобы как следует подумать над вопросом. Но не долго - нужный ответ почти сразу пришел на ум.

- Я не люблю приказывать. Мне не нужны рабы, если ты об этом. Я бы предпочел, чтобы люди их… разделяли. Мои желания. Чтобы хотели того же, что и я. Чтобы мы могли… воплощать их вместе.

Чарльз был не совсем уверен, что говорит о Мойре. И совсем не уверен, что их беседа по-прежнему остается в рамках приличия. Но его это не волновало.

Эрик смотрел на него слишком долго, куда больше, чем нужно, чтобы ответить. А потом неожиданно отстранился.

- Думаю, нам нужно еще выпить. Это разговор очень интересен.

***

Эрик стоял возле окна, облокотившись на подоконник, и курил. Чарльз сидел на подушке возле его ног и чувствовал себя так же, как если бы его посадили справа от хозяина на официальном приеме.

- Man möchte fragen - декламировал Эрик. - Schicksal, kannst du dich noch erinnern, was du eigentlich da vorhattest? War's auf keine Weise mehr zu erreichen? Schäme dich, Schicksal, du müßtest am Ende doch Mittel haben.

Чарльзу сложно было оценить, насколько Эрик хорош в немецком, но казалось, что он говорит на нем, будто на родном. Не понимал он и текста, но по интонации угадывался белый стих.

Когда он закончил, раздались аплодисменты. Чарльз неловко подумал, что он здесь, возможно, не один говорит по-немецки.

- Не переживай, - Эмма улыбнулась ему. - Мы все здесь ничего не поняли. Просто когда Эрик читает на немецком… это особый вид удовольствия.

Она отсалютовала бокалом, и все тут же выпили. Чарльзу оставалось лишь догадываться, насколько растерянным было его лицо, что Эмма сразу угадала в нем замешательство.

- Это тоже твое? - спросил он, задирая голову вверх. Эрик усмехнулся:

- Нет. Это Рильке. Один из моих любимых поэтов.

- Ты, видимо, хорошо знаешь немецкий?

Эмма засмеялась, а Эрик только улыбнулся.

- Еще бы я его не знал. Этой мой родной язык. Я родился в Германии.

Неожиданно настала тишина. Чарльз не знал, что спрашивать дальше. Он понял, что перебирает в уме цифры, пытаясь сообразить, сколько Эрику лет. В любом случае выходило, что достаточно для того, чтобы…

- Хочешь спросить, не был ли мой отец нацистом? - как-то слишком легко и игриво поинтересовался Эрик. - Не переживай. За всю свою жизнь мой отец убил только одного еврея. Себя.

Это было неловко. Чарльз знал, что любую вечеринку портит разговор о мертвых родственниках, даже если ее закатывают внезапно разбогатевшие наследники. Хуже может быть только разговор о мертвых родственниках-самоубийцах. Самоубийцах-евреях, чьи дети родились в Германии в тридцатые годы.

- Ты слишком громко думаешь, - Эрик усмехнулся.

- Эрик, извини меня. Я правда…

- Все нормально, дорогой, – Эмма положила руку ему на плечо. Почему-то даже через пиджак ее рука показалась Чарльзу жутко холодной. – Эрик не любит говорить о семье, но это вовсе не значит, что ты его обидел. Я думаю, ты и сам это понимаешь.

Чарльз поднял голову и посмотрел на Эрика. Тот больше не улыбался, но даже по его теперешнему, сосредоточенному и заинтересованному лицу Чарльз понял, что тот действительно не испытывает никакого раздражения. Скорее, странное желание рассказать обо всем именно ему и сожаление, что сейчас он не может это сделать. Чарльз и сам не понял, как дошел до подобной мысли.

– Может быть, нам стоит отвлечься?

Эмма поднялась с дивана.

– Думаю, сейчас настало самое время показать нашему гостю небольшой фокус.

Чарльз снова понял, что говорят именно о нем. Несмотря на то, что почти все присутствующие были гостями, именно он был тем новичком, кому можно было показать что-то необычное.
– Энджел, – позвала Эмма. – Не хочешь показать… что ты умеешь?

Девушка улыбнулась и поднялась со своего места, резко оттолкнувшись от пола ладонями. Чарльз заметил, что у нее очень спортивная фигура. Не грубая и тяжелая, как бывало у женщин, которые занимались спортом наравне с мужчинами, а изящная, но одновременно с этим неуловимо сильная. Больше всего она напоминала танцовщицу, а может быть, балерину. Правда, Чарльз никогда в жизни не видел балерин с такой экзотической внешностью.

Энджела вышла на середину комнаты и вдруг неожиданно скинула верх своего костюма. До этого на ней была такая же строгая черная водолазка, как на Эрике, но теперь она стояла посреди комнаты в одном кружевном бюстгальтере, и в первую минуту Чарльз смутился.

– Что такое, Чарльз? Только не говори, что перед тобой никогда не раздевались женщины.

Эмма говорила задорно, будто и впрямь посмеиваясь над человеком, который, по ее представлениям, всю свою сексуальную жизнь вел строго в темноте и миссионерской позе. Но подобные развлечения вовсе не были для Чарльза в новинку. На студенческих вечеринках всегда были девушки, готовые под общие крики одобрения стянуть с себя кофточку, показав нижнее белье. Да и его собственные любовницы до Мойры скорее походили на героинь французских фильмов, нежели на девчонок из воскресной школы, и обычно начинали соблазнять еще до того, как притронуться к нему.

– Не переживай, я шучу, – тут же сказала Эмма так, будто свои последние откровения Чарльз произнес вслух. – Но это не обычный стриптиз. Смотри.

Энджела обернулась, и Чарльз увидел у нее на плечах какие-то рисунки. Присмотревшись, он понял, что это стрекозиные крылья. Они были не просто нарисованы на плечах - это была настоящая татуировка.

Не считая матросов, солдат и прочие когорты, которые обычно украшали себя сизыми расплывчатыми узорами, он видел такое на настоящем человеке лишь раз в жизни. У Сары, девушки, которую он встретил прошлым летом в Париже, на правой лопатке была татуировка в виде компаса, увитого розой. Когда он спросил, откуда это у нее, она только рассмеялась и пошутила о приличных мальчишках из хороших семей, которые удивляются всяким мелочам.

В штате Нью-Йорк, как Чарльз помнил, это было нелегально.

Но и это еще было не всем фокусом. В конце концов, татуировка не была какой-то диковинкой, во всяком случае, явно не для таких людей, как Эрик и Эмма. Они бы не стали демонстрировать татуированную подругу, как экзотического зверя.

И вдруг это случилось. Крылья, казалось, намертво впечатанные в кожу, раскрылись и задвигались. Сначала медленно, словно опахало, а затем совсем быстро, словно у стрекозы, так, что Чарльз мог видеть лишь движение, но не видел их самих.

Он сидел, во все глаза рассматривая “фокус”. Он не понимал, что происходит, и несмотря на то, что совершенно не был напуган, чувствовал себя не в своей тарелке.
Энджел, тем временем, прекратила свое шоу и обернулась.

- Понравилось? - она усмехнулась.

- Это… очень необычно, - выпалил Чарльз. - А как ты…

- Энджел - танцовщица, - ответила за нее Эмма. - Она использует в своей программе разные… трюки. Но секретов она никому не раскрывает. Верно, Энджел?

- Если я буду всем и каждому говорить, в чем моя магия, меня запрут в сумасшедший дом.

- А это… магия? - уточнил Чарльз. Конечно же, он не верил в магию. Но это вполне могло быть чем-то из репертуара уличных фокусников. А может, и не уличных - если Энджел выступала на сцене, то вполне могла профессионально освоить несколько трюков.

Неожиданно стало обидно. Эрик заинтриговал его своим приглашением, обещав показать, “куда стоит смотреть”, а теперь Чарльзу показывали фокус, который он смог бы увидеть в обыкновенном клубе, где выступают чревовещатели. Неужели Эрик имел в виду, что поэзия битников настолько плоха, что не стоит и выеденного яйца, а настоящий мужчина должен смотреть лишь на развлекающую его прекрасную девушку? Это было бы предсказуемо, но на Эрика, каким он успел его узнать, совершенно непохоже.

- Кажется, тебе не слишком понравилось, - Эмма усмехнулась. - Зря ты думаешь, что мы какие-то скучающие буржуа, которые могут веселить друзей только дешевыми представлениями. Но не все можно показывать сразу.

С каждой репликой Эммы Чарльзу становилось все более и более неуютно. Она будто угадывала все, о чем он думает. Но даже если его лицо отражало все его мысли, даже если он был далеко не первым, кто так реагировал, или даже если хозяйка была настолько проницательна, это не давало ей права тут же озвучивать все то, что, как ей казалось, Чарльз думает.

Он почувствовал, что в праве быть таким же нахальным. Если его в этом доме собираются третировать, как ребенка, то он тоже не станет молчать.

- Почему ты говоришь так, будто напрямую смотришь мне в голову? - резко спросил он. Уже не было смысла скрывать, что представление ему не понравилось. - Возможно, я бы просто побыл вежливым и сказал спасибо, но тебе, видимо, хочется, чтобы я выглядел гадом?

- О боже, Чарльз… - начала Эмма, но Эрик остановил ее холодно:

- Эмма. Хватит.

Она разом притихла, а Эрик продолжил:

- Эмма, как и ты, Чарльз, хорошо чувствует других. Но не чувствует границ.

Эрик опустился на колени прямо на пол и сел возле Чарльза.

- Некоторые, включая тебя, гораздо более чувствительны. Ты бы тоже мог залезть к ней в голову, если бы хотел, и узнал бы все, что Эмма о тебе на самом деле думает. Это не так сложно, как кажется. Я уверен, что ты бы мог читать ее, как открытую книгу. Или, например, меня.

Чарльз усмехнулся. Даже после пяти порций виски речи Эрика казались ему каким-то месмеризмом.

- Что это за шутки в духе Алистера Кроули? - спросил Чарльз, глядя ему прямо в глаза. Пусть Эрик не думает, что смутил его своими фантазиями. - Хочешь сказать, вы тут занимаетесь чтением мыслей?

Но Эрик только усмехнулся.

- Опять подозреваешь нас в развлечениях для домохозяек… нет. Я говорю о вполне земных вещах. Естественных… вот, например, попробуй понять, о чем я сейчас думаю.

Чарльза взяла злость. Поначалу Эрик казался ему весьма интересным человеком, но, как это часто бывает с образованными людьми, оказался повернутым на какой-то ерунде. Чарльз не раз сталкивался с этим в Оксфорде: среди его умных и приятных собеседников оказывались расисты, женоненавистники, оголтелые юнионисты, любители религиозных апокалиптических сценариев, эзотерики… все это Чарльз не понимал. Он не понимал, как можно черпать железную уверенность из подозрений, фантазий и древних манускриптов. Он был человеком науки. Он не верил в подобную чушь.

Ему хотелось рассмеяться в лицо Эрику, показать, насколько он глуп, что верит в такое. И поэтому Чарльз скорчил самую сосредоточенную физиономию, на которую только был способен и картинно приставил два пальца к виску, будто подкручивает работающую у него в голове невидимую радиолу. Он даже попытался представить, как проникает в разум Эрика - прямо через лоб, заходит своим пристальным взглядом, как нож в масло, и плывет по мягкому веществу его мозга, словно маленький пиратский кораблик.

И вдруг Эрик его поцеловал.

Крепко и горячо, схватив за волосы и прижимая к себе, как целовал бы только что залепившую ему пощечину любовницу, унимая ее гнев. А сам Чарльз только подставлялся, выдыхая прямо ему в губы, и цеплялся пальцами за черную водолазку, пытаясь не то удержаться крепче, не то оттолкнуть.

Чарльз наблюдал за собой будто со стороны и не узнавал. Но это точно был он. Его пиджак. Его волосы, зажатые в кулаке Эрика. Его собственные руки, отчаянно оттягивающие ткань на сильных плечах.

И лишь мысль о том, что он никогда прежде не выходил из тела и вряд ли делал это теперь, отрезвила. Чарльз будто вынырнул из глубины, тяжело дыша, будто и впрямь только что опустился в пучину.

Этого не происходило в реальности. Это была правдоподобная, горячая и страшная фантазия Эрика.

Чарльз все еще смотрел прямо на него и увидел ту самую жуткую улыбку.

- Ты все-таки смог…

Чарльз отшатнулся, вслепую нашел пальцами подоконник и, подтянувшись на нем, поднялся на ноги. Он отошел бы и дальше, если бы прямо в спину не ударила барная стойка.

- Тихо, тихо… - совсем не угрожающе и не зло, а почти заботливо сказал Эрик. - Не пугайся. Я не собираюсь на тебя бросаться. Я нарочно выбрал самое неправдоподобное, чтобы нельзя было догадаться.

Чарльз молчал. Он не знал, что говорить. Проще всего было бы убежать и никогда не возвращаться. Но он не был стыдливой девчонкой, которая уносится прочь от грязных намеков. Или одним из тех мужчин, что в каждом неровном взгляде видят укор их хрупкой мужественности. Он был ученым, с которым произошло необъяснимое. И ему нужны были ответы.

Он метнулся к кухонному шкафчику и вытащил оттуда бутылку виски, сразу же наливая себе почти половину стакана, и выпил залпом. Горло обожгло, но дрожь, которая, оказывается, до этого охватывала все тело, тут же унялась.

Эрик тоже поднялся на ноги.

- Чарльз, послушай… это глупая шутка. Прости. Я не собирался делать ничего непристойного.

Чарльз верил ему. Но не мог отделаться от мысли, что кто-то другой не верит. Кто-то из тех, кто был в комнате. Эмма.

Чарльз посмотрел на ее лицо, но оно не выражало ничего. Ни одной чертовой эмоции. Она не была напугана и ей не было смешно. Эмма смотрела прямо на него, но как будто его не видела.

- Что это было? - наконец, нашел в себе силы спросить Чарльз. - Это… снова какой-то фокус, да?

- Нет. Это ты. Ты на самом деле такое умеешь. Если ты останешься, я объясню тебе все в подробностях.

- Это наркотики, да? Ты мне что-то подсыпал? В бокал?

Ему нужно было объяснение. И эксперименты с сознанием были таким объяснением, самым простым.

Не то чтобы Чарльз никогда не пробовал. Не то чтобы он всегда был предельно осторожен.

Но он никогда не позволял никому решать за себя.

Chapter Text

Телефонный звонок прорезал темноту и разлетелся, как электрический разряд по телу. От первых трех звуков Чарльз отбивался, как от назойливой мошкары, и лишь на четвертый сообразил, что его вызывает реальность. Еще три потребовалось, чтобы сесть в кровати. Еще два - чтобы дотянуться до тумбочки. И один - чтобы сжать пальцы на истошно вопящей трубке.

- Слава Богу! - раздался взволнованный голос сестры. - Я уж думала, ты совсем окочурился.

- Рейвен? - растерянно пробормотал Чарльз.

Он обвел комнату глазами. Он был в своей спальне. Под одеялом. В одних трусах.

- Если узнаешь - значит, живой, - довольно заключила сестрица. - Но судя по голосу, ты не в состоянии сейчас объяснить, почему Эрик Леншерр вчера разбудил меня в три ночи, чтобы выяснить твой домашний адрес?

Воспоминания приходили обрывками. Эрик. Его дом. Эмма и троица в черном. Мягкий джаз. Стрекозиные крылья. Черт…

- Я… я не знаю, - пробормотал Чарльз. Он попыток думать снова накатила страшная головная боль. - Я… кажется, я вчера здорово напился. У него дома.

- Ну, поздравляю тебя с боевым крещением, - Рейвен хохотнула. Кажется, ее совершенно не расстроило, что Чарльз пошел на вечеринку к какому-то ее другу и нажрался там, как свинья. - И как оно? Круто же, да?

- Ты издеваешься? - последнее, что мог бы Чарльз сейчас сказать о своем состоянии - это “круто”. Хотелось окунуть голову в ледяную воду, причем желательно так, чтобы немедленно захлебнуться. Но Чарльз не был уверен, что его не стошнит тут же, едва он встанет на ноги.

- Что, не понравилось?

- Рейвен, я сейчас чувствую себя так, будто меня окунули в чан с кислотой, - Чарльз простонал и упал обратно на подушку. Сидеть больше не было сил. - Не болит у меня только то, что уже отказало.

- Да, в первый раз всегда такой эффект, - задумчиво поддакнула сестра. У Чарльза не было совершенно никаких сил выяснять, с чего она решила, что он первый раз напился до потери сознания. - Но ты не волнуйся. Выпей больше воды и…

- Рейвен, я знаю, как лечить похмелье! - не выдержал Чарльз. И спохватившись, что его сестра уж точно не виновата в его вчерашнем загуле, сказал уже спокойным тоном:

- Давай позже поговорим. Я сейчас… с трудом лежу.

- Ладно. Надеюсь, твоя девушка не выставит тебя снова на улицу за такие эскапады.

Мойра. Неожиданно и стыдно нахлынула мысль о том, что Мойры здесь больше нет. Но в то же время стало радостно. Чарльз точно бы не хотел начинать примирение… с этого. И вообще показываться Мойре в таком состоянии.

- Она ушла.

- В смысле? - всполошилась Рейвен. - Из-за… этого?

- Нет. Еще вчера. Из-за… нашей ссоры. Прости, но я…

- Да-да, помню. С трудом лежишь. Я могу заскочить часа через два, принести что-нибудь…

- Не нужно, - оборвал ее Чарльз. Меньше всего на свете хотелось в таком состоянии выслушивать заботливую болтовню. Тем более даже в таком состоянии он понимал, что ей наверняка приспичит выяснить подробности вчерашней вечеринки, а он бы сам не отказался, чтобы кто-нибудь ему обо всем рассказал. - Я не умру, обещаю.

- Ну да, теперь только попробуй, - весело подначила она. - Ладно, отдыхай. Если что, я вечером буду в театре, звони туда. Но постарайся без всяких “если что”.

Когда она отключилась, Чарльз предпринял вторую попытку подняться. В одном сестра была права - пить хотелось страшно. Язык во рту ощущался, как наждачная бумага. Да и голова, Чарльз знал, раскалывалась не просто так. Конечно, главным лекарством в его случае был аспирин, но его требовалось запить просто конским количеством воды, чтобы побыстрее вывести все токсины из организма.

Чарльз из прошлого оказался болваном, но болваном предусмотрительным. На тумбочке возле телефона оказался стакан воды, которую Чарльз из настоящего моментально вылакал до дна.

Вставать было тяжело, вернее - просто невыносимо. Собственное тело казалось чужим, словно Чарльзу вручили механического робота на пульте управления, но забыли объяснить, как заставить его работать. Он видел эту игрушку в рекламе - голова-лампочка, корпус, похожий на кофейную кружку и панель управления на проводке с единственной кнопкой. Сейчас казалось, что кнопок невероятное количество, и даже просто для того, чтобы пошевелить рукой, нужно было много и напряженно думать. А Чарльз не мог.

Наконец, к нему вернулось ощущение собственного тела, а вместе с ним - и неприятное чувство в районе живота. Чарльз медленно приподнял одеяло, молясь, чтобы это не было то, о чем он подумал, потому что оконфузиться от пьянки во сне, как немощный старик, было бы последним делом. То, что он увидел, явно свидетельствовало о том, что до старости ему еще далеко, но радовало не меньше. На животе неопрятным пожелтевшим пятном застыла сперма.

- Твою ж мать… - выругался Чарльз и глубоко вдохнул, сдерживая приступ тошноты. Всегда, когда в желудке начинало крутить, он закрывал глаза и думал об апельсине. Большом, пухлом, сладком апельсине с толстой корочкой в мелких точечках. Он выучил этот трюк еще в детстве, когда желудок начинало крутить от трясучки по Вестчестеру в семейном “Ланкастере”. Парадоксально, но помогало, даже когда рвотные позывы появлялись от злоупотребления водкой с апельсиновым соком.

Влажные сны не снились ему с тех пор, как он начал заниматься сексом. И Чарльз с трудом мог представить, чтобы опьянение до состояния трупа способствовало подобной активности тела.

Неужели он добрался домой настолько вменяемый, что нашел в себе силы подрочить? А потом скоропостижно отрубился, даже не дойдя до душа.

Чарльз, Чарльз… впрочем, все еще ничего такого, чего не делало бы огромное количество мужчин.

Полный омерзения к собственной невоздержанной личности, Чарльз кое-как выкарабкался из кровати и отвел себя в душ. Именно так, отвел, потому что тело словно приходилось уговаривать. Если бы телу сейчас дали волю, оно бы распласталось прямо там же, где его эта воля застигла - хоть в спальне, хоть на кухне, хоть на пороге квартиры.

В ванной Чарльз напился прямо из-под крана и проглотил таблетку. Душ он выкрутил на полный холод, а затем сразу на кипяток, чтобы разогнать кровь по телу. Сердце, наверное, было готово подавать прошение в Конгресс о смене хозяина, но Чарльз догадывался, что оно выдержит. Во всяком случае, прежде на сердце он никогда не жаловался.

Приведя себя в относительный порядок, он предпринял попытку восстановить вчерашние события. Его одежда нашлась в спальне, на полу - все, кроме пиджака, сброшенного в прихожей. Дверь, на счастье, была закрыта на оба замка изнутри. Все-таки обученный в Оксфорде автопилот прекрасно работал. Бумажник лежал на кухонной конторке рядом с мойкой. Все документы были на месте.

Аве, Оксфорд.

Чарльз проснулся в омерзительном состоянии, но со всеми вещами, в закрытой квартире и один, а это уже было большим успехом по сравнению с несколькими эпизодами его студенчества. Но, конечно, поводов для гордости было мало. Оставалось надеяться, что он просто отрубился в доме Эрика, тот уточнил у Рейвен адрес и засунул Чарльза в такси, а с остальными препятствиями на пути к кровати он уже справился сам.

В растерянности остановившись среди кухни, Чарльз стал думать, стоит ли ему сейчас пить кофе, но спутанные мысли прервались, когда его взгляд упал на обеденный стол. Там, на ровной белой поверхности, лежал конверт без опознавательных знаков, размером с почтовую открытку, который он прежде не заметил, потому что тот сливался с обстановкой.

Снова эти чертовы записки. Чарльз зло подумал, что вчера он уже нашел все сокровища в этой дурацкой игре, и жизни бы стоило прекратить выкидывать новые подсказки.

Он вытащил белую карточку из конверта. На этот раз она была исписана почти вся, тем же самым витиеватым тяжелым почерком.

“Доброе утро, Чарльз.
Полагаю, ты с этими словами сейчас не согласишься. Надеюсь, для тебя симптомы тяжелого похмелья не в новинку. Я сожалею, что тебе приходится через это проходить, но иногда, как ты понимаешь, наш организм бывает слишком слаб, чтобы противостоять тому, что в него попадает.
Обязательно выпей воды и съешь что-нибудь жирное. На всякий случай в твоем холодильнике я оставил чизбургер. Лучше его разогреть, но сойдет и холодный. А вот кофе или таблетки от головы лучше не пить, потому что тебе сейчас они могут только навредить.
4-1120.
Свяжись со мной, когда тебе станет легче.
Э.”

Тон записки был вполне вежливым, но почему-то Чарльзу в ней почудилась насмешка. Эрик писал так, будто думал, что Чарльз - мальчишка, впервые надравшийся на вечеринке.

Но не успел Чарльз посмеяться, как пришло осознание - Эрик был здесь. Заходил в его квартиру. Открывал его холодильник. Возможно, даже стакан воды на тумбочке оставил именно он.

В голову полезли самые жуткие мысли. То, в каком виде Чарльз проснулся… он же не начал дрочить прямо при Эрике? Нет, конечно, этого не могло быть. Он отрубился почти сразу же, но ведь кто-то закрыл дверь… но зачем тогда Эрик оставил записку? Неужели к тому моменту Чарльз уже был абсолютно невменяемым?

Паника кувыркнулась новым кульбитом в желудке, и в этот раз Чарльз уже не смог его сдержать. Он залетел в туалет и согнулся над унитазом. Его тут же вырвало.

Исторгнутое месиво было не особенно жутким, потому что вчера Чарльз, судя по всему, даже не закусывал. Но недавно выпитая таблетка улетела в канализацию вместе с остальными нечистотами.

Почему-то хотелось прислушаться к записке и не принимать новую.

Чизбургер действительно нашелся в холодильнике, завернутый в промасленную бумагу. От одного запаха холодного фарша с луком Чарльза снова замутило, но он мужественно запихал чизбургер в духовку и снова выпил стакан воды. Стало чуть легче.

От еды и правда полегчало, хотя для того, чтобы сделать два шага от плиты к столу с горячим чизбургером в руках, пришлось зажать себе нос. Чарльз запил все еще двумя стаканами воды и опустился на пол прямо возле мойки. Боль в голове немного унялась, но все равно хотелось, подобно одряхлевшему домашнему животному, найти самый темный угол в доме, заползти туда и медленно умереть.

Чарльз ненавидел себя за то, что так напился, но знал, что это временно. Пройдут какие-нибудь три дня, и он забудет кувыркающуюся в желудке пустоту, болезненный озноб, разрывающую виски боль и захлестывающий его стыд. Похмелье всегда проходило, но знание об этом никак не спасало его теперь.

Головная боль постепенно отпускала, а вместе с ней появлялись воспоминания. Почти полностью вспомнился разговор с Эриком - о Рейвен, политике и биологическом разнообразии. Смутно - перепалка с Эммой. На душе заскребли кошки. Чарльз не был уверен, что был достаточно вежлив. Обычно он не оскорблял женщин, даже тех, кто сам бросался на него с пощечинами или криками, но сейчас подозревал себя во всем. Вряд ли бы Эрик был так заботлив, если бы Чарльз оскорбил его девушку. Или это был его способ высказать презрение?
И какого черта ему вообще понадобилось, чтобы Чарльз ему звонил?

***

На Рождество в особняке Ксавьеров в Вестчестере было людно. В обычные дни мама жила там одна с целым штатом прислуги; умудрившись пережить двух мужей, она не терпела одиночества, но в обычное время ее вполне устраивало, что люди просто снуют вокруг, создавая в доме видимость присутствия жизни. В праздники на нее накатывала меланхолия, и потому все, кто объединен с ней фамилией и кровью, должны были собираться под одной крышей. Даже те, от кого в другие дни она даже не принимала телефонные звонки.

Чарльз был для матери чем-то вроде последней надежды. После того, как Рейвен, бросив колледж, отправилась покорять Бродвей, мама звонила ему дважды в неделю и всякий раз жаловалась, что он единственный, кто еще не опозорил семью. Чарльз, посмеиваясь, отвечал, что успех все равно пятьдесят процентов, потому что их у матери не восемь, а всего лишь двое. Из-за этого мать сердилась, потому что благодаря своей шутке Чарльз соскальзывал с крючка, на который она пыталась его насадить, с чувства единоличной ответственности за все, что творится у нее на душе. Ответственность, уже прописанная в ее фантазии, значила, что Чарльз должен, подобно цирковому эквилибристу, ходить по ниточке, угадывая все ее желания. Удачная карьера в компании отцовского друга. Счастливая женитьба. Докторская диссертация до двадцати семи. Первенец до двадцатипятилетия. Сценарное мастерство его матери было скудно на неожиданные сюжетные повороты, но детальностью превосходило ее нелюбимый легкомысленный Бродвей.

Яйцо, сложенное в корзину с худым дном, птенец, выпавший из гнезда, семя, посеянное в дурную почву, его младшая сестра Рейвен появлялась в Вестчестере раз в году, одетая, как один из манекенов с витрины Macy's, и каждый раз - с новым парнем. Два года назад она заявилась под ручку с каким-то рок-н-рольщиком, светя выпирающим из-под платья животом, и матушку чуть не хватил удар. Чарльзу пришлось сначала отпаивать мать сердечными каплями, а потом устраивать разнос сестрице, которая, увидев в витрине беременный манекен, не удержалась от жестокого розыгрыша, но закончилось все тем, что они оба хохотали, вспоминая, как матушка гримасничала, разыгрывая древнегреческую трагедию. Назавтра, за праздничным столом, о фальшивой беременности вежливо не упоминали, и мама продолжала приглашать свою блудную дочь на праздники, в остальное время даже не звоня поздравить с днем рождения. Чарльзу доставалось куда больше внимания. У Чарльза было куда больше ответственности.

Рождественский сочельник шестьдесят первого мог ничем особенным не запомниться. Пока прислуга хлопотала в столовой, Чарльз сидел в гостиной, с головой погруженный в очередной научный журнал; Рейвен копалась в пластинках, выбирая, чем заменить уже набившую всем оскомину Let it snow в исполнении Эллы Фицджеральд. Матушка сидела у себя, наверху, наверняка выбирая, какие драгоценности надеть к ужину. Где-то в глубине дома играл радиоприемник, передавая новости из Сирии. Чарльз знал, что к ужину должны пожаловать гости, но совершенно об этом забыл.

Доктор Райкинг и его семья прибыли в начале шестого. Запорошенные внезапно начавшимся снегом, с чемоданами, они ворвались в сонный весчестерский уют и сразу пошатнули его тихую, сонную глубину, с которой Чарльз за последние годы худо-бедно, но уже по-взрослому, смог свыкнуться.

Их было четверо: доктор Александр Райкинг, старый друг отца, с которым они вместе работали под началом доктора Оппенгеймера; его супруга Джудит, румяная и сама больше похожая на какое-то рождественское угощение; их сын Картер, длинный нескладный юноша на два года младше Рейвен; и дочь Джулия, которая приходилась сестре Чарльза ровесницей, одновременно нежная, как хризантема, и смертельно надменная.

Наверное, только драматическая необходимость в стиле Форсайтов или Диккенса могла заставить целое семейство отправиться на сочельник в Вестчестер, подумал тогда Чарльз.

Джулия была полной противоположностью Рейвен. Она была идеально воспитана, но так этим кичилась, что, казалось, от нее разлетается битое стекло. У нее были темные волосы, худое лицо, узкие губы, темные глаза. Позже Чарльз думал, что Джулия напоминает ему Мойру. Но Мойра была похожа на только что срезанную с куста дикую розу, колкую, но ароматную. Джулия больше походила на гвоздь, торчащий в заборе, по какой-то нелепости инкрустированный алмазами.

Разумеется, уже за обедом Чарльз понял, что они не в книге Голсуорси, а в одном из дурацких исторических романов, где принцу угрожают потерей трона, если он не возьмет в жены дочь короля соседнего королевства.

И дело было даже не в том, что Джулия ему не нравилась. К ней прилагался пост инженера в компании Райкинга, чуткий материнский надзор и четкий жизненный план, расписанный вплоть до сорта цветов, какие принесут на его похороны.

Последнее даже не было шуткой.

- Мама десять раз пожалела о том, что мы связались с “Бейкенстридж”. Они предложили нам для похорон розы, представляете? Розы! И это когда все приличные люди знают, что на похороны нельзя заказывать ничего, кроме лилий!

Чарльз не был принципиальным противником лилий и планировал прожить еще как минимум лет пятьдесят. Но то, что он почувствовал, когда подумал, что цветы для его гроба будет выбирать Джулия, было больше всего похоже на отчаяние. Такие, как Джулия, он знал, живут сотню лет.

Он часто шел на компромиссы. Но никогда не позволял кому-то делать то, что ему не хочется.

- Мама, это исключено. Я не поведу Джулию даже на первое свидание. И даже не потому, что живу в Оксфорде, а она в Нью-Йорке. Она мне просто не подходит.

- Джулия окончила очень хороший колледж, - видимо, из всей его тирады матушка расслышала только слово “Оксфорд”.

- Джулия считает, что диплом колледжа делает ее существом иного биологического вида.

- Не говори ерунды, Чарльз. Тем более, если ты не женишься на Джулии, вряд ли доктор Райкинг позволит тебе начать карьеру в его компании с существенной позиции.

- А кто сказал, что я хочу работать в его компании?

- А как же иначе, дорогой? Ты ведь не собираешься, как какой-нибудь бонвиан, проматывать отцовское наследство? Учти, пока я распоряжаюсь деньгами…

- Мама, ты меня не слышишь! - Шэрон и правда напоминала ему ярмарочный автомат с предсказаниями, который в ответ на серьезные вопросы выдает лишь случайные карточки с расплывчатыми ответами. - Джулия ведет себя так, будто одним своим существованием делает миру одолжение. Я не смогу даже встречаться с женщиной, которая считает себя настолько лучше остальных.

- А в чем проблема, Чарльз? Тебя она считает себе ровней.

В ту ночь он жалел, что не может, как Рейвен, заявиться на праздничный обед с фальшивым пузом. Конечно, он мог бы заставить Надин, свою тогдашнюю любовницу, официантку из оксфордского паба, разыграть этот спектакль для него, и она бы с радостью согласилась, потому что легко соглашалась на любые глупости. Но тогда бы ему пришлось жениться на Надин, тридцатилетней матери-одиночке, а представить свою жизнь с женщиной, которая на любую попытку Чарльза объяснить, чем он занимается, со смехом отмахивалась и просила не забивать ей голову ерундой, которой ей хватило в старшей школе, он тоже не смог бы.

- Понимаешь, Рейви, - бормотал уже ни лыка не вяжущий Чарльз, когда они вдвоем закрылись в его комнате и прикончили сначала бутылку портвейна, а потом добрались до матушкиных запасов бренди. - Я… не могу. Ты ее слышала. Она…

- Ведьма из сказки, - поддакнула ему Рейвен и изобразила в точности такое же лицо, как было у Джулии за столом. - Свет мой зеркальце, скажи…

- Именно! А еще… черт возьми, она же небось холодная, как рыба! Черт, я не должен говорить такое младшей сестре…

- Иди к черту, Ксавьер, думаешь, я сама не вижу?

- Неужто ты думала о ней в таком ключе?

- Ну уж нет, - Рейвен усмехнулась. - Эта мне точно не нравится. Мне кажется, у нее между ног зубы.

По пьяни у Чарльза случалось особо богатое воображение. Он тут же представил и поморщился.

- Тебе придется завести красивую секретаршу…

- В этом-то и проблема, дорогая сестренка, - Чарльз сполз на пол и устроился головой на коленях Рейвен. - Я не изменяю. Я не хочу изменять. Я хочу жить с человеком, которому не хочется изменить… вот представь: возвращаться домой, с порога падать на диван и трахаться во всех позах до умопомрачения, а потом валяться в кровати, есть твердый сыр с красным вином и обсуждать связи миелоидной лейкемии с хромосомными аномалиями…

Рейвен погладила его по голове и усмехнулась:

- Когда ты найдешь свою прекрасную принцессу, напомни мне не садиться у вас дома на диван.

Чарльз выкрутился из-под ее руки и, хохоча, улегся на ковер.

- А вообще… знаешь бы, что я сделала?

Она нависла над ним, и ее длинные светлые пряди нависли вместе с ней. Чарльзу пришла дурная идея поиграться с ними, как котенок с ленточкой.

- Я бы постаралась ее напугать. Так, чтобы она сама рыдала папочке в жилетку, лишь бы не отдавал ее за тебя.

Чарльз не винил Рейвен за то, что испортил матери Рождество. Он не винил даже полбутылки портвейна и бессчетное количество бренди, что они в ту ночь выпили. Поскольку Рождество - время сказок, то во всем была виновата одна злодейка, которая заглядывала в их зеркало, в бокал, в лакированную столешницу, в глаза всем присутствующим и задавала один и тот же вопрос: “Я ль на свете всех милее?” и моментально вырезала сердце тем, кто давал неправильный ответ.

Но все-таки заявляться пьяным в комнату к невесте и устраивать там скандал было поступком, недостойным наследника Ксавьеров. А заодно и сотрудника “Райкинг Индастриз”, и человека, с которым разговаривает его собственная мать. Зато отчего-то достойно для магистра генетики Оксфорда, ассистента Колумбийского и скромного жителя Бруклина, которому скоро потребуется другая квартира.

***

Палец кружил над телефонным диском, Риджвуд-четыре-одиннадцать-двадцать. После, без шуток, тринадцатого стакана воды Чарльзу стало гораздо легче, хотя он понимал, что теперь к просящимся на волю сердцу и печени наверняка присоединятся еще и почки. На часах было уже пять вечера, и день, который он планировал потратить на диссертацию, безбожно клонился к концу. И это был вовсе не последний удар, который Чарльзу требовалось принять на себя до заката.

Эрик ответил не сразу, но это был он; Чарльз боялся, что трубку возьмет Эмма. Голос в трубке был хриплый, будто спросонья, и почти сразу где-то рядом с динамиком щелкнула зажигалка с металлической крышкой.

- Эрик… это Чарльз. Ты… просил позвонить.

- Привет, - как ни в чем не бывало ответил Эрик, будто и не ему пришлось транспортировать пьяного вхлам нового знакомца среди ночи через весь Бруклин. - Как твое самочувствие?

- Бывало и лучше, - Чарльз не хотел, чтобы его голос звучал страдальчески, но, видимо, не удалось, потому что в ответ ему усмехнулись. - Ты… хотел поговорить о чем-то?

Больше всего хотелось спросить “Что я сделал?”, но Чарльз уже хорошо усвоил, что переговоры нельзя начинать с самой невыгодной позиции.

- Хотел. Вернее, я хотел знать, что ты пережил эту ночь, а вот об остальном лучше поговорить лично.

Чарльз почувствовал, как ото лба к пищеводу пополз холод. Что же он мог такого натворить, что разговор требует личной встречи?

- Только не говори, что хочешь выкатить мне штраф за разгром твоей квартиры.

- Что? Нет, - в трубке послышался мягкий смех. - Ты вчера вел себя, как подобает хорошему гостю. Здесь, скорее, нужно винить меня и мое гостеприимство. Но, надеюсь, я смог искупить свою вину завтраком.

Эрик звучал, как настоящий джентльмен, а Чарльз понял, что шестеренки у него в голове все еще слегка смазаны спиртом, потому что первая его мысль после этих слов заключалась в том, что, если бы он был девушкой, то от таких слов уже запал бы.

- Тогда в чем дело?

- Чарльз, поверь, это не телефонный разговор. Но абсолютно нестрашный. Полагаю, сегодня ты вряд ли доберешься до Куинса, поэтому, если не возражаешь, я сам приеду к тебе.

- Это все еще звучит жутко, - постарался пошутить Чарльз.

Вышло совершенно не смешно, но кое в чем его матушка была права: за шутками он всегда скрывал то, что не мог говорить в открытую. Ему было слишком интересно узнать, что за страшная тайна припасена для него у Эрика, и даже похмелье не могло тягаться с природным любопытством.

- Ты ведь сегодня весь день был дома, не так ли? - прямо с порога спросил Эрик, тут же скидывая обувь. Чарльз стоял перед ним в халате. В ответ на вопрос он только кивнул. - И окна не открывал?

- Нет, - грешным делом Чарльз подумал, что в доме воняет перегаром, и уже потянулся к окну, как Эрик воскликнул:

- Нет-нет! Оставь, как есть.

Тугой оконный шпингалет, который Чарльз уже успел приподнять, сам, без дополнительного усилия, свалился в паз.

- Так о чем ты хотел со мной поговорить?

- Хотел спросить, как много ты помнишь со вчерашнего вечера.

Эрик без приглашения уселся за кухонный стол и теперь смотрел на Чарльза хоть и снизу вверх, но с таким видом, с каким их семейный доктор обычно смотрел на маму, выписывая ей очередные рецепты от воображаемых болезней.

- Я все-таки что-то натворил?

- Ну, как сказать… ладно, спрошу прямо: ты помнишь, как читал мысли?

Волна непрошенных воспоминаний до этого вопроса будто давила в наглухо запечатанную дверь, которую Эрик гостеприимно открыл. Чарльз вспомнил, чем закончилась его перепалка с Эммой: Эрик плел ему про какие-то эзотерические штуки, Чарльз разозлился и захотел его проучить, а вместо этого провалился в бредовую фантазию о поцелуе. А после этого задергался, как ненормальный, и начал пьяный допрос, остатки которого не смогли сохраниться даже в таком, законсервированном виде. Чарльз помнил, что спросил про наркотики. Но он не помнил, что Эрик ему ответил.

Чарльз почувствовал, что его снова штормит. Этот тип, сидящий сейчас перед ним, вчера накачал его наркотой, от которой его вырубило, да еще и ошивался в его квартире, а теперь он добровольно впустил его в дом.

- Что это было? - тихо спросил он, держась за стул. Чарльз не был уверен, что сможет в нужный момент поднять его, чтобы ударить, но этого было вполне достаточно, чтобы самому не упасть. - ЛСД? Опиаты?

- Я уже говорил тебе вчера - это не наркотик, - спокойно, но твердо ответил Эрик. - Это скорее… антидот.

- Антидот к чему?

- К пестицидам. А конкретно - к ДДТ.

- Что? - Чарльз не смог сдержать смех. - Слушай, я понимаю, книга Карсон местами и меня до дрожи пронимает, но тебе не кажется, что накачивать гостей лекарствами - чересчур? Особенно, если от этого такие галлюцинации…

- Это не галлюцинации, Чарльз, - Эрик поднялся со стула и начал расхаживать по кухне - от мойки к столу и обратно, по три суетливых шага в обе стороны. - И нет, это не слишком. Просто ты пока не понимаешь, что пестициды у тебя отняли.

- Нет, не понимаю, - теперь уже Чарльз уселся за стол и смотрел на Эрика, как на больного. - Я знаю, что они могут отнять, но пока что на здоровье не жалуюсь.

- Ты помнишь, как вчера был в моей голове. Да, я… пошутил, но ты ведь и правда это видел? Ты чувствуешь людей, Чарльз. Ты можешь знать их мысли, точно так же, как Эмма. Но ты можешь больше, чем она. Ты можешь внушать людям свои мысли. И ты очень, очень сильный. Ты можешь делать это на базовом уровне даже без антидота.

Чарльз попытался обратиться к собственной памяти, чтобы прикинуть, случались ли у него когда-то столь красочные галлюцинации с похмелья. Если нет, то приятель его сестры Эрик действительно сейчас нервно расхаживал по его кухне и с серьезным видом плел чушь про то, как пестициды мешают Чарльзу читать мысли.

- Серьезно? ДДТ? Тогда почему я не мог читать мысли в детстве? Его начали массово применять только после войны.

- Ты лучше меня знаешь, что изобрели его значительно раньше.

- И что? Это все равно звучит, как бред. Прости, Эрик.

Чарльз чувствовал, как его гость злится. Он почти физически чувствовал эту злость, а еще - растерянность и страх, как будто Эрик не знал, что будет делать, если Чарльз ему не поверит.

- Значит, бред? - голос Эрика был тихим и холодным. - Тогда попробуй. Попробуй сейчас прочитать меня. Я знаю об этом очень много, больше, чем кто-либо в этом чертовом городе, и ты можешь меня прочитать, потому что еще чист.

Он рывком наклонился, уперев руки в стол, и теперь его лицо оказалось прямо напротив лица Чарльза. Они смотрели друг другу в глаза, и Чарльз не мог оторвать взгляда. У Эрика были страшные глаза. Глаза человека, способного практически на все.

- И ты не подкинешь снова какую-нибудь пошлятину? - безнадежно пошутил Чарльз.

- Читай, - почти зарычал Эрик. - Живо.

Новое погружение было неуклюжим, совсем непохожим на вчерашнее. Теперь это напоминало езду по заснеженной дороге в пургу: Чарльза вело, и он не знал, куда движется, но не мог остановиться. Но стоило поднести два пальца к виску, как пурга унялась, а движение выровнялось. Он снова путешествовал через мозг Эрика, будто плыл, едва покачиваясь, и снова перед глазами мелькали образы. Страшные образы.

Истощенный мальчишка с бритой головой, привязанный к кушетке кожаными ремнями. Человек в белом врачебном колпаке, нажимающий на кнопку распылителя. Разложенные на письменном столе длинные гвозди, которые в гневе сметает чья-то костлявая рука. Аккуратные белые таблетки в эмалированной посуде и рука в резиновой перчатке, которая кладет их на чей-то выбеленный голодом язык. Железный лист, который сминается, словно бумага.

А следующим кадром был сам Эрик. Молодой и худощавый, почти подросток, он в судороге склоняется над унитазом и выкашливает наружу слизь из пустого желудка. Отворачивает заржавленный вентиль в грязной ванной комнате и жадно лакает воду прямо из-под крана. Лежит на полу, стирая испарину со лба посеревшей от грязи рубашкой. Шепчет что-то на немецком и как будто не на немецком вовсе. К обессиленным пальцам по полу подкатывается монетка.

Чарльз вынырнул из воспоминаний и тут же схватился за край столешницы, потому что иначе бы он свалился со стула. Из воспоминаний Эрика его выкинуло так, будто корабль захватило бурей.

- Ты увидел все, - не спросил, а скорее констатировал Эрик. - Теперь ты мне веришь?

- Это… что это было? Это… это действительно ЛСД. Это похоже на ЛСД.

- Я рад, что у тебя был богатый студенческий опыт, - язвительно произнес Эрик. - Как видишь, я образование получал в другом месте. Это не ЛСД. И ты выпил меньше половины стандартной бутылки виски. Твое похмелье - это детоксикация. Меня этой гадостью едва ли не кормили три года подряд. В твоем сегодняшнем состоянии я провел две недели и едва не сдох. Зато теперь я знаю, кто я.

- И кто ты? - пробормотал Чарльз. Сердце билось как сумасшедшее и прыгало где-то в горле, будто он пробежал милю за четыре минуты.

- Смотри.

На двери сами собой защелкнулись замки. Ящик кухонной конторки выдвинулся, выпуская наружу ложки, которые тут же разошлись за спиной Эрика веером. Монетки, лежащие в бумажнике, вырвались оттуда и закружились вокруг головы Чарльза. Он попробовал сбить их рукой, но они ловко увернулись и выстроились перед ним в прямую линию.

- Господи, что это… что это за чертовщина?

- Это не чертовщина, Чарльз. Я управляю металлом. Любым.

Чарльзу стало жутко. Он вскочил с места и подлетел к двери, пытаясь повернуть замки, но их словно заело намертво. Он не мог стоять к Эрику спиной и прижался к двери, будто она как-то могла его защитить. Если бы Эрику вздумалось вытащить из кухонного ящика ножи, Чарльз бы сейчас стал идеальной жертвой для циркового аттракциона.

Но это слишком напоминало то, что видели больные шизофренией. Это не могло быть правдой.

- Прекрати это немедленно! - закричал Чарльз. - Прекрати! Хватит.

- О, заставь меня.

Эрик со всем его металлическим арсеналом подошел ближе.

- Эрик, пожалуйста…

- Нет, ты правда можешь меня заставить, - он развел руки в стороны и из ящика действительно вылетели ножи, точно также раскидываясь веером за спиной у своего господина.

Чарльз не понимал, что происходит. Он был в ловушке.

- В этом весь фокус. Я могу убить, - Чарльз увидел, как нож медленно разворачивается острием в его сторону. - Но ты можешь мне запретить. Приказать. Внушить. Ты можешь сделать все что угодно.

Нож резко полетел вперед, и Чарльз зажмурился, ожидая, что тот сейчас врежется ему прямо в горло. Но вместо этого острие вонзилось в дверь прямо над его левым плечом.

- Ты можешь заставить меня быть неподвижным, - еще один нож оказался над правым. - Танцевать. - Снова свист летящего сквозь воздух металла и толчок в хлипкую фанеру. - Вылизать твою квартиру. - Еще один. - Отсосать. - Нож врезался в дверь, пришпиливая к ней полу халата прямо между расставленных ног Чарльза. - Ты можешь, Чарльз. Заставь меня. Заставь.

Чарльз не знал, что еще ему делать. У него не оставалось другого выбора, а у Эрика оставались еще два ножа. Чертов подарочный комплект на новоселье от чертовой подруги Мойры.

Он приложил пальцы к виску, концентрируясь. Он снова входил в чужое сознание, но в этот раз совсем не как гость. В этот раз он был хозяином, и только его волей определялось все, что внутри.

Чарльз чувствовал жар, будто приближался к центру земли. Друг друга сменяли стремительно мелькающие картинки, где один из ножей летел прямо ему в живот, а другой целил в глаз. Он мог остановить это только одним способом. И почему-то казалось, что этот способ ему хорошо известен.

С резким звоном парящие в воздухе металлические предметы обрушились на пол, а после этого тишина стала оглушающей. Чарльз медленно открыл глаза.

Эрик стоял перед ним с руками, выставленными перед собой так, будто был прикован за кисти к потолку. Но он улыбался.

- Я же говорил, Чарльз. Я верил, что ты сможешь.

Chapter Text

- Я перегнул палку, знаю, - покорно пробормотал Эрик. - Но иногда это единственный рабочий способ.

Он все еще стоял посреди кухни, не опуская рук. Предполагалось, что его удерживала воля Чарльза, но тот все еще не мог до конца поверить, что это не дешевый спектакль.

Рука затекла оттого, что пальцы были уже добрых десять минут прижаты к виску, но Чарльз не решался их отпустить. Даже если Эрик разыгрывает комедию, то он явно психопат, а сумасшедшим положено подыгрывать.

- Это же… фокус, верно? Ты был вчера здесь. Ты мог подвесить лески, зеркала, что угодно…

- А когда нож вонзился в дверь в опасной близости от твоих яиц, он был на леске? - Эрик хмыкнул. Даже сейчас, якобы в полной власти Чарльза, он продолжал зубоскалить. - Не волнуйся, я не буйный, и уж точно не собираюсь тебе вредить. Можешь отпустить меня.

Если Эриком действительно можно управлять силой мысли, подумал Чарльз, то он должен понять его мысленный приказ. Не убирая пальцев от виска, Чарльз велел ему расслабиться и сесть.

В ту же секунду Эрик опустил руки, сел на стул и принялся растирать затекшие мышцы. Чарльз понял, что и ему можно больше не лицедействовать.

Эрик действительно безошибочно понял его сигнал, и для этого даже не потребовалось представлять, как корабль врезается в масло, или какие там метафоры он для себя использовал, когда пробовал впервые.

Безумно захотелось чаю. Чарльз щелкнул тумблером электрического чайника, достал кружку и окунул в нее чайный пакетик.

- А ты правду говорил про то, что я могу заставить тебя сделать все, что угодно?

- Правда. Но если ты задумал заставить меня перерезать себе горло, то осторожно - скоро ты снова надышишься этой гадостью, и за мной труп придется отчитываться перед полицией.

- Вообще-то я думал о том, чтобы ты заменил мне дверь. Мне съезжать отсюда через месяц, не хочу, чтобы мне выкатили штраф за твою игру в ножички.

Чарльз на всякий случай попробовал еще один трюк и заставил Эрика схватить самого себя за нос. У него снова получилось, и в душе проснулась шальная смелость.

- Мои способности распространяются только на металл.

- А отсасывать ты мне чем собирался, чайной ложечкой?

Чарльз не видел лица Эрика в тот момент, когда это говорил, но спиной почувствовал, как его обдало волной жара. А затем в голове прозвучало ясно и отчетливо: “Надо же, запомнил”. А потом, сразу: “Видимо, не ошибся”.

Чарльз вздрогнул и обернулся.

- Ты что-то сказал?

Эрик на долю секунды выглядел растерянным, но потом ухмыльнулся.

- Нет. Но ты что-то услышал.

Чарльз скривился.

- Так ты охраняешь от меня свою голову? Транслируя мне “Сто двадцать дней Содома”?

“Это не сто двадцать дней, а максимум минут пятнадцать”.

- Эрик!

- Что? - блаженная улыбка. - Я молчал.

Чайник вскипел, и Чарльз залил приготовленный в чашке пакетик кипятком. Он не спешил поворачиваться к гостю, боясь встретиться с ним взглядом, хоть и понимал, что спиной к нему стоять тоже небезопасно. Во всех смыслах.

Целую минуту они провели в молчании. Чарльз не желал слушать чужие мысли, зная, на что он может там наткнуться.

- Ты уже мог бы меня обездвижить и набить мне морду, - наконец сказал Эрик. - Но ты этого не сделал.

- А ты мог бы собрать ложки.

- А ты не станешь впадать в истерику?

- Собери, - Чарльз резко развернулся и отдал мысленный приказ. Эрик, удивленный очередным и таким внезапным предательском своего тела, поднялся с места и начал собирать ложки руками.

- А мне это определенно нравится, - хмыкнул он. - Как и то, что максимум к завтрашнему вечеру это закончится.

- А дальше что? - в растерянности Чарльз отпустил пальцы от виска, но Эрик все равно не прервал свое благое занятие.

- А дальше я стану твоим дилером, - Эрик усмехнулся. - Либо ты решишь отказаться от собственной природы и вернуться к жизни простого человека. Но прекрасно помня, что ты делал эти двое суток.

- У меня еще остается время ограбить банк и жить припеваючи всю оставшуюся жизнь.

- Размечтался. Если выйдешь на улицу - тут же надышишься этой дрянью. Чтобы сработала устойчивость, нужно принимать антидот регулярно. У него, как и у ДДТ, есть накопительный эффект.

— Если ты хочешь срубить с меня денег, то пришел не по адресу, – Эрик, несмотря на свои представления, показался ему… своим. Человеком, пусть и больным на всю голову, с которым у них есть общая проблема. Но теперь стало понятно, что это с ним неспроста. – Я больше не богатый наследник, и денег на эту дрянь у меня нет.

– Я не говорил, что она будет стоить тебе денег, – Эрик снова выглядел удивленным. В его глазах, голосе и, наверное, в мыслях читалась явная обида. – Я делаю это не ради денег. А для того, чтобы мы смогли… быть собой.

– Кто это «мы»? Ты так и не сказал, откуда это вообще взялось?

– Мы – это мутанты, Чарльз. Ты лучше меня знаешь, кто «мы» такие.

***

Любой ученый рано или поздно оказывался в заполненной людьми гостиной, в очереди к стоматологу или какой-нибудь школьной ярмарке. И в какой-то момент рядом с ним непременно возникал человек, начитавшийся научно-популярных журналов, или просто считающий себя единоличным носителем вселенского здравого смысла, который считал, что знает о науке больше него.

Иногда Чарльз мечтал о тех временах, когда станет старым, сморщенным, лысым и наденет лупоглазые очки, потому что тогда хотя бы внушительная академическая внешность будет предохранять его от самонадеянных болванов. Но пока он был молод, каждый Дэйв или Рональд из Скенетеди считали себя вправе рассказать ему, что рак передается строго через поколение, а ребенок может родиться черным, если девушка пять лет назад переспала с афроамериканцем.

Поэтому Чарльз не тешил себя надеждой, что может узнать что-то новое о своей дисциплине иначе, чем за чтением научных журналов, посещением лекций и участием в конференциях. И, если честно, он и сейчас до конца не верил в то, что говорил ему Эрик.

Они оба – он и Эрик, – были мутантами. Как и сотни других людей по всему свету. Но в результате своих мутаций они получили не какой-то особый цвет волос, жабры или шестой палец на ноге, а способности, каких не было ни у кого из живущих.

Долгое время Эрик и сам не знал, кто он такой: ни когда его вместе с матерью забрали в концлагерь, ни когда раскладывали перед ним ложки и ждали, что он что-нибудь с ними сделает. А когда, наконец, ему пришлось проявить свои способности, все снова изменилось. Теперь его заставляли дышать какой-то вонючей отравой, от которой крутило поджилки, и приковывали к столу кожаными ремнями, на которых были металлические пряжки. Сначала Эрик был удивлен такой халатности, потому что был уверен, что с легкостью расстегнет ремни, но он лишь чувствовал присутствие металла, который впервые с того времени, как проявились его способности, его не слушался. А потом перестал и чувствовать.

Теперь, словно в насмешку, перед ним раскладывали гвозди и просили сдвинуть хоть один. Раньше бы он смог засадить их с размаху в головы насмешников. Но теперь его не боялись. Вонючий белый газ сделал Эрика такими же, как они.

Прошла неделя, и появились таблетки. Сутки его выворачивало над облезлым ведром в углу лаборатории, а потом он снова услышал тихий звон, с каким резонировал окружавший его металл. Это было как вернуться домой. Как после долгой слепоты снова обрести зрение.

Но потом снова был вонючий газ, и после этого таблеток больше не давали.

– Когда обретаешь способности, понимаешь, что это часть тебя. И после этого хочется сделать все, чтобы они не исчезали.

– И что ты сделал?

– Ты правда хочешь знать?

Эрик не улыбался, но все равно выглядел устрашающе. Чарльз с трудом поборол желание влезть в его голову, но почему-то подумал, что ему пока не хочется знать о том, что он может там найти.

– А зачем все это? Для чего?

– Полагаю, затем, чтобы нас контролировать. Мы – опасная сила, Чарльз. Против меня бессильно любое оружие. А против тебя – любой, кто его держит.

– А почему только сейчас? Неужели мутантов не было до девятнадцатого века?

– Полагаю, что были. Но не так много. Не такие сильные. Ты же сам изучал все это. Ты знаешь, что количество разнообразных мутаций сильно выросло с появлением электричества, а затем и атомных исследований. Ты ведь… изучал это.

Эрик замолчал так внезапно, что Чарльзу не обязательно было читать его мысли, чтобы понять, в чем дело.

– Ты… читал мои статьи?

– Да. И даже думал… поговорить с тобой. Но мне казалось, что молодой профессор примет меня за сумасшедшего. А когда я встретил тебя на вечеринке у Рейвен, я понял, что это ты. И что ты один из нас.

– Что, вот так сразу и понял? Теперь и ты телепат? – Чарльз недоверчиво хмыкнул, пытаясь найти на лице Эрика признаки лжи. Он все еще пытался читать людей, как делал обычно, не привыкнув к новой способности. Чувствовать ложь, фальшь и натужное стремление понравиться у Чарльза и без всяких мутаций получалось прекрасно. Хотя теперь он уже сомневался, что все это время его проницательность была простым человеческим умением.

– Для этого не надо быть телепатом. Ты – брат Рейвен, а в семье…

– Ты хочешь сказать, Рейвен – тоже?!

Лицо Эрика вдруг посерело. В кухонном ящике с приборами заскреблись ложечки, застрявшие в двери ножи задрожали. Чарльз даже почувствовал, как подрагивает стол, словно вот-вот готов подняться в воздух.

– Я… не могу поверить, – процедил Эрик. – Ты… ты можешь выяснить это все буквально за секунду, заглянув в мой мозг. Но ты предпочитаешь тратить время на болтовню, как последний плебей. Как человек.

Чарльз сидел за столом прямо напротив Эрика и смотрел на него, не отрываясь. Первым порывом было возмутиться и сказать, что так дела не делаются, и что если в доме ты получаешь мастер-ключ от всех дверей, то все равно не стоит вламываться в каждую комнату и ворошить белье в комоде. Но Чарльз понимал, что обманывает сам себя. Тот Чарльз, который соблазнял незнакомок рассказами об их цвете глаз, вешал шлем оксфордского копа на фонарь и врывался среди ночи в комнату к Джулии Райкинг, чтобы никогда на ней не жениться, уже давно вломился бы в голову Эрика и вызнал все, от цвета трусов до места, где он прячет таблетки, или хотя бы попытался. Славным парнем вместо него прикидывался другой Чарльз: тот самый, что в испуге отшатнулся, когда в самый первый раз Эрик продемонстрировал ему поцелуй.

Этот Чарльз в тот же самый момент понял, что это была не шутка, и теперь, погребенный под шквалом новых воспоминаний упорно сигналил на поверхность благочестивыми поводами не прикасаться чужому разуму.

- Читай меня, - велел Эрик.

Чарльз никогда не сдерживал любопытство, потому что это было некрасиво. Но он умел не задавать вопросы, на которые не хотел получить ответа.

- Читай. Используй то, что отличает тебя от других.

Глубоко вздохнув, Чарльз приложил пальцы к виску.

- Нет, не так.

Эрик перегнулся через стол и схватил его за запястье, дергая на себя так, чтобы сложенные пальцы оказались возле его собственной головы.

И в этот момент все закрутилось. Картинки, куда более четкие и яркие, чем в прошлый раз, хлынули Чарльзу в голову, а он только и успевал их ловить и связывать их в одно повествование.

***

- Говорят, эта девочка выросла в Вестчестере, - губы Эммы были так близко к его уху, что казалось, что вот-вот мазнут по уху, оставляя красные следы. - В доме с персональным садом. Очень много пестицидов. Богачи не любят, когда насекомые портят их шикарные лужайки.

Эрик смотрел на девушку, которая изогнулась на сцене в неестественной позе, изображая Корделию. Длинные светлые волосы разметались по сценическому паркету, а белое шелковое платье, больше похожее на ночную сорочку, задралось аж до середины бедра. Это считалось андеграундной постановкой, но Эрик не мог взять в толк, что андеграундного может быть в образе невинной девы, которая обнажает всего лишь чуть больше тела, чем модницы, идущие по Мэдисон Авеню. Постмодерн - скука смертная.

- Это еще не повод считать, что она подходит, - Эрик был скептичен. - Покажи мне нью-йоркца, у дома которого не было бы лужайки.

- А я считаю, что она - та, кто нам нужен. Ты же видел фотографии, и как она перевоплощается.

- Дорогая, это называется “грим”. Думал, ты знаешь.

- Ее отец работал над созданием атомной бомбы, - пропела Эмма таким голосом, будто это была самая соблазнительная вещь на свете. Но Эрика и правда такие вещи возбуждали куда больше полуобнаженного женского бедра на сцене. - И, в отличие от своего братца, она точная его копия. А значит, мамочка точно не нагуляла ее от фермера.

- Никогда не думала о карьере частного детектива? - съязвил Эрик, но на самом деле он был благодарен Эмме. С ее способностями искать им подобных стало значительно проще.

- Ничего не мешает нам попробовать, - улыбнулась Эмма. - У нас ведь много таблеток.

- Все еще недостаточно, чтобы просто ссыпать в нью-йорский водопровод, - Эрик хмыкнул. - Но, соглашусь, ты меня убедила.

Эрику пришлось держать Рейвен мертвой хваткой, пока та истерила у зеркала, думая, что ее накрыло от неизвестной наркоты. Но он прекрасно понимал состояние бедной девочки - он бы и сам начал сходить с ума, если бы заглянул в зеркало и увидел там собственное лицо с синей чешуйчатой кожей. После этого Рейвен забилась в угол и плакала, и Эмме даже пришлось залезть к ней в голову, чтобы успокоить, потому что бедняжка боялась, что ее красота утрачена навсегда, и ей больше никогда не выйти на сцену. Но когда Эрик вошел со стаканом воды, то увидел на полу на подушках сразу две Эммы, которые растерянно взирали друг на друга, не понимая, не мерещится ли им обеим.

Потом Рейвен превратилась в Эрика. Потом - в собственного брата. В маму. В Элизабет Тейлор. А потом Эрику пришлось подхватить падающего у зеркала Кеннеди и уложить на диване, потому что антидот окончательно распространился по организму и тело попросту отключилось, чтобы сберечь силы для напряженной борьбы с выходящим из него токсином.

Наутро Эрик стискивал в кулаке длинные медные волосы, пока Рейвен выворачивало над унитазом, а Эмма, брезгливо улыбаясь, стояла в дверном проеме ванной, сжимая в руке стакан воды. Весь ее вид кричал “Ну я же говорила”. Нацепив белые хирургические перчатки, она дежурила возле Рейвен, пока Эрик жарил яичницу с беконом, а потом они долго препирались, кто будет убирать отвратительное пятно желчи в прихожей, потому что гостью, едва вышедшую из ванной комнаты, вывернуло от одного запаха жарящегося бекона.

А когда Рейвен пришла в норму, она была счастлива.

Неожиданно красивая картинка восторженного лица Рейвен (которое на тот момент, вообще-то, принадлежало Мэрилин) пошла рябью, и Чарльз понял, что его выталкивает из воспоминания. Но он не собирался так просто уходить. Ему хотелось посмотреть, что будет дальше, потому что он никогда не видел свою сестру такой счастливой.

Рябь исчезла, но теперь он словно смотрел на Рейвен через мутное стекло, которое покрывалось трещинами. Кадр остановился, словно на этом кончилось и воспоминание, но Чарльз не хотел оттуда уходить. Он думал, что это его сила начала угасать, или что концентрация внимания подвела, когда он понял, что все это время с тревогой ждал, что наутро Рейвен будет в ужасе, а она, оказалось, совсем не была расстроена, а даже наоборот. Поэтому он приложил усилие, чтобы досмотреть до конца.

Но вместо Рейвен он увидел совсем другую картинку. Теперь Эмма снова прижималась губами к уху Эрика, но теперь ее рука лежала у него на груди, а они оба - под тонкой простыней в спальне. Чарльз сразу понял, что ворвался в воспоминание, в котором у Эрика только что случился секс, и попытался вынырнуть, но не успел вовремя. Будто бы ушами Эрика он услышал страстный шепот Эммы:

- Тебе понравился тот мальчик, в которого она превращалась, да? Возможно, у тебя получится уговорить ее стать им разок… для тебя.

Движение снова ощущалось как занос на дороге, но в этот раз Чарльз крепко держал руль. После того, что он услышал, он был просто обязан понять, что эта парочка извращенцев делала с его сестренкой. Красивая девушка всегда была идеальной приманкой для нечистых на руку людей. А красивая девушка, способная превратиться в кого угодно, стала бы для них просто сокровищем.

Но теперь застывший кадр не просто покрывался трещинами, а разваливался на крупные осколки, и Чарльз уже не мог справиться с управлением. Его крутило и вертело, а осколки сыпались со всех сторон, и он уже не успевал следить за картинкой, самому бы удержаться. Что-то выталкивало его прочь, и Чарльз сопротивлялся, как мог, пока не ощутил, что у него не осталось выбора - он либо вынырнет наружу, либо упадет, и падение окажется для него смертельным.

- Прекрати! - раздался громовой голос Эрика, и через секунду реальность обрела краски. Эрик с пунцовым лицом стоял посреди кухни. Вокруг них по полу были разбросаны ножи.

- Ты сам впустил меня в свой мозг, - прохрипел Чарльз. Он снова тяжело дышал, будто для чтения мыслей ему требовалось неимоверное физическое усилие.

- Я впустил тебя не затем, чтобы ты пытался выжечь мне мозги. Что такое ты, черт возьми, творишь?

- Что я творю? Только не говори, что не знаешь, что я видел! - Чарльз взорвался. Этого было слишком много. Эрик скрывал от него воспоминания о Рейвен. Эрик скрывал о нем воспоминания о нем самом. - Почему ты не пустил меня дальше? Тебе есть, что скрывать, да?

- Ты издеваешься, да? Ты не смотрел. Ты, черт возьми, чуть мне голову не поджарил!

- Ты, мать твою, чертов извращенец. Что ты делал с моей сестрой?

- Я ее и пальцем не тронул.

- Я тебе не верю. Покажи.

- Да пошел ты к черту, - выплюнул Эрик, и металлическая кухонная утварь жалобно звякнула. Чарльз снова поднял руку к виску, намереваясь выяснить все самостоятельно, но вылетевшая из-под кухонной конторки ложка моментально обвилась вокруг его запястья, оттягивая руку от головы.

- Я больше не позволю тебе заходить в свою голову, пока ты не научишься этим пользоваться, - процедил Эрик. - Только попробуй, и я посажу тебя на цепь.

- А что потом? - Чарльз хмыкнул, и смешок получился грязным и болезненным. У него еще оставалась одна свободная рука, но он понимал, что вряд ли успеет что-то сделать до того, как Эрик выхватит и ее. - Что ты со мной сделаешь? Ты больной, Эрик. Я не знаю, зачем ты на самом деле сюда пришел, но я не хочу видеть тебя ни рядом с собой, ни рядом с моей сестрой. Никогда.

Чарльз не знал, на что он рассчитывал, когда говорил это. Без рук он мог только ловить обрывки мыслей, лежащих на поверхности, а на стороне Эрика был каждый клятый гвоздик в этой квартире. Эрик заставил его поверить в собственную власть, а когда он этой властью воспользовался, что мгновенно показал, как она несовершенна.

- Хорошо, - вдруг ответил Эрик. - Я уйду. Ты потеряешь способность читать мысли. Рейвен не сможет преображаться. Но я буду ждать. Пока ты не поймешь, что вашу жизнь уже не сделать прежней. Если хочешь сделать сестру несчастной из-за собственных страхов - валяй. Посмотрим, как долго ты продержишься.

Дверь сама распахнулась перед Эриком, а потом точно так же захлопнулась за его спиной. Согнутая в браслет ложка упала на пол.

В этот раз уже никто не оставлял записки. Теперь Чарльз стоял перед развилкой, и ему нужно было выбрать одну из дверей. Вот только за одной была пустота, а за другой - и сокровище, и тигр одновременно.

Chapter Text

Когда ты растешь в доме, где ничего нельзя, то притворство врастает в тебя, как вторая кожа. Особенно если твоя невинная мордашка становится витриной семьи, в которой отец занимается разработкой смертоносного оружия, а мать запирается в своей комнате с бутылкой пряного Tawny Port всякий раз, когда вздумаешь ее расстроить. Мальчишка “с умными глазками, наверняка вырастешь и будешь большим ученым, как папа?” мог убедить кого угодно и в чем угодно. Девочка “ты такая прелесть, наверняка вырастешь настоящей красавицей” сделала своей карьерой притворство.

Но у Чарльза и Рейвен было правило: друг другу - не врать. И вот теперь он нарушал его ради собственного душевного спокойствия. Наверное, это и называется - взрослеть.

- Мне кажется, я заболел, - прохрипел он в трубку. - Не могла бы ты принести мне лекарства?

- О, сладкий… - голос Рейвен был полон сочувствия. - Как же тебя угораздило… это из-за антидота, да?

- Вышел на улицу с мокрой головой, - отбрехался Чарльз. Ему было тошно оттого, что приходится притворяться перед сестрой, но Эрик четко предупредил, что, стоит ему выйти на улицу, как все пестициды штата тут же слетятся по его душу. А Чарльзу позарез требовалось прочитать мысли сестры, пока он еще может это сделать, ради ее же блага.

Ей даже не обязательно было ему верить - достаточно было прийти. Тем более Чарльз понимал, что она заподозрит неладное, едва увидит исколотую дверь, но чтобы ее увидеть, Рейвен нужно будет находиться в зоне досягаемости.

Стоило Чарльзу пригласить Рейвен войти, он сразу получил по лицу цветами.

- Держи, бездарь, - Рейвен бросила ему в лицо обвитые ленточкой герберы и влетела в квартиру. - В нашей семье только у меня есть актерские способности, но я уверена, что тебе все равно есть, чем меня порадовать. Тебе ведь тоже дали антидот, верно?

Она плюхнулась на диван и закинула ногу на ногу, эффектно выставляя коленку в вырезе длинного белого платья с большим разрезом.

- Почему ты мне не рассказала?

- Это произошло три дня назад. Мне нужно было собраться с мыслями, чтобы объяснить тебе это так, чтобы ты понял.

- Ты знала, зачем Эрик меня пригласил, и все равно молчала?

- Ты бы не согласился, - Рейвен развела руками. - И я не была уверена до конца. Эрик говорил, ему интересны твои статьи.

Рейвен глянула на него с вызовом, а уже через секунду превратилась в Шэрон.

– Сделать тебе какао, малыш? – ласково проворковала она, и тут же расхохоталась. Они оба знали, что никакого какао их матушка сроду не делала.

– Не знал, что у тебя так много общего с Шэрон, – Чарльз усмехнулся и сел на стул, перевернув его задом наперед. – У меня тоже есть фокусы. Но прежде, чем я покажу, расскажи, что ты знаешь об Эрике.

Ему было, в общем-то, все равно, будет ли сестра придерживаться их кодекса искренности или ограничится парой общих фраз, потому что он намеревался воспользоваться своим фокусом куда раньше. Чарльз опустил голову и приставил два пальца к виску, концентрируясь на сознании Рейвен.

В этот раз проникновение напоминало ровное ночное шоссе, освещенное яркими фонарями. Образы будто вспыхивали на билбордах по обе стороны, и Чарльз смотрел. Вот Рейвен встречает Эрика на вечеринке после постановки «Короля Лира», и на ней все же то белое летящее платье, что и на сцене, и ей нравится уверенный в себе тип с джентльменскими повадками, хотя она и смотрит на него свысока и оценивающе, как обычно она смотрит на всех мужчин. Вот они в квартире Эрика, и вовсе не наедине, с ними Эмма и верная троица в черном, и сестра больше смотрит на русского, чем на Эрика, хотя им она восхищена. Вот Эрик передает ей бокал водки с клюквенным соком, и Рейвен пьет, а потом у нее неожиданно дрожат и синеют руки, и она бежит к зеркалу, где видит свое новое лицо и срывается на крик. А потом Чарльза застигает чувство чистого восторга, и он словно выезжает на парковку кинотеатра под открытым небом, где занимает место в первом ряду, и смотрит, смотрит, смотрит, как Рейвен меняет личины, а наутро умирает от головной боли и тошноты. Чарльз чувствовал ее благодарность и стыд, когда Эрик протягивал стакан воды, легкий ужас, когда он рассказывал ей обо всем, но потом снова восторг, потому что Рейвен, оказывается, всегда знала, что особенная, потому что ничем другим и не объяснишь преследующее тебя всю жизнь ощущение того, что ты не на своем месте.

Как бы сильно Чарльз не вглядывался, пытаясь заметить где-то хоть крохотную афишку с изображением Эрика в чем-то, кроме бессменной черной водолазки, он его не находит. Зато буквально ему под нос свалился ворох фотографий стремного типа Эйза разной степени обнаженности, включая такие, которые он бы точно никогда не хотел видеть. Последний кадр пришел в движение, и он увидел Рейвен голой, стонущую на белой простыне, а в следующий момент она уже оказывалась на смотровой площадке Эмпайр Стейт Билдинг, а по ее молочно-белому плечу скользил длинный красный хвост с заостренным концом.

– Чарльз, ты в порядке? – судя по обеспокоенному тону и крепкой хватке, с какой Рейвен трясла его за плечо, она уже не первый раз пыталась к нему обратиться. Чарльз посмотрел на сестру так, будто это из нее рос дьявольский хвост, и выпалил:

– Ты спала с этим русским на крыше Эмпайр Стейт Билдинг.

– Ну да, – Рейвен мечтательно улыбнулась. – Я могу стать кем угодно, а он может доставить меня, куда угодно. Это же мечта. Но откуда…

– А это был мой фокус, – Чарльз все еще был слишком ошарашен, чтобы шутить. – Я читаю мысли.

– Вау… – Рейвен, казалось, нельзя было смутить ничем. – То есть, черт возьми, все мальчишки подглядывают за старшей сестрой, но подглядывать за младшей – это жутко, Ксавьер.

И все же, судя по голосу, она не была расстроена.

– А что ты еще увидел? И вообще, зачем полез ко мне в голову без предупреждения?

– Я хотел удостовериться, что Эрик к тебе не приставал, – звучало нелепо, но Чарльз не мог сходу сформулировать свой настоящий вопрос. Да и спросить, не просил ли Рейвен их новый знакомый прикинуться ее братом ради секса, было еще жутче, чем подглядывать за ее сексом с русским хвостатым дьяволом.

– Господи, Чарльз! – Рейвен рассмеялась. – Я уже большая девочка и сама могу о себе позаботиться. Сомневаюсь, что Эрику вообще надо к кому-то приставать. С такой челюстью и так можно заполучить любую женщину. Да и с чего ты вообще взял…

Рейвен недобро прищурилась и ухмыльнулась. Примерно такой же хулиганский вид у нее был перед побегом из дома.

– Ты что, ревнуешь? Чарльз… я бы и подумать не могла, что ты…

– Что? Рейвен, нет!

– А так? – по ее телу пробежала рябь, и вот уже посреди комнаты стоял ухмыляющийся Эрик. Чарльз сглотнул, понимая, что даже в исполнении сестры этот тип выглядит пугающе. – Я вижу твои зрачки, братец. И твое лицо. Чего я о тебе не знаю?

Тут она наконец-то заметила дыры в дверях и цокнула уже своим собственным языком.

– Вот это да! – Рейвен подлетела к двери и провела по поверженной фанере пальцем. – Это он сделал, да? Что тут вообще у вас было?

Чарльз бы с удовольствием сейчас приказал ей заткнуться или вообще забыть все, что произошло – интересно, а так он тоже может? Но он помнил, как Эрик взбесился, уверяя, что Чарльз чуть не выжег ему мозги, а для сестры он точно ничего подобного не хотел. Рейвен и так порой вела себя так, что Чарльз сомневался, не роняли ли ее в детстве.

– Эрик швырял в меня ножи, чтобы я заставил его этого не делать.

– И ты заставил?

– Как видишь, я еще жив, – шутка получилась несмешной и натужной.

– Он бы не стал тебе вредить, – безапелляционно заявила Рейвен. – Но это… экстравагантно.

Если уж даже сестра признавала что-то экстравагантным, то это определенно попадало в категорию «запредельной наглости».

Чарльз понимал, что, не упоминая главного, он не сможет объяснить Рейвен, чем он недоволен, не показавшись последним занудой. Говори он, например, с Мойрой, той бы с лихвой хватило подмешанных в выпивку таблеток и дырок в двери, чтобы притащить к Эрику домой всю нью-йоркскую полицию. Но Рейвен жила в мире, где, если ты проснулся наутро в собственной постели и с целым бумажником, тебе уже не на что жаловаться, а если вдобавок еще и получил что-то особенное, что не нужно потом пролечивать антибиотиками, то вообще можешь считать себя счастливчиком.

– В любом случае, чтение мыслей – это очень круто. Тем более, это не что-то такое, что ты украл или подобрал на улице. Это ты, ты всегда был таким, и умел бы это с детства, если бы не эти чертовы пестициды. Не отказывайся от этого.

Рейвен присела рядом с ним и заглянула в глаза. Лицо у нее при этом было такое, словно она умоляла Чарльза не прыгать с моста.

– Это все равно, как наркотики, Рейви. Ты можешь принять немного, чтобы круто потрахаться, но сидеть постоянно… что, если через пять лет у тебя откажет печень? Или даже через год?

– Эрик принимает их восемь лет. Он похож на больного?

– Он похож на сумасшедшего, Рейви. Он кидался в меня ножами, и… я прочитал у него в голове, что он… хочет меня.

– Хочет? – Рейвен нахмурилась. – Так вот оно что… не думала, что Эрик… такой.

Она усмехнулась.

– Впрочем, кто из нас без греха. Ты его боишься?

Чарльзу не хотелось признаваться, что он, взрослый мужчина, почти настоящий профессор, боится чертова пижона в водолазке, который читает с кофейного столика пародии на Гинзберга. Но здравый смысл подсказывал, что его стоит бояться. Он непредсказуем, он может войти без стука, а весь этот чертов город состоит из металла.

Но финальную мысль ему подсказала Рейвен.

– Знаешь, чему учат девочек? Тому, что если вести себя скромно и не выпячиваться, то с тобой не случится ничего плохого. Но кольт куда лучше помогает от нежелательного внимания, чем длинная юбка. Так что даже если все действительно так страшно, как ты думаешь, просто отсидеться уже не получится. Ты ведь смог его заставить остановиться, когда он метал ножи?

– Да. Я мог… приказать ему, что угодно.

– Значит, тебе позарез нужна твоя сила, чтобы чувствовать себя в безопасности. Чего бы ты не боялся, с тобой этого не произойдет, пока вот здесь, – Рейвен ткнула пальцем в его темечко, – ты можешь сопротивляться.

И, черт возьми, она была права.

***

Когда Чарльз добрался до Риджвуда, какофония голосов, набросившаяся на него после выхода из дома, уже стихла. Способности угасали. Ему было страшно, и хотелось спросить себя, почему он не мог просто позвонить – наверняка бы Эрик примчался сам, а Чарльз бы мог встретить его во всеоружии. Но оставалась надежда, что он сможет достаточно долго притворяться всемогущим. В конце концов, вряд ли Эрик будет бросаться на него с порога.

– Чарльз? – открывший дверь Эрик выглядел удивленным. Он был не похож на обычного себя – взъерошенный, в старых джинсах и заношенной майке-алкоголичке. Он не был ни зол, не расстроен, и Чарльз потратил последние остатки способностей на то, чтобы считать его эмоциональный фон. И почувствовал почти детскую радость.

– Сестра убедила меня, что нельзя отказываться от части своей личности, – Чарльз натянуто улыбнулся, стараясь выглядеть уверенно. На секунду радость зафонила так сильно, что и без телепатии было слышно, но тут же угасла.

– Ты про свою силу? – Эрик усмехнулся. – Я надеялся на это. Проходи.

Чарльз повел себя нагло и сразу сел на диван, но Эрик и словом не обмолвился о правилах дома. Видимо, оно действовало только для вечеринок.

– Выпьешь что-нибудь?

– А разве их можно мешать с алкоголем? – Чарльз намекал на таблетки.

– Их можно мешать с чем угодно, если в тебе нет двадцатилетней дозы ДДТ, – Эрик открыл холодильник. Чарльз невольно проскользнул взглядом по спине. Казалось, в Эрике нет ничего, кроме мышц. Он был худым и крепким, будто каждое утро начинал с того, что поднимал пудовые железки. Чарльзу стало интересно, ощущает ли Эрик вес контролируемого силой металла.

На подлокотник опустился рокс с виски – на два пальца, безо льда.

Эрик присел на подоконник и закурил. Рядом с ним стояла забитая окурками пепельница.

– А Эммы нет дома? – зачем-то поинтересовался Чарльз, хотя что-то ему подсказывало, что присутствие Эммы не помешает Эрику, что бы он ни задумал.

– Эмма здесь не живет, – коротко ответил тот. – А тебе она понравилась?

Эмма действительно была женщиной на миллион, и в какой-нибудь другой жизнь Чарльз бы обязательно подкатил к ней в баре. И даже получил бы удовольствие, если бы она, со всем своим крутым характером, его послала. Но сейчас ему было явно не до флирта с девушкой человека, который транслировал ему в голову шутки по де Сада. Все-таки Чарльз не персонаж Керуака.

– Ты с ней встречаешься?

– Она помогает мне в делах. Но да, иногда я с ней сплю, если ты об этом.

Чарльз замолчал. Светская беседа как-то не клеилась. Он пришел сюда не болтать, а за дозой – боже, как отвратительно и убого это звучало, – но все-таки хотел хоть немного наладить контакт. Чарльз не умел оставаться в рамках холодных деловых отношений, когда просто расставляешь галочки в списке, выясняя благонадежность собеседника. Ему было куда комфортнее понимать, что люди испытывают по поводу своих жены, детей, дома, собаки, машины. Обычно это говорило куда больше, чем девичья фамилия жены, название родного пригорода или год выпуска автомобиля.

Но Эрик снова заговорил.

– Она была первой, кого я нашел. Случайно. Подцепил ее в баре, а пока был в душе, она порылась в моих вещах, нашла таблетки и решила, что можно неплохо отлететь. Как я потом выяснил, ей было все равно, что жрать, потому что она была на дне и хотела броситься под автобус.

Когда говорили о самоубийцах, полагалось стыдливо отводить глаза, или, если ты не совсем сволочь, печально комментировать «мне жаль». Но Эмма была жива, а Эрик был непохож на человека, которому нужно было сочувствие.

– Ты уже не можешь прочитать это, верно?

Эрик посмотрел на Чарльза и недобро усмехнулся. Видимо, способности уже растаяли совсем, потому что никакой угрозы Чарльз не почувствовал.

– Зачем ты мне это рассказываешь?

– Потому что ты спросил, – Эрик устроился на подоконнике с ногами и выпустил дым. – Способности мутантов, ограниченные ДДТ, проявляются в их характере. Рейвен притворщица. Эмма – проницательная и твердая. А от тебя ничего невозможно скрыть.

– Но у тебя получается.

– Эмма меня натренировала. Но это лишь потому, что ты пока мало умеешь.

– Умею? Хочешь сказать, я буду еще сильнее?

– Подойди.

Чарльз, наоборот, еще крепче вцепился в подлокотник.

– Подойди, не бойся. Я тебя не трону. Хочу кое-что тебе показать.

Он не собирался приближаться к Эрику, но чертово любопытство снова оказалось сильнее. В конце концов, Эрику не обязательно было быть рядом, чтобы заставить ножи летать по комнате.

– Посмотри туда, – Эрик указал пальцем на пожарную лестницу на стене дома через улицу. Почему-то на Менахан-стрит в этот час не было ни души. – Видишь эту лестницу? Смотри.

Он вытянул руку и провернул запястье, и раздался жуткий скрежет. От силы Эрика лестница дома напротив начала заворачиваться, отрываясь от этажных площадок, и из угловатой становилась все круглее, пока не превратилась в винтовую.

– Когда-то я мог только метать ножи, а теперь могу вырывать железобетонные перекрытия из домов, – Эрик повысил голос, перекрикивая скрежет, с которым лестница возвращалась на место. – Ты тоже станешь сильнее, когда научишься.

– Ты не боишься делать это прилюдно? В домах же все слышно.

– А что мне сделают, Чарльз? Если кто-то расскажет, что видел, как лестница двигается, то попадет в Кингз-парк.

Эрик отвернулся от окна и теперь смотрел на Чарльза.

– Когда ты всему научишься, то сможешь превратить меня в послушную марионетку. Заставить завязать узлом Эйфелеву башню. Или перерезать самому себе горло.

– Зачем тебе добровольно отдавать мне в руки такую силу?

– Потому что если я отниму у тебя часть твоей природы из страха за свою жизнь, то я буду ничуть не лучше правительств, которые нас травят. Думаешь, Цайдлер не знал, каково практическое применение ДДТ? Нет, он прекрасно это понимал. Мюллер лишь нашел способ, как перестать его скрывать. Никто же не станет возражать, что нужно беречь посевы. Мир всю жизнь боролся с голодом и болезнями. Никто не скажет, что это всего лишь предлог, чтобы держать в узде еще и нас.

У Чарльза было много вопросов, но их было тяжело уместить в голове и понять, с какого начинать. Он не справлялся даже с собственными мыслями, что уж говорить о чужих, которые так щедро предлагал ему Эрик. Как выяснилось, за него уже выбрали один раз, когда, не спрашивая, лишили возможности быть собой, но теперь он снова чувствовал себя так, будто не выбирает. Будто теперь он уже не может быть никем другим, как… этим. Телепатом. Мутантом.

– Если я сейчас… приму таблетку, мне снова будет плохо?

– Уже нет. Запас токсинов вышел, так что теперь может только слегка мутить.

– Тогда давай. Я этого хочу.

Эрик смотрел на него и почти улыбался, и Чарльз только теперь заметил, какие у него ясные и жесткие серо-зеленые глаза.

***

– Ну, и о чем я думаю?

– Спасибо, что в этот раз хотя бы Эмма, – Чарльз хмыкнул, разглядывая застывшую картинку с абсолютно обнаженной телепаткой, лежащей на постели. – Все еще хочешь выяснить, нравится ли она мне?

– Если что, это не подкуп, – Эрик в своем воображении тут же обрядил Эмму в костюм католической монашки. – Но, если хочешь знать, она свободная женщина, так что если поведется на твои штучки, я не буду ревновать… ее.

На последней реплике Чарльзу почудилась неловкая пауза. С вернувшимися способностями он заметно осмелел, и странное уточнение его совсем не напугало. Вспомнилось, что говорила Рейвен: что бы Эрик не сделал, Чарльз может остановить его в любой момент.

– Только ее? – Чарльз усмехнулся, убирая пальцы от виска. Эрик должен был ответить сам. Вряд ли бы сейчас, захваченный врасплох вопросом, он смог бы спроецировать картинку, от которой Чарльзу все еще было бы весело.

– Ты хочешь правды?

– Кажется, ты говорил, что это часть моей натуры.

– А мне кажется, тебе пора определиться, хочешь ты знать правду или не хочешь.

Сперва Чарльз подумал, что это очень уклончивый ответ, но потом он сообразил, что ответили ему едва ли не прямым текстом. Словно поставили на стол коробку с пауком и в лоб поинтересовались, желает ли Чарльз увидеть паука, а тот все еще пытается гадать, что скрыто в коробке. Увиливал от правды здесь вовсе не Эрик.

– Это значит да?

– Я успею воткнуть нож тебе в глаз до того, как ты попытаешься выжечь мне мозги.

– Ты всегда так флиртуешь?

Разговор неожиданно показался легким и ни к чему не обязывающим, и даже угрозы Эрика уже не пугали. Мир ощущался неожиданно полно и ярко, будто кто-то выкрутил радиолу на всю громкость, и к неразборчивой речи диктора больше не нужно было прислушиваться. Наверное, так же себя чувствовали близорукие, когда им наконец-то выписывали очки.

– Самое глупое, что можно делать с правдой – прикидываться, что это всего лишь игра.

– О чем ты?

– Если ты все знаешь и тебе не нравится, почему ты до сих пор еще тут? Ты получил таблетку. Я могу дать тебе еще десять, и мы не увидимся месяц. Но тебе нужно внимание, да? Острые ощущения?

– Нет.

Чарльз и сам не знал, с чего вдруг ведет себя, как школьная королева перед влюбленным ботаником. Но ему было недостаточно просто факта. Как с женами, детьми и собаками – ему мало было знать, что Эрик хочет его, нужно было выяснить еще и что он чувствует по этому поводу.

Без этого власть была бы неполной.

– Тогда ответь мне, почему ты до сих пор здесь. Наедине с человеком со вполне однозначными желаниями.

Это было похоже на шахматную партию, в которой Чарльз, увлеченный погоней за королем соперника, прозевал момент, когда его самого загнали в угол.

Он мог сбежать, и это бы ясно дало Эрику понять, что никаких особенных отношений между ними быть не может. Доктор и пациент. Дилер и наркоман. Ментор и юнец, который только открывает свою новую силу. И на этом партия завершилась бы патом, потому что следующий ход снова был бы за Чарльзом, а он бы вряд ли когда решился его сделать.

Но можно было опасно уйти из-под шаха, зная, что его загонят в угол снова. Но тогда бы партия продолжилась. И Чарльзу захотелось играть дальше.

– Твои желания для меня – такая же странная вещь, как и моя сила, – наконец, ответил он. – И мне хочется понять, что это такое.

Эрик медленно затушил сигарету в пепельнице и опустил ноги с подоконника. Оттолкнувшись, он встал на пол и подошел к дивану, где сидел Чарльз. Так же медленно, но ни на миг не переставая двигаться, он опустился на диван рядом и потянулся к Чарльзу. Эрик двигался неторопливо и плавно, будто оставляя Чарльзу возможность увернуться в любой момент, но не давая себе передышки на мысли, которые могли бы остановить его самого.

Он положил руку на затылок Чарльза и подтянул к себе. Тот, завороженный плавностью движений и неожиданной почти мертвой тишиной, поддался этому жесту, и через секунду Эрик накрыл губами его губы.

На вкус поцелуй был как сигареты, непривычно жесткий и крепкий. У Чарльза были решительные любовницы, которым нравилось сжимать его волосы во время поцелуя, но их руки и губы были куда слабее, чем руки и губы Эрика. Прежде Чарльз никогда не чувствовал чужую щетину на лице и не ощущал себя настолько ведомым, хотя отвечал с неожиданной готовностью, будто и сам давно думал об этом, будто Эрик не застал его врасплох. Чарльз бы мог остановить это в любой момент – но он не останавливал. Поддавался, сдавался и сам шел навстречу, хотя еще минуту назад и сам себе бы не признался, что именно этого и хотел.

Яркие круги под крепко зажмуренными веками неожиданно сменились вполне отчетливыми образами: самим Чарльзом, распластанным на диване, нависающим над ним Эриком, их обнаженными и переплетенными телами, резкими движениями. Чарльз видел самого себя, упирающегося пяткой в поясницу Эрика, пока тот двигался над ним – в нем – быстрыми толчками, и почти тонул в мешанине эмоций, которые заполнили его сознание. Никогда еще он так отчетливо не чувствовал чужое желание, никогда еще не получал такого откровенного предложения, на которое, вопреки всему, был готов немедленно согласиться.

Но потом ему стало страшно.

Чарльз оттолкнул от себя Эрика и отпрянул в сторону, одновременно с этим неожиданно пришедшим на ум верным усилием запечатывая собственное сознание. Теперь в голове остались только собственные страх и смятение. Желание, владевшее им секунду назад, показалось искусственным, чуждым. Словно изолировав себя от внешнего мира, Чарльз уже сомневался, что прежние мысли действительно принадлежали ему.

– Что с тобой? – хрипло спросил Эрик и невесело усмехнулся. – Не понравилось?

– Я… я не могу дать тебе то, что ты хочешь, – отозвался Чарльз, и собственный охрипший голос показался ему чужим.

– Я не собираюсь тебя заставлять, – бросил Эрик. Он поднялся со своего места, вернулся к подоконнику и снова потянулся за сигаретой. – Это предложение, а не ультиматум.

– Вот так просто? – Чарльз ожидал злости, уговоров, чего угодно, кроме того, что Эрик вот так с легкостью отступится. Это было подозрительно. Меньше всего Эрик походил на человека, который отказывается от желаемого из вежливости.

– Не так уж и просто, – Эрик прикурил и отвернулся к окну. – Я не люблю отказов, но я могу понять слово «нет». Тем более, если отказ не окончательный.

– Что значит «не окончательный»? Я же сказал…

– Чарльз, сейчас тебе лучше уйти.

Голос Эрика звучал холодно и строго, но так, будто ему пришлось приложить немало усилий для этой бесчувственной интонации. Чарльз поборол искушение открыть сознание, чтобы пробраться в его мозг, опасаясь, что оттуда снова хлынет волна чувств и эмоций, которые он не в силах будет побороть, или еще хуже – отличить от своих.

Он поднялся, нелепо обтирая губы – они все еще были влажными после поцелуя, и собственный жест неожиданно показался ему верхом распутства. Эрик стоял почти неподвижно, шевелясь только затем, чтобы сделать очередную затяжку.

Оставаться в квартирке на Менахам-стрит больше не было смысла. Чарльз вышел прочь, не зная, решится ли он когда-нибудь прийти сюда снова.

Chapter Text

В чистом теле антидот не вызывал симптомов похмелья и действовал три дня. Утро понедельника для Чарльза началось с удвоенного шума в аудитории, и ему пришлось выставить мысленный заслон от чужих мыслей и эмоций. Студенты буквально фонтанировали идеями, страхами и желаниями, и даже за то короткое время, что Чарльз шел от двери к кафедре, он узнал, что полноватый мальчишка в шерстяной жилетке переживает о том, как бы одна его девушка не узнала о существовании другой, а крошечная, похожая на воробушка блондиночка в очках вспоминает, не забыла ли она спрятать экземпляр лишь недавно разрешенной набоковской «Лолиты» в тайник под кроватью перед тем, как утром покинуть родительский дом. Стараясь не встречаться глазами со случайно подслушанными студентами, Чарльз начал лекцию.

– Как я уже рассказывал на прошлом занятии, деятельность человека оказывает значительное влияние на биологическое разнообразие. Люди заставляю виды появляться, исчезать или изменять поведение. Кто-нибудь может привести пример, какие виды исчезли или появились под влиянием человека?

– Маврикийский дронт, – подал голос один из студентов.

– Спасибо, мистер Джейкобс. Вымирание маврикийского дронта – классический пример исчезновения вида из-за неосторожного поведения людей. А что же насчет новых видов?

– Мы говорим о сортах, выведенных с помощью селекции?

– Спасибо, мисс Уоррен, но сорт отличается от вида именно тем, что его создают намеренно. Селекция, безусловно, повышает биологическое разнообразие, но сейчас я говорю не об этом.

– Homo sapiens сам как вид сформировался под влиянием своей деятельности, – выкрикнул кто-то с задней парты, и Чарльз нашел глазами студента. Это был тот самый Шон, которого он в прошлую среду спас от полиции. – Если бы люди не трудились, их мозг бы не эволюционировал, так ведь?

Чарльз улыбнулся. Мальчишка явно был находчив.

– Вы правы, мистер Кэссиди. Мы можем много говорить о том, как человек вторгается в ареалы обитания видов, заставляя их разделяться на подвиды и даже целые виды, но больше всего влияния человек, безусловно, оказал на самого себя. И продолжает оказывать.

– Вы хотите сказать, люди изменяются как вид? – спросил тот самый паренек, который волновался о двух подружках.

– Конечно, мистер Чейз. В природе все изменчиво. И основным стимулом к изменениям являются изменения среды, которые после промышленной революции все больше и больше производит сам человек.

– Но как это происходит… и вообще, промышленная революция случилась когда, триста лет назад? Разве для каких-то значимых изменений этого достаточно?

Чарльз на секунду задумался. У него был заготовлен совсем другой материал, связанный с растительным и животным миром, но вопросам изменений человека под влиянием антропогенных факторов была посвящена его диссертация, и он вполне мог уделить пятнадцать минут на то, чтобы ответить на вопросы. Это было гораздо разумнее, чем оставлять студентов в замешательстве. Они бы пошли с этими вопросами к другим преподавателям, для большинства из которых идея Чарльза была отчасти фантастической или даже политически ангажированной. Многие на факультете, он знал, говорили, что он занимается не наукой, а демагогией, придавая чрезмерную значимость таким вещам, как применение атомной энергии или внедрение новых технологий сельского хозяйства. Кто-то даже упрекал его в скептицизме в отношении технологического прогресса и социалистических антииндустриальных настроениях в стиле Стейнбека. Ответ таких людей на вопросы студентов было легко предсказать даже без чтения мыслей.

– Что ж, мистер Чейз, позвольте я поделюсь с вами парой наработок из моей диссертации.

Он рассказал об исследовании, которое проводил еще в магистратуре вместе со своим профессором в Оксфорде. Чарльз значился там лишь помощником, но на деле полностью написал теоретическую часть и контролировал всю практическую деятельность, а его руководитель лишь приложил свое доброе имя к проекту, который ни за что бы не доверили пусть даже и талантливому, но все-таки недоучке. Именно по тому исследованию Чарльз и смог опубликовать две статьи, по которым значился в соавторстве, причем его имя везде стояло последним. Но это не отменяло того, что они были его собственными, и он был единственным из упомянутых лиц, кто действительно понимал исследование от и до.

Тогда, в Оксфорде, они пытались определить, как воздействие электромагнитных волн влияет на воспроизведение генетических характеристик. И пускай работать они могли лишь с теми видами, чей жизненный цикл можно было многократно воспроизвести за те полгода, что длилось исследование, Чарльз смог понять, что изменяются не только качественные характеристики, но и скорость, с какой они приобретаются.

Студенты после его рассказа оживились.

– Вы хотите сказать, что распространение электричества привело к тому, что виды стали изменяться быстрее?

– Это было бы слишком громкое заявление, мистер Спенсер. Скорее, у нас есть некоторые свидетельства того, что постоянное и близкое непрямое воздействие может ускорять мутации.

– И что же, – ехидно хмыкнул кто-то с задней парты. – Мы все скоро станем мутантами?

– Этого я не говорил.

Но студент не унимался:

– Электричество используют уже десятки лет. Если одно оно так на нас влияет, почему мы до сих пор не слышали о каких-то особо развитых людях со способностями, которых не можем объяснить?

Чарльз застыл. Он понимал, что у него есть ответ на этот вопрос, но озвучить его вслух значило бы раскрыть свою и чужую тайну. Более того, даже если он прочтет мысли всех присутствующих в аудитории, он вряд ли сможет перевернуть общественное сознание; скорее, коллеги с факультета окончательно убедятся в том, что он сумасшедший или фанатик, или и то и другое сразу, а после этого уже не захотят терпеть его присутствие в местных стенах.

– Если мы еще не нашли свидетельств, мистер Мастерс, значит, мы плохо искали. Теория говорит о том, что они должны быть. Тем более мы не можем знать наверняка, – Чарльз все-таки решился на это. – Возможно, какой-то результат человеческой деятельности компенсирует исследованные мной факторы. Например, мы не можем знать, как использование пестицидов влияет на потенциальные мутации. Или на способности тех, кто этими мутациями обладает.

Аудитория тут же зашумела. Нашлось огромное количество желающих поспорить, спросить, просто прокомментировать последнее заявление, но Чарльз решительно прекратил все беседы. Его отвлеченный экскурс и так занял больше получаса, и необходимо было возвращаться к запланированному материалу. Тем более он не был уверен, что сможет продолжать данную дискуссию без риска рассказать что-то лишнее или выставить себя безумцем, верящим в теории заговора.

После занятия к Чарльзу выстроилась целая очередь из любопытных, но он сослался на срочные дела на кафедре и позорно скрылся от собственных студентов. Обеденный перерыв он предпочел провести за пределами университета, в одной из маленьких кофеен на Бродвее, где за неимением полноценного меню ему пришлось довольствоваться лишь выпечкой. Сидя за непривычной для себя третьей чашкой черного кофе за день, Чарльз разглядывал людей и машины, пытаясь представить, сколько вокруг него таких же, как он совсем недавно, людей, которые носят в себе особые способности, но пока еще не знают об этом.

В мыслях сам собой появился Эрик. В том самом виде, в каком он помнил его последний раз – в майке, выставляющей напоказ крепкие плечи и удивительную худобу, в заношенных джинсах, взъерошенного, с сигаретой. Несмотря на то, сколько раз Чарльз уже проникал в его сознание, мысли и намерения Эрика все равно оставались для него тайной. Эрик искал мутантов и помогал им обрести силу, но не говорил, для чего. Тогда, в их первой полноценной беседе, он назвал себя скорее политиком, но Чарльз не понимал, что это значит. Эрик не собирал партию, не выходил на демонстрацию, и даже не просил что-то сделать взамен, давая ему таблетки.

Возможно, все еще впереди, напомнил себе Чарльз. В Оксфорде он был знаком с дилерами, у которых иногда покупал таблетки бензедрина, чтобы взбодриться для особо трудоемких проектов. Часто они предлагали взять что-то «повеселее», уверяя, что пробовать можно бесплатно, но Чарльз понимал, что «витринные образцы» нужны лишь чтобы подцепить покупателя на крючок и заставить вернуться. Эрик не был дилером в привычном смысле, но и его намерения могли быть не так просты, а это значило, что нельзя терять бдительность.
На ум снова приходили слова Рейвен о том, что со своим даром Чарльз может его не бояться. Но в этом и была проблема – Эрик держал в руках источник этого дара, а значит, обрежь он доступ к таблеткам, Чарльз снова станет бессилен.

Пугало и другое – тот образ, которым Эрик с ним поделился. Теперь Чарльз знал, что это не просто шутка, его собственная больная фантазия или паранойя, а настоящее желание. Все, что он знал прежде, подсказывало отступить. Он был мужчиной, Эрик был мужчиной, а прежде Чарльз никогда не интересовался мужчинами. Он знал, что для некоторых людей это обычная практика, даже если бы не видел их вживую, то, черт возьми, он читал эти современные книги, где герои спокойно ложились в постель и с мужчинами, и с женщинами, и не испытывали по этому поводу никаких проблем. Но его воспитала другая среда, где подобные связи считались грязными. Противоестественными.

Такими же противоестественными, как читать мысли, вдруг пришло ему на ум.

Чарльз удивительно спокойно принял свои способности, потому что чувствовал, что они всегда были частью его самого. Что, если и это тоже было его частью, которую он до этого не осознавал?

Ведь он не испугался, когда Эрик его поцеловал. Не сбежал, хотя должен был. Не дал по морде, как сделал бы другой на его месте, и не заставил Эрика отпустить его, как сделал бы сам.

Чарльз отвечал на поцелуй. Пускай он, возможно, и был в плену чужих мыслей, пускай чувствовал чужие эмоции, но он мог это остановить. А он на целую минуту поддался, и, возможно, вовсе не потому, что еще плохо контролировал способности. В конце концов, они контролируются силой его разума. А разум и эмоции, что бы там ни пытались доказать философы на протяжении столетий – вещи, связанные неразрывно.

Чарльз не знал, что ему делать. Эрик был со всех сторон опасен – но одновременно он был источником всех ответов. В лаборатории Чарльз мог сделать лишь крошечный шаг по направлению к той правде, которая его влекла. Эрик знал гораздо больше. И не только о мутантах, но и о самом Чарльзе.

– Я могу это забрать?

Юный девичий голос вывел его из забытья. Официантка стояла над столиком и тянула руку к чашке.

«У него чертовски красивые глаза. Интересно, он студент или профессор?»

– Простите? – в первую секунду Чарльз не смог отличить слов от мыслей.

– Сэр, я спросила, могу ли я забрать у вас чашку.

Чарльз растерянно улыбнулся.

«Черт, еще и улыбка. Раньше я его здесь не видела».

– Да, конечно… можете забрать.

Чарльз оставил в два раза больше чаевых, чем планировал, хотя это никак не вязалось с его скромным бюджетом. Уходя, он обернулся официантке и кивнул на прощание, снова улыбнувшись. Уже выходя наружу, он понял, что не знает, зачем это сделал – девушка наверняка восприняла это, как знак симпатии. И в самой симпатии не было ничего плохого. Возможно, ему бы даже не помешала легкая интрижка, чтобы пережить расставание с Мойрой.

Вот только проблема была в том, что ему совершенно не хотелось думать об этой официантке в таком роде, а о Мойре он за последние сутки до этого момента ни разу не вспоминал.
Все мысли были только об Эрике.

***

На вторую половину дня у Чарльза была назначена встреча с руководителем, вместе с которым они готовили новый эксперимент. Если все должно было пойти гладко, им должны были выделить специальную лабораторию, где возможны безопасные эксперименты с радиоактивными частицами. Чарльз знал, что «безопасность» была весьма условной, да и профессор Эллис предупреждал о различных побочных эффектах – от раннего облысения до рака самых непредсказуемых мест, – но Чарльз рассудил, что не собирается делать ничего более опасного, чем его отец, и совершенно не собирался отступаться от возможности доказать свою правоту из-за каких-то там «побочных эффектов». Хотя раннее облысение, конечно, здорово бы подпортило его образ неотразимого гениального юнца, который Чарльз бессовестно эксплуатировал всегда, когда предоставлялась возможность.

Профессор Эллис ждал его в своем кабинете, но, вопреки ожиданиям Чарльза, он был там не один. На стуле для посетителя сидел еще один человек, которого Чарльз прекрасно знал – декан факультета, профессор Мортимер Данн.

– Добрый день, Чарльз, – поприветствовал его Эллис в привычной благодушной манере, но тон его голоса все же насторожил Чарльза. Он попробовал прислушаться к мыслям без помощи рук, но получил лишь неразборчивые эмоции – злость, опасения и недоверие. Пришлось пойти на риск и на секунду поднять пальцы к виску, чтобы выяснить причину.

Громче из них двоих был декан Данн. Его мысли тут же пронеслись в сознании, ревущие и яркие, как новомодные мотоциклы.

«Какого черта этот мальчишка себе позволяет? На факультете нет места фантазерам. Студенты должны получать проверенные знания, а не догадки и подозрения».

Эллис думал тише, но и его Чарльз смог прочесть:

«Я много раз говорил ему быть осторожнее с тем, что говорит. Наверняка его неправильно поняли. Надеюсь, сейчас у него хватит ума извиниться».

– Что с вами, Ксавьер? – сердито спросил Данн, вытаскивая Чарльза наружу из потока чужих сознаний. – У вас болит голова?

– Нет… все в порядке. Добрый день, декан Данн, профессор Эллис… простите, я думал, мы с моим руководителем сегодня встречаемся наедине.

Данн собирался что-то ответить, но Эллис его опередил:

– Простите, Чарльз, нам пришлось внести коррективы. Присаживайтесь. Декан пришел, чтобы поговорить с вами об утреннем… инциденте.

– Каком инциденте? – спросил Чарльз. Он приземлился на стул напротив декана и снова поднес пальцы к виску, чтобы подслушать.

«Черт возьми, он еще и спрашивает. Феноменальная наглость. Неужели он думает, что все сойдет ему с рук из-за того, что его вписали в пару глупеньких публикаций?»

– Ксавьер, вы уверены, что с вами все в порядке?

– Вы знаете… и правда. Немного болит голова, – пробормотал Чарльз первое, что пришло на ум. – Просто плохо спал ночью. Но не обращайте внимание, пожалуйста. Так о каком инциденте речь?

– Ваша утренняя лекция. Что вы рассказывали студентам о человеческих мутациях?

Чарльз сел прямо, жалея, что в соответствующей приличиям позе он не может полноценно воспользоваться способностями. Но это было ни к чему, потому что декан и сам жаждал поделиться своим возмущением.

– Если мне правильно доложили, вы говорили о том, что электричество и радиация способствуют ускоренным изменениям в структуре видов, и упоминали о возможности определенных мутаций у человека?

«Доложили». Отличное слово для доноса, подумалось Чарльзу. Интересно, кто среди его студентов настолько мечтает получить диплом вместо знаний, что при первом же непонятном для него концепте сразу бежит жаловаться декану.

– При всем уважении, декан Данн, я не утверждал ничего, что бы уже не было подтверждено экспериментально и опубликовано в виде научных работ. В Оксфорде я…

– Я прекрасно знаю, чем вы занимались в Оксфорде, – перебил его Данн. – А также знаком с работами, опровергающими ваши находки. Более того, насколько я помню, вы, слава Богу, никогда не проводили экспериментов на людях.

Если бы не необходимость держать лицо, Чарльз бы скривился. «Опровергающими работами» Данн назвал одну-единственную разгромную статью, которая вышла в том же журнале, что и его, ровно через месяц после публикации последнего исследования. Она не содержала практических выкладок, а целиком и полностью повторяла предшествующие знания в области генетики и была написана каким-то очень древним, но крайне титулованным профессором из Гарварда. Ее основной тезис состоял в том, что попытки рассмотреть электричество как фактор изменения среды обитания, влияющий на человека, являются камнем в огород прогресса и коммунистической пропагандой, цель которой ослабить индустриальное развитие западного мира. Если бы у Чарльза был статус, позволяющий ему открыто спорить с подобными нападками, он бы уже ответил, но, будучи простым соискателем докторской степени, он был обязан подкреплять каждое свое слово десятками часов в лаборатории.

– Я ничего не говорил о мутациях человека. Я лишь отвечал на вопросы, и, если вам не донесли корректно…

– Чарльз! – возмущенно перебил его Эллис. – Что значит «донесли»?

– Простите, – Чарльз смутился. Нападки на его деятельность всегда вызывали в нем куда более острую реакцию, чем все остальное. – Я хотел сказать, если вам правильно передали, я лишь высказал предположения в ответ на вопрос о возможности ускоренного изменения человеческого вида.

Чарльз понимал, что его слова могли быть истолкованы буквально без всякого злого умысла. Студенты, особенно самые молодые, были испорчены прессой, которая в погоне за сенсацией превращала любое робкое высказывание ученых в безапелляционное утверждение. Осторожные догадки Чарльза легко могли превратиться в откровения, и он помнил об этом на лекции, специально выбирая самые аккуратные выражения. Но он не мог отвечать за мысли студентов.

Очень даже мог, услужливо напомнил внутренний голос. Чарльз мог контролировать все, что его студенты говорят и даже думают. Но декану и Эллису знать об этом было не обязательно.

– Вы хотите сказать, что студенты сами додумались о том, что человеческие мутации возможны? И, более того, что мы не видим их, потому что нам, цитирую, «мешают пестициды»?

– Мутации человека и так научно доказанный факт, – возразил Чарльз.

– Вы прекрасно понимаете, о чем я.

– Я не говорил о том, что пестициды останавливают мутации. Я говорил о том, что они могут являться фактором среды, влияющим на изменение вида.

– Хотите сказать, это не связано с книгой Карсон, которую вы включили в программу в начале года и с протестом в среду, во время которого один из студентов напал на полицейского?

Чарльз опешил. Ему и в голову не могло прийти, что в разыгравшейся фантазии Данна его лекция, «Безмолвная весна» и арест Шона смогут сложиться воедино.

– И то, и другое опосредованно связано с книгой. Но мистер Кэссиди не нападал…

– Вы собираетесь отрицать очевидное?

– Я не вижу здесь ничего очевидного.

Чарльз разозлился. Ему начинали надоедать откровенные попытки Данна выставить его каким-то подстрекателем.

– Декан, прошу извинить моего протеже, – вмешался Эллис. – Я думаю, Чарльз имел в виду, что не знал, как рекомендуемые им книги – безусловно, весьма смелые, но все же – скажутся на мышлении студентов с деструктивными наклонностями…

– У мистера Кэссиди нет деструктивных наклонностей! – не выдержал Чарльз. – Да, я не ожидал, что из-за «Безмолвной весны» студенты выйдут на демонстрацию, но то, что сделал Шон, было случайностью! И, черт возьми, это никак не связано с моими работами. Я просто…

– Довольно, Ксавьер, – раздраженно сказал декан. – Ваша позиция мне ясна. Полагаю, лучшим выбором для факультета будет отказаться от ваших услуг в конце семестра и прекратить ваше соискательство докторской степени. Колумбийский – это университет, а не трибуна для политических высказываний необразованных новичков. Возможно, вам стоит для начала пересмотреть знания, полученные в Оксфорде, а затем уже делиться ими с миром.

Данн поднялся, явно намереваясь уйти. Эллис выглядел так, будто на его глазах автобус переехал толпу дошкольников. Чарльз чувствовал, что падает в глубокую яму, не имеющую ни стен, ни дна. Почти как нырнувшая в кроличью нору Алиса, вот только его, в отличие от Алисы, окружала кромешная темнота.

– Вы выгоняете меня, декан? – процедил он, понимая, что уже не сможет сказать ничего, что бы исправило ситуацию.

– Я поступаю так, как лучше для факультета.

В этот момент Чарльз и сам не смог бы объяснить, что им двигало. Смесь страха, обиды и гнева. Он не хотел терять все только потому, что пытался быть честным со студентами и защитил слабого. Он не хотел, чтобы все заканчивалось на этом.

Он не хотел жертвовать собой ради возможности поступить честно.

Он поднялся следом за Данном и медленно приложил пальцы к виску.

– Вам плохо, Чарльз? – услышал он голос Эллиса, но не удостоил того ответом. Он смотрел прямо в спину Данна, который уже взялся за ручку двери.

– Декан, не торопитесь, – велел Чарльз, не понимая, говорит ли он вслух или только думает. Но Данн замер, держа руку на дверной ручке.

– Посмотрите на меня.

Декан обернулся, и теперь его глаза глядели прямо на Чарльза. На лице читалось недоумение, переходящее в испуг. Чарльз знал, что Данн хочет уйти, но не может этого сделать.

– Декан, забудьте об утреннем инциденте. Забудьте о том, что хотели меня выгнать. Я – Чарльз Ксавьер, молодой подающий надежды ученый. Прекрасный ассистент. Студенты любят меня. Любая попытка меня очернить – ложь от начала до конца. Вам нужно знать обо мне только это.

Данн медленно, будто сопротивляясь, кивнул. Эллис не спускал с Чарльза ошарашенного взгляда.

– Декан, что вы будете делать, когда выйдете отсюда?

– Я пойду в свой кабинет и буду работать над бумагами.

– Что вы сделаете с человеком по имени Чарльз Ксавьер?

– Ничего. Он прекрасный сотрудник, пользующийся уважением студентов, и прекрасный ученый. Он – часть факультета.

– Спасибо, декан. Можете идти.

Данн стремительно вылетел наружу, а Чарльз опустил руку. Сердце колотилось как бешеное. Внезапно он почувствовал невероятную усталость, будто только что вручную перетащил сотню бетонных блоков от въезда в кампус до самого кабинета.

Он только что спас собственную карьеру, забравшись в чужие мысли. Он изменил воспоминания угрожавшего ему человека. Он воспользовался собственным эволюционным превосходством, чтобы доминировать над низшим видом.

Чарльз должен был чувствовать страх или угрызения совести. Но испытывал только облегчение.

– Чарльз, какого… что это было?

Эллис по-прежнему сидел за столом, вытаращившись на своего ученика.

Чарльз медленно повернул голову в его сторону и поджал губы. Теперь, когда его не гнал вперед страх и острое чувство несправедливости, он уже мог подумать, прежде чем забраться в чью-то голову. Данн был первым, кто не просто выполнил его приказы, а забыл целый кусок сегодняшнего утра, если не больше, потому что Чарльз так захотел. Он только чудом не заставил декана биться в агонии, а теперь ему нужно было повторить все то же самое, но уже с холодным расчетом и без всякой надежды на то, что и во второй раз у него получится.

Он поднял руку к виску и в упор посмотрел на Эллиса. Тот продолжал что-то говорить, но Чарльз его уже не слышал. Он лишь смотрел прямо на него, понимая, что сейчас снова воспользуется своим новым даром, снова защитит себя, ставя под угрозу другого человека.

– Я понятия не имею, что произошло, профессор Эллис, – сказал Чарльз устало и опустил руку. – У меня так сильно болит голова, что я даже не помню, что говорил пять минут назад.

Chapter Text

Мойра не появилась ни в понедельник, ни во вторник. Вечером вторника Чарльз сам позвонил двум ее подругам, чтобы узнать, не у них ли она остановилась, но они обе отказались с ним разговаривать – видимо, Мойра уже успела наговорить им всякого о своем несостоявшемся женихе. Удивительно, но это Чарльза почти не задевало. Перематывая в голове ту их сцену в постели снова и снова, он понимал, что не сотворил ничего постыдного, что всего лишь пытался сделать своей девушке приятное, а, поняв, что она этого не хочет, сразу же отступился и постарался уладить назревающий конфликт. Не его вина была в том, что это не помогло.

Зато Рейвен, которая порой могла не выходить на связь неделями, оказалась на удивление общительна. Она звонила Чарльзу два дня подряд, расспрашивая, как продвигается его освоение собственного таланта.

На второй день он не выдержал и пересказал ей сцену в кабинете Эллиса. Рейвен только цокнула языком.

– Ты все правильно сделал, братец. Этот старик просто завидует тому, что ты позволяешь себе исследовать то, на что у него не хватает пороху.

– Я подверг его опасности, Рейвен. Я прежде никогда не изменял воспоминания.

– Но ведь ничего плохого не случилось! Почему ты так из-за этого переживаешь?

– Потому что я поступил эгоистично. Это… это как давать людям непроверенные лекарства! Сейчас с ним все нормально, но кто знает, что может случиться…

– Ты глупец, Чарльз. Ты переживаешь, что ты мог сделать с ним, и совсем не переживаешь о том, что он мог сделать с тобой. Данна наверняка бы не мучила совесть, если бы он выставил тебя вон.

– Ты не можешь такое сравнивать.

– Сравнивать что? Кусок мозга вздорного старикана и научную карьеру моего брата? Прости, но выбор тут очевиден.

– Ты жестока, Рейвен.

– Я просто живу в реальном мире. Или, думаешь, я постеснялась явиться к тому ублюдку, который принудил меня спать с ним, в виде его покойной матери, чтобы устроить ему нервный срыв?

Чарльз замолчал. Он помнил, что случилось с Рейвен в прошлом году, когда она проходила свои первые пробы в кино. Директор по кастингу сообщил ей, что она идеально подходит и пригласил на подписание контракта, но вместо этого запер дверь и почти силой вынудил отдаться ему прямо на кожаном диване в его кабинете, после чего объявил, что на роль уже утвердили другую актрису. Тогда Рейвен позвонила Чарльзу в его крошечную квартирку в Оксфорде, которую он тогда еще мог снимать на родительские деньги, прямо среди ночи и почти час рыдала в трубку, грозя уроду всеми карами небесными. Чарльз и сам был почти готов сорваться в аэропорт, чтобы лично набить морду этому гаду, но Рейвен запретила бросать Оксфорд в разгар экзаменационной недели, а потом довольно быстро оправилась и делала вид, что ничего не случилось.

И вот теперь она расквиталась с обидчиком по-своему.

– Ты… что?

– Вряд ли кто-то когда-то пытался трахнуть тебя силой, Чарльз, – мрачно произнесла Рейвен. – Но если бы пытался – ты бы меня понял.

– Нет, я… вовсе тебя не осуждаю. Ты все правильно сделала, этот козел заслуживает заикаться всю оставшуюся жизнь. Но Данн… это другое, понимаешь?

– Это не другое. Ты поступил как человек, а он решил, что это не соответствует духу Колумбийского университета. И тогда ты поступил как мутант. Кажется, он сам этого добивался.

Рейвен так и не удалось убедить Чарльза в том, что он прав, но он решил, что спорить с ней бессмысленно. Сестра была твердо уверена, что способности можно использовать против любого, кто желает им зла, и что скромничать в таких делах – значит, по-прежнему идти на поводу у тех, кто лишил их этих способностей. Она ничуть не сомневалась в том, что говорил Эрик – что их лишали способностей намеренно, чтобы контролировать. Но Чарльз не спешил верить в заговоры; в конце концов, даже Карсон настаивала на том, что побочные эффекты от использования пестицидов случайны, и дело не в чьем-то злом умысле, а лишь в недостатке информации.

Но беседа с Рейвен навела его на еще одну мысль. Возможно, подумал Чарльз, Эмма сможет обучить его изменять воспоминания таким образом, чтобы он был уверен, что это не нанесет вреда.

Этот навык мог ему пригодиться.

В среду Чарльз снова пришел домой к Эрику. Он заверил себя, что не будет задерживаться и лишь возьмет свою таблетку, а лучше – сразу несколько, и тут же уйдет, чтобы не провоцировать их обоих на лишние мысли и разговоры.

Но Эрика дома не оказалось. Зато там была Эмма.

– Что, не ожидал? – она улыбнулась, пропуская его в квартиру. Как и в прошлый раз, она была босиком и во всем белом, но без волнующего яркого макияжа. Правда, теперь в ее облике было кое-что, взволновавшее Чарльза намного сильнее: вместо блузки на ней был только кружевной бюстгальтер.

– Честно говоря, немного… неожиданно, – пробормотал Чарльз, не переставая пялиться на ее небольшую ровную грудь в обрамлении кружев. – Я… я вас от чего-то отвлек?

– Я здесь одна и нет, я не была занята, – Эмма ухмыльнулась и направилась в холодильнику. – Выпьешь чего-нибудь? Знаю, ты фанат виски, но я бы на твоем месте присмотрелась к джину с тоником. Хинин полезен.

– Нет, спасибо, – вежливо отказался Чарльз и, пройдя вглубь комнаты, опустился на диван. Эмма, глядя на это, загадочно улыбнулась. – Кстати, раз уж ты здесь… у нас с тобой ведь одинаковые способности?

– Не совсем, – Эмма не торопилась пояснять, а вместо этого подхватила свой рокс, медленно обошла лестницу и устроилась на одной из нижней ступеней. У нее явно была склонность к легкой театральности. – Я могу читать мысли и насылать образы, но я не могу подчинять людей своей воле. Взамен я… могу кое-что другое, чего не можешь ты. Но отвечая на твой вопрос – нет, я не научу тебя изменять чужие воспоминания, потому что сама этого не умею.

Чарльз понял, что даже не почувствовал проникновения в голову, так изящно Эмма прочитала его невысказанную идею.

– Зато я могу научить тебя защищать мысли, чтобы мутанты вроде тебя или меня не смогли тебя прочесть.

– Разве кроме меня и тебя еще есть мутанты-телепаты?

– Я таких не знаю. Но вполне возможно, что будут, – Эмма сделала глоток своего коктейля и вдруг вскинула голову. – А ты быстро учишься. Сейчас, когда ты боишься, то уже лучше держишь меня под контролем. Может, расскажешь, почему ты захотел научиться именно этому?

Чарльз решил, что нет смысла скрывать, ведь рано или поздно его защита ослабнет, и Эмма легко удовлетворит собственное любопытство. Он вкратце рассказал ей о Данне, и она только рассмеялась.

– Каков болван! Ты правильно его обработал. Мне даже нравится ирония – он хотел доказать тебе, что мутантов не бывает, не зная, что сам нарвался на одного. Но, пожалуй, тебе стоит быть осторожнее со своей правдой – не ради теплого места на факультете, а ради нас. Если, пока мы еще так слабы, люди нас раскроют, то вряд ли позволят жить спокойно.

– Я видел, как Эрик гнет пожарную лестницу дома напротив, – сказал Чарльз. – Разве это опаснее?

– Иногда Эрик считает, что он неуязвим для людей. Но не нужно во всем становиться похожим на Эрика.

– А что значит «пока мы еще слабы»? Что будет потом?

– Мы сможем заявить себе как об угнетенной группе граждан, – Эмма усмехнулась. – Когда у мутантов появится самосознание, и каждый поймет, что он не один.

Чарльз слабо себе представлял, как будет выглядеть партия мутантов, отстаивающих свои права, но предполагал, что нет ничего невозможного. В конце концов, еще недавно черное население не имело никаких прав, а сейчас афроамериканцы учились в тех же школах и посещали те же университеты, что и белые. И пусть не всем это нравилось, но социальный прогресс был налицо. К тому же теперь, когда опасность пестицидов была официально обнародована, вполне можно было рассчитывать на то, что они перестанут применяться, а значит, силы мутантов смогут проявляться спонтанно.

– Звучит соблазнительно, – Чарльз хмыкнул. – А как насчет моих способностей? Мне нужно дождаться Эрика, чтобы получить таблетку, или…

– Я могу дать тебе таблетку, – медленно произнесла Эмма. – Но я бы хотела, чтобы ты немного со мной поболтал.

Чарльз помнил, что обещал себе не задерживаться. Он не знал, как скоро вернется Эрик, и не был уверен, что хочет с ним столкнуться. Хотелось думать, что при Эмме Эрик не станет позволять себе лишнего, но чем больше Чарльз узнавал об отношениях этих двоих, тем меньше он был в чем-либо уверен.

Он даже попытался осторожно прикоснуться к сознанию Эммы, чтобы выяснить, где лежат таблетки, но либо его силы уже начинали угасать, либо ее ментальный блок был слишком крепким, и Чарльз услышал у нее в голове только тихую, но навязчивую джазовую мелодию.

– Ладно. Но недолго.

– Спасибо. Может, все-таки выпьешь?

Они сошлись на совершенно неожиданной для Чарльза водке с клюквой, но лишь потому, что Эмма взяла его на слабо. Она сыграла на том, что Чарльз в свои двадцать три превращается в типичнейшего представителя консервативной элиты, который не пьет ничего, кроме пива, вина и виски, в то время как самое интересное проходит мимо его носа. Чарльз не знал, вытянула ли Эмма это из его головы или просто воспользовалась собственным богатым опытом общения с мужчинами в барах, но, попробовав коктейль, он убедился, что на вкус он действительно неплох.

– Мне интересно пробовать новое, – сказала Эмма. – Я чертовски люблю джин-тоник, но когда слышу о каком-то новом коктейле, мне сразу хочется его попробовать. У тебя бывает такое, Чарльз?

Чарльз вряд ли мог назвать себя экспериментатором, если не считать, конечно, настоящих экспериментов в лаборатории; но он определенно был куда более открыт ко всему новому, чем те люди, что окружали его в детстве и юности, и даже в Оксфорде. Его нисколько не смущало увлечение Рейвен театром, ее бесконечные романы, да и в собственной сексуальной жизни он был далеко не скромником. Но все, что касалось новых вкусов и модных веяний, Чарльз обычно упускал, выхватывая из обновляющейся каждый сезон вереницы новшеств пару-тройку максимально похожих на его предыдущие предпочтения. Все-таки когда растешь в доме, выстроенном еще во времена Линкольна, не всегда успеваешь замечать столь незначительные перемены.

– Я… не гоняюсь за новизной. Мир слишком стремительно меняется, Эмма. Невозможно успеть все.

– Ты прав, – Эмма кивнула, колдуя над шейкером. В этот раз из-под ее рук выходила смесь водки с просекко, куда она выжала сок маракуйи. – Сложно следить за тем, как мир меняет кто-то другой, поэтому я люблю выдумывать новое сама. Вот как сейчас.

Она вылила свой диковинный, на вкус Чарльза, алхимический опыт на кубики льда в бокале для мартини и медленно подошла к дивану.

– У меня есть еще один вопрос. Утоли мое любопытство, – она села рядом, хоть и достаточно далеко, чтобы между ними было приличное расстояние, но Чарльз все равно ощутил в этом чрезмерную интимность. Обычно когда женщина, одетая лишь в бюстгальтер, садилась с ним на один диван, это всегда заканчивалось сексом. – Я знаю, что Эрик поцеловал тебя. И знаю, что ты ему ответил. И мой вопрос: что тебя останавливает?

Эмма улыбалась, но ее улыбка пугала. Чарльз было подумал, что она ревнует, но вовремя почувствовал эмоции, которые она и не думала скрывать. Любопытство. И возбуждение.

– Тебе не кажется, что это касается только меня и Эрика? – спросил он. Чарльзу было неловко говорить с такой женщиной, как Эмма, об эротическом эпизоде с другим мужчиной. Впрочем, это было бы неловко обсуждать с любой женщиной, даже если бы она была одета, как подобает и не вызывала у него вполне отчетливых желаний.

– Чарльз, не смеши меня, – Эмма вовсе не испытывала неловкости. Наоборот, она выглядела так, будто все происходящее находится полностью под ее контролем. Чарльз даже прислушался к своим мыслям, нет копается ли Эмма у него в голове. Но либо она делала это мастерски, либо и правда надеялась выпытать все сокровенное разговором, поэтому что постороннего присутствия он не почувствовал. – Если бы то, что ты чувствуешь и думаешь по этому поводу, не выглядело бы для тебя так, будто касается всего мира, ты бы не стал отказываться.

– О чем ты говоришь?

– “Я мужчина. Это неправильно. Это неестественно.” Кого ты пытаешься впечатлить? Ты же биолог, Чарльз. Ты должен понимать, что твоя игрек-хромосома так же незыблема, как твое американское гражданство, с кем бы ты ни спал и что бы ни делал. А уж говоря о естественности… ты ведь и сам понимаешь, как это абсурдно, верно?

Слова Эммы пугали, но пока она сидела так близко и выглядела так горячо, Чарльз не мог испытать настоящего страха. Некоторые его женщины говорили ему вещи, от которых бросало бы в дрожь, не будь они частью постельной игры. Чарльз не был уверен, что Эмма действительно его соблазняет – если бы она действительно хотела его заполучить, были способы полегче. Но общему настроению, которое воздействовало на куда более простые структуры, чем разум, он не мог не поддаться.

– Допустим, ты залезла в голову ко мне и к Эрику и твоя извращенная фантазия захотела нас свести. Но чего ты хочешь? Посмотреть? Я не уверен, что это будет так уж увлекательно.

– О, поверь, я видела вещи куда интереснее, чем секс двух красавчиков. Но дело не в том, что приятно лично мне.

Чарльз и сам не заметил, как Эмма оказалась совсем близко. Теперь он чувствовал тепло ее тела и даже запах маракуйи с водкой из ее бокала.

– Дело в том, что мы с тобой особенные, – Эмма наклонилась совсем близко, и теперь ее губы были почти у самого его лица. – И мы не должны довольствоваться тем, чем довольствуются другие. Нам доступно куда больше, чем простым людям, и глупо отказываться от этого, если мы можем это иметь.

Все происходящее было сильнее Чарльза. Близость Эммы, ее интонации, ее слова безумно его возбудили. Он замер. Тело уже расслабилось в предвкушении поцелуя, потому что подобные ситуации не ассоциировались ни с чем другим. Разве что с тем, что произошло на этом же самом диване три дня назад – но даже воспоминание о поцелуе с Эриком совсем не умаляло его возбуждения. Скорее наоборот.

– Что ты… что ты имеешь в виду? – прошептал Чарльз. Собственный голос показался чужим, срывающимся и хриплым.

– Я знаю, что ты боишься, – Эмма была уже совсем близко, и жар от ее шепота обдавал щеку. – Но тебе не обязательно бросаться с головой в омут. Я могу тебе… показать…

Чарльзу не нужны были уточнения. Теперь он видел разум Эммы, вернее, ту ничтожную часть, которую она ему открыла, и понимал, что она предлагает. Она хотела показать ему, каково это – быть с Эриком. Спать с Эриком. Позволять Эрику тебя трахать.

Если бы это было будничное предложение за обедом и коктейлем, Чарльз, не думая, отказался бы. Но сейчас его влекло к Эмме, и он был готов принять все, что она может ему дать. Мысли об Эрике становились лишь частью этого желания – горячего, сладкого, пугающего и безумного.

Чарльз освободил свой разум, сдвигая все ментальные заслоны – те жалкие остатки, что он еще мог поддерживать против Эммы.

– Покажи мне, – прошептал он.

Губы Эммы были у самого его уха, но ее следующая фраза прозвучала прямо у него в голове.

«Не так», – сказала Эмма. Ее голос словно проскальзывал под кожу, посылая по телу жаркую дрожь. – «Я хочу, чтобы ты почувствовал это сам. Когда он будет меня трахать. В прямом эфире».

Единение с Эммой в этот момент стало абсолютным – даже если бы они сейчас занимались сексом, Чарльз бы не смог чувствовать ее так ясно и одновременно неотделимо от самого себя.

«Как это сделать? Когда?»

Единственное, чего Чарльз боялся – это того, что Эмма велит ждать, и он успеет передумать.

«Эрик сейчас идет по Менахан-стрит. Я чувствую его. Я дам тебе таблетку, чтобы твои способности были на пике. Когда он зайдет, я заставлю его поверить, что мы одни дома. После этого я уведу его в спальню и пущу тебя в свой разум. И ты сможешь прочувствовать на себе все, что он будет делать со мной».

«Я согласен».

Стоило Чарльзу подумать об этом, как их связь тут же разошлась, и его обдало холодом, будто все это время их тела и впрямь соприкасались, и он потерял согревающий его жар. Эмма резко поднялась и вышла из комнаты, а вернулась уже с таблеткой. Чарльз немедленно запил ее остатками водки с соком. Все то время, что Эммы не было в комнате, он даже не думал сомневаться.

Послышался поворот ключа в двери. Эмма посмотрела на Чарльза, и в голове раздался ее голос:

«Ты готов?»

«Готов», – ответил он, чувствуя себя ныряльщиком, прыгающим вниз с самой высокой вышки. А может, самоубийцей, летящим вниз с моста.

«Я зафиксирую тебя в своем разуме, чтобы ты не смог внезапно отключиться или что-нибудь сломать. Ты будешь со мной до конца».

«Я готов», – упрямо повторил Чарльз. Если только он мог звучать упрямо в собственных мыслях.

Дверь открылась, и на пороге появился Эрик. На нем была просторная черная рубаха и те же самые затертые джинсы, в которых Чарльз видел его в прошлый раз.

– Привет, дорогой, – Эмма улыбнулась. Она стояла возле барной стойки, потягивая свой коктейль. Чарльз сидел на диване, и перед ним стоял пустой бокал, но Эрик даже не посмотрел в его сторону. Иллюзия Эммы заставила его поверить в то, что в комнате нет никого, кроме нее.

– Привет, – Эрик тоже улыбнулся и медленно подошел к ней. – Кажется, ты по мне скучала?

Он положил руку на обнаженную талию Эммы и провел ниже, до самого затянутого юбкой бедра. Чарльз застыл, не отрывая глаз от этих движений. Он все еще был возбужден, и картинка перед глазами возбуждала его еще сильнее. Одновременно с этим Чарльз боялся, что иллюзия случайно развеется, и Эрик увидит его; но, парадоксально, это заводило его только больше.

– Я тебя хочу, – решительно заявила Эмма. Никаких игр, никакого соблазнения, к каким Чарльз привык. Но, кажется, у этих двоих это было в порядке вещей.

Эрик наклонился и поцеловал ее грудь над кружевным ободком бюстгальтера.

– Кто я такой, чтобы противиться такой прекрасной женщине, – он хмыкнул и крепче сжал руку, лежащую на ее бедре. Чарльз облизал губы. Если бы сейчас его спросили, он бы не смог ответить, на чьем бы месте ему хотелось оказаться больше .

– Ты прав. Сегодня я хочу, чтобы ты удовлетворил меня так, чтобы я забыла, как меня зовут. Тебе ведь это по силам, Эрик Леншерр?

– Хочется верить, что меня хватит на твои аппетиты, Эмма, – Эрик снова усмехнулся, но в его голосе вовсе не чувствовалось сомнение. Чарльз осторожно прикоснулся к его сознанию, не проникая внутрь, а лишь пробуя эмоции. Там похоть и азарт. Эрик явно хотел Эмму и был готов сделать с ней все, что она прикажет.

– Тогда пойдем со мной, – она шептала ему на ухо так же, как шептала Чарльзу несколько минут назад. – Сегодня я хочу тебя на кровати.

Едва они скрылись из виду, Чарльз почувствовал мягкое прикосновение Эммы к своему разуму.

«Смотри моими глазами. Слышь то, что я слышу. И чувствуй».

Погружение в разум Эммы было подобно погружению в воду, вот только Чарльз почти сразу смог преодолеть первую дезориентацию и понять, что теперь его органы чувств ему не принадлежат. Он действительно был внутри. Он видел то, что видела Эмма, слышал то, что слышала она. Но самое главное – он чувствовал поцелуи Эрика на своей шее.

Тело ощущалось как свое и чужое одновременно, и поначалу мозг Чарльза не мог увязать сигналы с собственным опытом, но быстро привык. Когда Эрик целовал грудь Эммы, медленно высвобождая ее из бюстгальтера, Чарльз чувствовал это в преображенном виде, на собственной плоской мужской груди. Ему становилось жарко. Он стащил пиджак и расстегнул ворот рубашки.

Чарльз чувствовал, как рука Эрика пробралась в трусики Эммы и надавила на заветный бугорок, но сознание тут же распознало это как прикосновение к его собственному члену. В штанах стало невыносимо тесно, и захотелось раздеться. Но Чарльзу и в голову не приходило самостоятельно ласкать себя, потому что тело думало, что его уже ласкает кто-то другой.

Эрик сдернул с Эммы юбку и, на секунду оторвавшись, толкнул на кровать. Эмма, смеясь, упала, и ее чуть подбросило на упругом матрасе. Она смотрела на Эрика не отрываясь, а он под ее цепким взглядом стягивал через голову рубаху, обнажая крепкий поджарый торс.

«Нравится то, что видишь?» – раздался голос Эммы у Чарльза в голове. Ему не нужно было отвечать, чтобы она поняла. – «Это только начало».

Эрик не стал раздеваться до конца, только расстегнул джинсы, чуть облегчая собственный стояк. Он опустился на колени возле кровати и рывком подтянул к себе Эмму, ухватив за бедра; теперь ее ноги свешивались с кровати почти полностью, и Эрик смог прижаться лицом между них. Эмма вздрогнула, и одновременно с ней Чарльз ощутил горячее дыхание на собственном члене. Эмма все еще была в трусиках, а он сам был полностью одет. Дрожащей рукой Чарльз потянулся к ширинке. Он не думал о том, что будет потом.

Он чувствовал, слышал и видел, как Эрик тянет в сторону тонкое кружево трусиков, не снимая их, а лишь отодвигая. Эрик погладил пальцами бугорок, а затем прижался к нему языком.

Эмма тихо простонала, и Чарльз застонал вместе с ней, одновременно зажимая себе рот рукой – он не мог быть уверен, что Эмма до сих пор поддерживает иллюзию его отсутствия, или что стены в доме достаточно толстые. Чарльз понимал, что они с Эммой действительно неразрывно связаны в этот момент, потому что он сам уже чувствовал, что находится на грани, и, возможно, уже кончил бы только от одного прикосновения языка к члену, но его вели чувства Эммы.

Она была на полпути к оргазму, и Эрик не останавливался: он лизал ее бугорок, посасывал, давил на него языком. Он явно знал, как Эмме нравится. Чарльз немыслимым образом чувствовал, как она течет; он чувствовал, как сжимаются внутри ее мышцы, когда Эрик ласкал ее особенно удачно. Чарльз чувствовал все – как трется жесткая щетина о внутреннюю сторону бедра, как тяжело дышит Эрик, как натягиваются трусики. Чарльз был с Эммой, был Эммой, он был ею настолько, что в какой-то момент уже перестал полностью осознавать, что это не он сейчас принимает все ласки Эрика, а она.

Эмма была почти на грани, когда Эрик плавным и быстрым движением запустил в нее сразу два пальца и надавил внутри, где-то сверху. Одновременно с этим его язык с особым усилием толкнулся в бугорок, и Чарльз почувствовал это вторжение. Мозг отказывался адаптировать его чувства под собственную картину его анатомии, но это было больше не нужно – Чарльз чувствовал пальцы Эрика в себе, и чувствовал, что это была последняя капля перед ярким оргазмом, от которого все вокруг заволокло белым светом.

Эмма вскрикнула, протяжно и сладко, а Чарльз закусил собственный кулак. Он чувствовал ее оргазм, переживал ту же самую вспышку, и она ощущалась так же, как если бы он кончил сам – жаркой волной блаженства по всему телу, которая сменялась дурманящей слабостью и на секунды сковывала движения, не позволяя даже осознать собственное тело в пространстве. Но Эмма быстро отходила, и посторгазменная нега вскоре сменилась легкой истомой, а после Чарльз вновь услышал голос у себя в голове:

«Это еще не все, Чарльз».

И он услышал, как она сказала вслух:

– А теперь трахни меня, Эрик. Я хочу почувствовать в себе твой член.

Чарльз сглотнул. Эти слова прозвучали в его мыслях так отчетливо, будто принадлежали ему. Он знал, какой эффект на мозг оказывает произнесенное: будучи просто мыслью, идея кажется эфемерной и всегда может быть отброшена, но, озвученная в речи, она обретает реальность. Мозг Чарльза зафиксировал эту фразу, как сказанную им самим. Он просил Эрика его трахнуть. Он хотел его член.

– С удовольствием, – голос Эрика был низким и хриплым, в нем чувствовалось что-то почти зловещее. Чарльз видел глазами Эммы, как Эрик, стоя возле кровати, снимает джинсы.

«Смотри внимательно», – раздалось в голове. Как будто у Чарльза был выбор.

Он бы не удивился, если бы на Эрике не оказалось белья, но даже оно, Чарльз знал, было лишь небольшой передышкой. Черная ткань не скрывала крепкого стояка, и еще до того, как Эрик полностью обнажился, Чарльз предполагал, что увидит.

Член Эрика был большим. Гораздо больше, чем его собственный. Толще. Длиннее. Сейчас, вставший на полную, он выглядел так, что Чарльз не смог бы отвести взгляда, даже если бы управлял собственными глазами. Даже при мягком освещении ночника он видел каждую венку. Он видел головку, темную и влажную, с обрезанной крайней плотью.

Эрик был совершенен. И Чарльз не знал, почему это совершенство вызывает у него не зависть, а похоть.

Это чувства Эммы, напомнил он себе. Не его.

«Не старайся, малыш» – Эмма в его голове звучала насмешливо. – «Сейчас ты связан лишь с моими физическими ощущениями. Все эмоции – твои собственные».

Чарльз был не в силах спорить. Он не хотел думать. Он жадно наблюдал за движениями Эрика, впитывая образы, запахи и звуки, которые передавала ему Эмма.
Эрик надел презерватив и медленно опустился на кровать, подбираясь к ожидающей его на подушках Эмме.

«Когда он будет трахать тебя, то сможет делать это без резинки», – прокомментировала Эмма, и от этих слов Чарльза бросило в жар. – «Он сможет кончить прямо в тебя. Возможно, я даже попрошу вернуть мне любезность и поделиться ощущением».

В любой другой момент Чарльз бы послал Эмму к черту, но теперь ему было плевать на ее насмешки. Он ждал, когда Эрик сделает это с ней. Но Эрик не спешил – он снова целовал Эмму, ласкал грудь, втягивая ртом вставшие соски, и она снова возбуждалось, затапливая своим возбуждением сознание Чарльза. Эрик погладил ее между ног, провел пальцами, собирая выступившую смазку и, наконец, вошел, заполняя собой Эмму – а вместе с нею и связанного с ней разумами Чарльза.

Его было много, очень много, и даже Эмме сперва было чуть больно, но лишь на какой-то ничтожный момент, пока она не расслабилась настолько, чтобы позволить ему двигаться. Эрик толкнулся вперед, погружаясь целиком, а потом так же плавно вышел, но лишь для того, чтобы снова заполнить. Чарльз чувствовал каждый толчок. Он чувствовал, как Эрик берет ее – его – их обоих сразу, заполняет, присваивает. Чарльз чувствовал, как Эрик двигается, сжимая запястья Эммы, и одновременно чувствовал крепкую хватку на своих запястьях. Чувствовал, как бьется пульс – Эрика, Эммы и его собственный – где-то внизу, внутри. Ощущений было слишком много, они были слишком сильными, и теперь казалось, что Чарльз един не только с Эммой, а будто все трое слились в одно, будто он сам не корчится на диване в соседней комнате, а зажат между их разгоряченными телами и дарит удовольствие им обоим одновременно.

Эрик двигался все быстрее, ласкал Эмму рукой, и Чарльз чувствовал, как они оба близки к финишу. Эмма кончила первой, с громким криком, сжимая внутри горячий пульсирующий член, а Эрик – следом. Он рычал, сжав зубы, и натягивал Эмму на себя, делая последние рваные толчки. Для Чарльза, настигнутого новым оргазмом, в этот момент существовал лишь он сам, только что кончивший на члене Эрика.

В голове стало темно и тихо, и лишь громкое дыхание и ощущение тяжелого тела на своем собственном давало понять, что контакт с Эммой еще длится. Чарльз постепенно приходил в себя, понимая, где находится, но все еще не мог вырваться из плена чувств Эммы. Ей было слишком хорошо, чтобы можно было вот так ее отпустить.

«Прием, как слышно?» – услышал он наконец. – «Шоу окончено. Можешь вылезать».

И, не успел Чарльз отреагировать, как связь оборвалась. Он снова чувствовал лишь себя – жар, слабость и чертово мокрое пятно в штанах. Как минимум один раз он кончил по-настоящему, так и не успев раздеться.

Мир за пределами его тела возвращался частями. Сначала появилось ощущение дивана, на котором Чарльз лежал, потом вид пустого коктейльного бокала на полу возле него. Проявился ковер, подушки, паркет. А затем послышался звук. Звук шагов.

Чарльз рывком сел на диване, машинально прикрыв колени пиджаком. Он замер, готовясь быть неподвижным, чтобы не развеять очередную иллюзию Эммы.

Эрик, абсолютно голый, зашел в комнату и тут же остановился. Его блаженное, расслабленное лицо резко преображалось. Чарльз не мог разобрать, на что это было больше похоже – на злость, испуг или удивление; а своим собственным чувствам он до сих пор не доверял. Но одно он понял точно – Эрик его видел.

Видел, и наверняка не мог не понять, что только что произошло.

В панике Чарльз потянулся пальцами к виску, намереваясь стереть воспоминание. Сейчас он не боялся нанести вред. Он даже не думал об этом. Что угодно казалось ему ерундой по сравнению с реакцией Эрика.

– Даже не думай, – услышал он короткое и насмешливое. Эрик спокойно прошел мимо, остановился у открытого окна, за которым уже было совсем темно, и закурил.

Chapter Text

Весь путь до дома Чарльз старательно притворялся, что с его внешним видом все в порядке. Заказанное такси помогло избежать лишних взглядов, но случайные люди на улице могли бы что-то заметить. Он бы наверняка сгорел со стыда, если бы не пиджак, который он всю дорогу держал у себя на коленях.

Чарльз был готов убить Эмму, придушить голыми руками. Она нарочно подстроила все так, чтобы он не просто провалился в ее сознание, но и выдал себя с головой. Но винил Чарльз лишь себя, потому что поддался слабости, потому что согласился, хотя сейчас, уже довольно трезвым, хоть и весьма измотанным паникой умом понимал, что эта затея просто не могла закончиться хорошо. Она сама по себе была куда более извращенной, чем любой однополый секс: быть в голове женщины, пока ее трахает мужчина, который ни черта об этом не подозревает.

Чарльз был почти готов поверить, что Эмма и Эрик задумали это вместе, но удивление на лице Эрика было слишком заметным. Как и странная тоска, которую Чарльз почувствовал, когда Эрик, отвернувшись к окну и в очередной раз выпуская в темноту дым, тихо сказал:

– Ну, теперь ты все видел. Понравилось?

Тогда Чарльз не счел нужным отвечать. Теперь знал, что понравилось. Слишком понравилось, чтобы в этом признаваться.

С той же тоской Эрик скользнул взглядом по Эмме, которая вышла за ним следом. Она не испытывала ни смущения, ни сожаления.

– Что ты сделала, Эмма? – тихо спросил Эрик, глядя на нее. Но Эмма лишь улыбнулась и посмотрела на Чарльза:

– Расскажешь ему?

Чарльз был не готов говорить об этом. Он вообще мечтал провалиться сквозь землю и никогда и ни с кем не говорить.

– Чарльз?

– Я, пожалуй, пойду, – пробормотал Чарльз. Он поднялся, все еще прижимая пиджак к животу.

– Останься, – велела Эмма. – Нам есть, что обсудить.

– Пусть уходит, – вмешался Эрик. – На сегодня с него достаточно впечатлений.

Эмма пожала плечами и посторонилась, давая дорогу.

– Подожди, – вдруг окликнул его Эрик. Чарльз обернулся и увидел, что тот надвигается на него с таким лицом, будто собирается дать в морду. Он рефлекторно поднял руку, чтобы прикрыться, но Эрик прошел мимо него, к телефону. – Я вызову тебе такси. Тебе не стоит ходить по улице в таком виде.

И вот теперь Чарльз был дома, после горячего душа, в который залез первым делом, едва вернувшись в собственную квартиру. Он сидел на диване, сжимая в руках чашку чая с виски, и неотрывно смотрел на дыры в двери, оставленные ножами. Он чувствовал себя странно – одновременно использованным и тем, кто использовал другого. Обманщиком и жертвой. Преданным и предателем. Хотя последнее, пожалуй, было чересчур – он никому из обитателей квартиры на Менахан-стрит ничего не обещал, в том числе и то, что станет блюсти неприкосновенность их частной жизни.

Прежде Чарльза никогда не приглашали третьим в постель, да и вообще у него не было секса втроем, если не считать странного пьяного эпизода на вечеринке, когда он и две девицы вместе завалились на диван и страстно целовались и терлись друг о друга, пока не уснули одетыми. По сравнению с произошедшим сегодня это воспоминание казалось воскресной мессой. Сегодняшний опыт был насквозь порочным, тяжелым и выматывающим.

Но задавая себе вопрос, повторил бы он это, если бы знал, что уйдет незамеченным, Чарльз не мог дать однозначного ответа.

Все, что происходило тогда, когда он был в голове у Эммы, было… необычным. Он бы никогда не смог испытать подобного, если бы не был телепатом. И отчасти именно это заводило больше всего. Недоступность. Избранность. Собственная исключительность.

Чарльз и не подозревал, насколько ему нравится быть не таким, как все.

После ночи беспокойного сна он пережил утро в университете, словно на автопилоте. Лекция прошла в строгом соответствии с планом, потому что у Чарльза просто не было сил вдумываться в вопросы студентов. Послеобеденное ознакомление с оборудованием для эксперимента он проводил более вдумчиво, но концентрировался только на функциях приборов, забывая обо всем остальном. Эллис, который все еще с подозрением смотрел на него после сцены в понедельник, не выдержал и спросил, почему Чарльз в последние дни ведет себя так странно.

– Меня бросила невеста, – услышал Чарльз свой, но будто бы управляемый кем-то другим голос. – Она ушла от меня.

– О… – Эллис помолчал, и Чарльз почувствовал навалившуюся на него волну сочувствия. – Я… сожалею. Но, надеюсь, вы справляетесь? Вы ведь не пили сегодня, верно?

– Я не напиваюсь, если вы об этом, – безразлично ответил Чарльз. – И не ищу других способов заглушить потерю. Но последние дни… выдались несколько сложными, если вы понимаете, о чем я.

Разумеется, Эллису было не понять, и Чарльз не собирался ему объяснять. Уход Мойры оказался удачным поводом списать собственную растерянность на что-то, что может легко принять обычный человек.

– Да, разумеется. Простите, если я сказал что-то лишнее. Возможно, нам стоит отложить сегодняшние дела? Вы можете прийти завтра…

– Нет, профессор, все в порядке. Я вполне способен работать. Просто… сейчас я не лучший собеседник.

– Разумеется, мой друг. Тогда давайте работать.

Они закончили лишь в седьмом часу, когда на улице уже стемнело. Чарльз вышел из университета, медленно переставляя ноги и стараясь закрыть свое сознание от эмоций, которых сейчас чувствовал великое множество. До него доносились даже обрывки чужих мыслей, но он старательно вытеснял их из сознания, понимая, что не готов иметь дело даже с собственным шквалом чувств, не говоря уже о посторонних людях, которые имели право на тайны.

Чужое присутствие он почувствовал, едва подойдя к двери квартиры. Чарльз знал, что в доме кто-то есть. Он приложил пальцы к виску, проникая в сознание гостя – неглубоко, лишь по краю, чтобы понять, стоит ли опасаться того, кто внутри.

Это был Эрик.

Дверь была не заперта, и Чарльз зашел внутрь. Эрик сидел за столом, водя пальцами по почти опустевшей чашке кофе.

– Здравствуй, Чарльз.

– Что тебе нужно? – ответил Чарльз и, не снимая сумки, рухнул на диван. Он закрыл глаза. У него не было сил копаться в чужом сознании, чтобы узнать подробности.

– Я хотел поговорить. О том, что было вчера.

– Говори, – Чарльз не был в силах испытывать даже стыд. В конце концов, вряд ли бы Эрик решил вменить ему в вину то, что он видел его член.

– Эмма рассказала мне, что на самом деле произошло.

– На самом деле? А ты подумал о чем-то другом?

– Я думал, все было наоборот. Что она помогла тебе проникнуть в мое сознание, чтобы ты почувствовал, каково это спать с ней.

Чарльз не удержался от усмешки.

– Ты сам говорил, что она свободная женщина и вольна спать, с кем хочет. Ей не нужны ментальные трюки, чтобы показать мне это.

– Она сказала то же самое, – Чарльз услышал, как Эрик усмехнулся.

– Ты говорил с ней обо мне.

– Говорил. Вернее… она сама узнала. А я не счел нужным скрывать. Эмма та еще сука, но с ней я всегда могу быть откровенным. И я уверен, что и сейчас она пыталась сделать… как лучше.

– У тебя странные понятия о дружбе, Эрик.

– У меня нет друзей, – перебил тот. – Я бы ни за что не сошелся с Эммой, если бы не обстоятельства.

– А со мной? Зачем тебе я?

Эрик молчал. Чарльзу не нужно было открывать глаза, чтобы увидеть выражение его лица. Поджатые губы, готовые превратиться не то с гримасу злости, не то в смущенную улыбку. Замешательство. Нерешительность.

– Я не знаю, Чарльз. Я понимаю в этом не больше твоего.

– Ты раньше чувствовал подобное к мужчинам?

– Все мои мужчины были людьми. Я никогда не мог… по-настоящему сойтись с простым человеком.

– Но у тебя были мужчины.

– О да, – теперь усмешка слышалась даже в голосе.

– Много?

– Четверо. Пятеро, – тут же поправился Эрик. – Это много?

– Я не знаю. Ты мне скажи.

– Я не рассматриваю это в таких категориях. Я не коллекционер.

– Но ты коллекционируешь мутантов.

– Не больше, чем люди коллекционируют подобных себе, – в голосе Эрика послышалась обида. – Я просто хочу, чтобы те, кто был рожден особенными, могли ими стать.

– Значит, ты освободитель, – Чарльз усмехнулся. – Чертов мутантский Мартин Лютер Кинг.

– Но мне не страшны бомбы и канцелярские ножи, – в тон ему ответил Эрик. – И многое другое. Также как и тебе не страшен гнев толпы. Я хочу, чтобы ты понимал, Чарльз – я не какой-то обольститель, который врывается в жизнь людей, чтобы перевернуть ее с ног на голову и уйти, оставив дымящиеся руины. Я хочу простой жизни среди тех, кто похож на меня. Я не ищу ни власти, ни славы. Но я не могу наслаждаться покоем, пока сотни мутантов живут в оковах, не зная о том, на что способны. Живут чужую жизнь.

– Сотни? Ты уверен, что нас так много?

– Нас как минимум семеро только в Нью-Йорке. Полагаю, в мире нас во много раз больше.

– А ты уверен, что знание – это благо? Возможно, кому-то ты разрушишь жизнь.

Эрик усмехнулся.

– Я удивлен, что слышу подобное от тебя.

– Почему?

– Ты ученый, Чарльз. И ты отстаиваешь свое право на знание любыми способами, – Чарльз понял, что Эрик намекает на Данна. Эмма наверняка рассказала ему и об этом. – И ты знаешь, к чему может привести ложь. У мутанта, который знает, кто он, всегда есть выбор. А без знания этого выбора нет.

– А если он выберет… ну, например, нарушить закон?

– Закон… – Эрик произнес это слово так, как будто почувствовал отвратительный запах. – В концлагере меня запер закон. Он несовершенен, Чарльз. Я не боюсь, что его нарушат.

– Я говорю о другом. Ты ведь прекрасно понимаешь, что нам обоим гораздо проще убить человека.

– Если мутантом окажется психопат, которому просто нравится убивать, то я уверен, что смогу это остановить. Но вместе с тобой у меня будет больше шансов.

Чарльз вздохнул. Он не понимал, о чем они говорят, и что Эрик ему предлагает. Его слова казались предельно однозначными, но Чарльз чувствовал, что за ними кроется нечто большее, чем предложение союзничества или дружбы, или даже… он не мог назвать это «любовью» или «романтическими отношениями», но понимал, что Эрик предлагает ему что-то исключительное. И даже зная это, Чарльз все равно понимал: Эрику он не доверяет. Несмотря на все разговоры, что они вели о своем даре и о месте в мире, Чарльз все еще чертовски мало знал и об этом, и о его планах.

– Что ты предлагаешь?

– Я хочу, чтобы ты мне помог. Найти других мутантов.

– Каким образом?

– Я мало знаю о научной стороне вопроса. До этого момента я просто следовал интуиции. А она подсказывала, что мутацию нельзя заглушить совсем, и она обязательно проявится в виде какой-то специфической черты. Я искал тех, кто необычный сам по себе. Тех, кто не вписывается в привычный мир, даже несмотря на то, что не знает о своих способностях.

– Хочешь сказать, я такой? Мы с Рейвен такие?

– Да. Чарльз, поверь, вы очень отличаетесь от других. Возможно, ты и сам этого не замечаешь, но это видно.

– А что потом? Мы найдем десять, двадцать, сто мутантов… у тебя на всех хватит таблеток?

– Да.

– Где ты, черт возьми, их берешь?

– У меня есть рецепт. Их делают для меня.

– Делают? – Чарльз недоверчиво хмыкнул. – Это должно стоить прорву денег.

– Так и есть. Но деньги для меня – не проблема.

– Вот как? Ты богатый наследник?

– Я смог унаследовать только шестизначный номер на руке, – холодно ответил Эрик. – И тот – вовсе не от родителей. Но деньги действительно не проблема. С такой силой, как у меня, очень многое быстро перестает быть проблемой.

Чарльз не хотел спрашивать, на что Эрик живет и как достает деньги. Он понимал, что эта информация его не обрадует, и не был готов переваривать ее сейчас.

– А если нас тысячи? Десятки тысяч? Что тогда? Откроешь промышленное производство?

– Если нас будет так много, мы добьемся признания, – после долгой паузы ответил Эрик. – Добьемся того, что люди перестанут использовать пестициды. Тогда таблетки станут не нужны.

Чарльз снова задумался. Эрик с легкостью отбивал все его вопросы; казалось, на любое возражение у него был готов ответ. Перед ним сидел человек, который был готов менять мир в одиночку. Но он предлагал Чарльзу проделать этот путь вместе с ним.

Эрик уже знал о нем слишком много. Знал то, чего не знал никто другой.

Но Чарльз чувствовал, что это правильно. Как бы он ни боялся демонов, которых они могут выпустить этой безумной затеей по высвобождению мутантских сил по всему миру, он понимал, что иначе нельзя. Человеческий вид не сможет прогрессировать, если будет сдерживать сам себя. А отсутствие прогресса всегда значит деградацию и упадок.

– Ты почти меня убедил, – Чарльз усмехнулся, запрокидывая голову на спинку дивана. Он все еще не открывал глаз. Он хотел, чтобы эта фраза прозвучала, как согласие, чтобы Эрик понял, что это согласие, потому что более оформленные фразы он боялся произносить вслух. Несмотря на всю правильность его идеи, это все еще напоминало договор с дьяволом.

Чарльз всегда шутил, когда боялся говорить серьезно.

– Но я не понимаю, как от разговоров о сексе мы перешли к разговорам о спасению мира.

– Эти два предложения не идут одним комплектом. Ты можешь помочь мне с мутантами, не занимаясь со мной сексом. Но…

– Что «но»?

– Но я все еще считаю, что твой отказ не окончательный. Особенно теперь.

Чарльз услышал, как Эрик поднялся из-за стола, и открыл глаза.

– Почему ты так думаешь?

Эрик опустил глаза и улыбнулся.

– Эмма хорошо справляется со своим даром. Она насылает иллюзии и может обмануть. Но она не может никого заставить. Особенно тебя.

Чтобы заставить кого-то сделать то, что тебе хочется, не всегда нужно отдавать приказы, подумал Чарльз. Он сам не раз на собственной шкуре убеждался, что для того, чтобы получить желаемое, достаточно сделать вид, что взамен человек получит что-то столь же ценное для него.

Но он не стал возражать, потому что понимал – это не их случай. Он мог сколько угодно уверять себя, что купился на трюк Эммы из-за желания или возбуждения, которое испытал от ее близости, но правда была очевидна: он сделал это, потому что ему было интересно, что испытывает женщина, когда ее трахает Эрик.

– Мы поговорим об этом позже, Чарльз, – Эрик подошел к двери. – Кстати, если хочешь, завтра я пришлю рабочих, чтобы они заменили… это. – Он неопределенно повел рукой, обозначая дыры, оставленные летающими ножами. – Я мог бы исправить все и сам, если ты готов вынести мое присутствие и целый день шума.

– Делай как хочешь, – отмахнулся Чарльз. Он и так принял столько решений за последние сутки, что сейчас бы не смог даже выбрать между кофе и чаем.

– Хорошо. Тогда спокойной ночи. Надеюсь, что до завтра ты не передумаешь.

***

Наутро Чарльз чувствовал себя необычно бодрым и отдохнувшим. Он даже нашел в себе силы запустить проигрыватель, который когда-то купил еще в каком-то крошечном магазинчике в Оксфорде, и который последние месяцы все больше стоял без дела и покрывался пылью.

Протерев механизм, уже давно требовавший внимания, Чарльз запустил на нем Dream Street Пегги Ли. Это была одна из самых дорогих ему пластинок, неожиданно полюбившаяся после того, как Рейвен, выбравшая на свой вкус, притащила ее с собой в качестве подарка, когда первый раз посетила его в Оксфорде, еще вместе с матерью. Девчонкой Рейвен обожала Пегги Ли, а Чарльз вечно подтрунивал над ней, считая эти песенки «чересчур слащавыми». А когда увидел обложку пластинки, то в первую минуту опешил, не понимая, решила ли сестра над ним поиздеваться, или и впрямь считала, что вот уж эта-то пластинка приторной Пегги ему точно понравится. Было бы сентиментальным преувеличением сказать, что он пришел в восторг с первых аккордов – скорее наоборот, Чарльз вздрогнул от предваряющих первую композицию визгливых, похожих на сигнал тревоги колокольчиков. Но потом он не раз переслушивал Dream Street, вспоминая их прекрасную позднюю осень в Оксфорде, и не знал, чего в этом было больше – очарования музыки, так не похожей на прежние девчоночьи песенки Пегги Ли, или же желания на время позабыть о разлуке с сестрой, представив, что она сейчас рядом и тоже слышит эти песни.

На этот раз Чарльз запустил пластинку сразу со второй стороны, решив, что мягкая It Never Entered My Mind куда больше подходит для солнечного и тихого октябрьского утра, чем таинственная и почему-то напоминавшая о темных, освещенных лишь фонариками ночных садах заглавная Street of Dreams с визгливыми колокольчиками. Под мягкие звуки пианино и сладкий голос Пегги он сделал себе кофе и устроился на диване со своими записями, намереваясь спланировать сегодняшний день. Его теоретическое обоснование грядущего эксперимента уже было готово и даже утверждено университетом, но требовалось уточнить этапы работы, и этим он планировал заняться с самого начала.

Неожиданный стук в дверь вывел Чарльза из того приятного чувства рабочей сосредоточенности, когда весь мир вокруг замирает и остается только текст на белом листе. Он даже не был уверен, что сразу его услышал.

На пороге стоял Эрик. Он был одет в простую клетчатую рубаху, потертые джинсы и кожаную куртку, а в руке держал увесистый чемоданчик.

– Доброе утро, – он улыбнулся.

– Доброе утро, – Чарльз тоже улыбнулся, но не удержался от язвительного комментария:

– С каких это пор тебе понадобилось стучаться в дверь?

– Почему бы и нет? – Эрик пожал плечами и прошел внутрь мимо отступившего в комнату Чарльза. – Я решил, что справлюсь с ремонтом самостоятельно.

Он поставил чемоданчик на кухонный стол, и Чарльз понял, что это ящик с инструментами.

– Хочешь чего-нибудь? Я могу сделать кофе.

– Не откажусь, – Эрик раскрыл ящик и вытащил из него рулетку. – А в твоей квартире есть место, где можно курить?

Чарльз вздохнул. Прежде в их доме никто не курил, да он и сам не был большим любителем сигаретного дыма, но Эрик определенно собирался провести в его квартире весь день, и было бы весьма жестоко каждый раз заставлять его бегать для перекура на улицу.

– Кури здесь, – милостиво разрешил Чарльз, решив потом просто проветрить квартиру. Он вытащил какое-то блюдце, которое могло бы сойти за пепельницу, и поставил на стол.

Пока он варил кофе, Эрик не терял времени зря и стал делать замеры. Вернее, он просто стоял перед дверью с блюдцем в одной руке и с сигаретой в другой, пока рулетка сама парила возле дверной рамы, отмеряя расстояние.

– Удобно, – заметил Чарльз, глядя на эту картину через плечо.

– Да, очень, – Эрик, удовлетворенный проделанной работой, вернулся к столу и принялся записывать цифры простым карандашом на обрывке тетрадного листа.

Чарльз поставил перед ним кофе.

– Спасибо, – Эрик был весьма мил этим утром. Особенно в сравнении с Эриком, каким он помнил его неделю назад на этой же кухне, метавшим в него ножи.

– Интересная музыка, – вдруг сказал он. – Значит, ты любишь джаз?

– Эту пластинку подарила Рейвен, – ответил Чарльз. – И да, мне она очень нравится.

– Мне тоже, – коротко ответил Эрик. Теперь он сидел за столом и вертел в руке карандаш. Кофе наверняка был слишком горячим, чтобы выпить его одним махом.

Чарльзу показалось, что Эрик хочет что-то сказать, но не решался.

– У тебя наверняка есть свои дела, – наконец сказал Эрик. – Тебе не обязательно все это время сидеть рядом. Тем более что сейчас я пойду за новой дверью и не буду тебя отвлекать.

– Все в порядке. Я подожду, пока ты допьешь кофе.

Чарльзу и правда не хотелось стремительно бросаться к своим бумагам, тем более что правки к плану работ явно не были самой интересной частью его изысканий. Эрик улыбнулся. Чарльз заметил, как в уголках его глаз собираются морщинки.

– Сколько тебе лет? – неожиданно для самого себя спросил он.

– Двадцать семь.

– Значит, когда ты попал в лагерь…

– Мне было семь лет. И, Чарльз, это не самый приятный разговор для утреннего кофе.

– Прости, – Чарльз почувствовал неожиданный холод, и сделал неожиданную для себя вещь: послал Эрику мягкую волну спокойствия.

Эрик нахмурился, будто пытаясь рассмотреть на листке написанные им же самим цифры, а потом уставился на Чарльза.

– Ты это делаешь?

– Наверное. Я решил, что, если чувствую твои эмоции, то могу еще и влиять на них.

– Это… работает. Но я не думаю, что тебе стоит этим увлекаться. Во всяком случае, я бы предпочел, чтобы ты не тренировал такие фокусы на мне.

– Хорошо. Я не лезу в твой мозг, договорились.

Чарльз поднялся из-за стола и вернулся на диван, к своим бумагам. Если Эрик не хотел ощущать в голове присутствие телепата – это было его право. После того, что произошло в среду, это была лишь малая толика того, что Чарльз мог сделать для Эрика.

Допив кофе, Эрик ушел и вернулся только через полтора часа, зато с новой фанерой для двери.

– Я не нашел в размер, но взял чуть больше. Придется подпилить, – он усмехнулся. – Убегай, пока есть время. Сейчас будет громко.

Чарльз послушно переместился в спальню, перед этим выдав Эрику кипу старых газет, чтобы тот не сорил опилками. К тому времени, как он, проголодавшись, вышел на кухню, Эрик уже прикручивал к идеально подогнанной под размер фанере вторую петлю, причем делал это, не снимая петель с дверной рамы и даже не касаясь их.

– Ты ведь умеешь делать это и без способностей, верно? – спросил Чарльз, роясь в холодильнике. Присутствие Эрика уже ощущалось чем-то настолько простым и будничным, что он не испытывал никакого стеснения.

– Конечно. Одних способностей тут мало.

– А где ты научился?

– Пока я не обрел свои способности снова, я подрабатывал… плотником, строителем, кем придется. Моя способность тоже проявлялась в подавленной форме – я хорошо ладил с металлом. Любым, где бы он не попадался.

– А в чем еще ты разбираешься?

– Ну… в машинах. И вообще механизмах. Например, я чувствую, что проводка в этом доме дышит на ладан, – он усмехнулся. – Еще мне всегда нравилось таскать тяжести. Как-то, еще до возвращения способностей, я разгружал вагоны с железным ломом. Те, кто работал со мной, потом с ног валились от усталости, а я наоборот, чувствовал невероятный прилив сил.

– Интересно, – улыбнулся Чарльз. – Но я, кажется, далеко не так же реагирую на людей.

– Ты же преподаватель. Тебе ведь нравится то, что ты делаешь?

– Очень. Но я вряд ли готов сделать это своей основной профессией.

– Знаешь, я тоже не мечтаю всю жизнь разгружать вагоны, – Эрик засмеялся, и вместе с ним засмеялся и Чарльз.

– Ты не проголодался? Я не мастер готовки, но если хочешь, могу…

– Тогда давай лучше я, – Эрик усмехнулся.

– Ты умеешь готовить?

– Я же говорил – все, что связано с металлом.

Они прекрасно работали в четыре руки: Чарльз выкладывал продукты на доску, а Эрик орудовал ножом; Чарльз даже заметил, что тот режет куда лучше, чем обычно, и понял, что и здесь не обошлось без металлокинеза. Эрик мог заточить нож усилием воли. Он же говорил Чарльзу, что и в какой момент складывать в кастрюлю, размешивал соус, переворачивал мясо на сковороде – и все это не отвлекаясь от осторожного выкручивания замков из старой двери.

– Как у тебя получается… следить за всем одновременно?

– Ну… это требует определенной тренировки. Длительных тренировок. Но когда ты научишься управлять своим даром, то я уверен, что сможешь впечатлить меня гораздо больше, чем я тебя своим арсеналом домохозяйки.

Эрик явно был в хорошем настроении. Чарльз отметил, что таким его прежде никогда не видел. Прежде Эрик всегда был сосредоточенным, настороженным или злым, но теперь он походил на человека, просто забежавшего к приятелю на чашку чая.

– А теперь добавь травы. У тебя же есть орегано?

Мясо с овощами, которое они смогли сообразить на двоих из замороженной свинины и почти пришедших в негодность остатков овощей из холодильника, оказалось выше всяких похвал. Чарльз не понимал, кто в итоге все это приготовил, потому что сам довольно активно участвовал в процессе, но понимал, что без Эрика все вышло бы не так – это он знал, в какой момент перевернуть мясо, чтобы не вышло слишком жестко, это он убавлял огонь под кипящим соусом, и даже он добавлял соль, поднося на кончике парящего ножа.

Чарльз долгое время прожил в доме, где любая еда выглядела, как произведение искусства. Но Эрик действительно умел вкусно готовить.

– Когда тебя в детстве морят голодом, очень сложно начать ценить вкусную еду, – неожиданно сказал Эрик в ответ на комплимент. – Кажется, что любая еда подходит, и ты готов запасать ее, когда только сможешь, и боишься выкидывать, даже если она никуда не годится. Но когда я смог перестать считать деньги, я решил научить себя… ценить. Я никогда не был в этих модных ресторанах, но я всякий раз напоминаю себе, что еда – не просто утоление голода.

– Странно, – Чарльз улыбнулся.

– Что именно?

– Сейчас… вернее, когда я встретил тебя у Рейвен, ты вполне походил на человека, который ходит по модным ресторанам.

– Не люблю, когда мне прислуживают, – коротко ответил Эрик. – Большую часть жизни я был тем, кто выполняет чужие требования. И я не хочу становиться на другую сторону.

– Но ты говорил, у тебя нет проблем с деньгами.

– Это не значит, что я богат, – голос Эрика стал резким. – Я нахожу деньги, когда это нужно для дела. Мне самому нужно не так много. Пожалуй, забить кухню хорошим алкоголем – это мой самый роскошный жест за последнее время. Но я сделал это не для себя, а для Эммы. До встречи с ней я пил то, что наливают в пабах в Адской кухне и совершенно не жаловался.

Чарльз задумчиво уткнулся в тарелку, гоняя по ней вилкой кусок поджаренного перца. С последнего злополучного Рождества он знал, что это такое – быть стесненным в средствах. Он мыкался по друзьям, когда понял, что больше не может оплачивать съемную квартиру, экономил на еде и выпивке, перестал покупать книги и пластинки, не говоря уже об одежде, и, выбирая докторантуру, прежде всего смотрел на те варианты, которые шли вкупе с оплачиваемым рабочим местом. Но большую часть жизни Чарльз не задавался вопросом, откуда берется еда на столе и как деньги оказываются на счете. Его семья стала богатой задолго до того, как отец присоединился к Манхэттенскому проекту, и он с младенчества привык к огромному дому, теплым спальням, слугам, хорошей одежде и дорогим вещам. Он не знал, что это такое – расти бедным. И более того, он не знал, каково это – расти за колючей проволокой, будучи бесправной жертвой эксперимента.

Эрик выглядел удивительно нормальным для того, кто пережил все это. Да, иногда он вел себя, как сумасшедший, а иногда злился от ерунды, но Чарльз не чувствовал, что сам вправе злиться. Его детство, полное запретов и глупых правил, по сравнению с детством Эрика было идеальным. У него был, пусть и несовершенный, но дом. Эрика лишили дома в раннем детстве, и тех пор он делал все возможное, чтобы его обрести.

– Ты слишком громко думаешь, – сказал Эрик. – Я даже без телепатии чувствую твою жалость.

– Это не жалость, – поспешно ответил Чарльз. – Я думал о том, что мне, оказывается, не на что жаловаться.

– Ты не рассказывал мне о себе. Многое я знаю от Рейвен, но не все. Твои родители были богаты?

– Моя мать и сейчас богата. Но, возможно, считает, что где-то ошиблась в нашем воспитании. Потому что мы с Рейвен оба пошли не по тому пути.

Эрик усмехнулся.

– Я понимаю, андеграундная актриса – не самый очевидный путь для девочки из богатой семьи. Но генетик с оксфордской степенью… где здесь ошибка?

– Алкоголик и развратник, который позорит собственную мать, – процитировал Чарльз с улыбкой главный вердикт своей опалы. Губы Эрика тронула лукавая улыбка.

– А ты начинаешь мне нравиться, – шутливым тоном сказал он. – А поподробнее?

– Моя мать хотела, чтобы я женился на дочери друга семьи, и поставила мне ультиматум. Они гостили в нашем доме на Рождество, в рождественскую ночь мы с Рейвен напились, и я ворвался в спальню к несостоявшейся невесте, чтобы высказать все, что я думаю по этому поводу.

– Какая прелесть, – Эрик фыркнул, не то скептически, не то пытаясь скрыть смех. – Ты домогался ее?

– Наоборот, – Чарльз закусил нижнюю губу, хитро улыбаясь. – Кажется, я говорил что-то о том, что в жизни не смогу лечь с ней в постель, потому что она холодная, как атлантическая форель. Не спрашивай, почему именно форель.

– И не думал. Но неужели ты устроил дебош только потому, что она не привлекла тебя сексуально?

– Это был меньший из ее недостатков. А главный был в том, что она ни во что не ставила людей, которые беднее ее, менее образованы или занимают позицию ниже. Она буквально плевалась презрением в их сторону за обедом. И еще она сказала, что на похороны можно заказывать только лилии.

– Лилии? – Эрик удивленно поднял брови. – Вы кого-то хоронили?

– Нет. Но она рассуждала об этом за столом, и я подумал, что в браке с ней непременно умру первым, и значит, она будет выбирать для меня цветы. И мне стало от этого так тошно… вот представь, Эрик, каково бы тебе было жить, заранее зная, что тебе на могилу положат лилии?

– Я бы сильно удивился, – невозмутимо ответил Эрик. – Потому что у нас на могилы принято приносить камни.

– Ты иудей?

– Я не религиозен. Но мать воспитывала меня в иудейской традиции. Впрочем, не отвлекайся, сейчас мы говорим о тебе.

– Я думал, мы говорим о Джулии. Так ее звали. И я ее возненавидел. Но мать была уверена, что я должен жениться на ней, чтобы занять хорошую позицию в компании, принадлежащей семье Джулии. Иначе, моя мать была уверена, я буду просто проматывать отцовское наследство.

– И поэтому наказала тебя, обрубив доступ к деньгам?

– Я уверен, что она предприняла это в качестве воспитательной меры. И думала, что через месяц я с извинениями приползу обратно. Но я не приполз. Я научился жить самостоятельно, потому что, как оказалось, мне тоже, в общем-то, нужно не слишком много.

– И ты с Рождества ни разу не разговаривал с матерью?

– Нет. Я хотел позвонить пару раз, поднимал трубку, но… не решался. Я не хотел выслушивать тирады о том, как загубил собственную жизнь, и сомнения в моей адекватности.

– Чарльз… – Эрик осекся и поджал губы, подбирая слова. – Не сочти это моралью, но я… я бы полжизни отдал, лишь бы еще хоть раз поговорить с матерью.

Чарльз опустил глаза. Он представлял, как его слова воспринял Эрик. Возможно, если бы он потерял мать, когда ему было семь, он бы тоже мечтал о том, чтобы ее услышать. И, возможно, Эрик, будь его мама жива сейчас, тоже не слишком бы с ней ладил. Но это снова был удар по больному – Чарльз добровольно и почти из каприза отказывался от того, о чем кто-то другой бесконечно мечтал и не мог получить.

– Я… не могу ничего обещать, Эрик. Это… сложно.

– Она живет в Вестчестере? Рейвен говорила, вы оттуда родом.

– Да, в нашем доме.

– Съезди к ней, – коротко сказал Эрик. – Иногда это проще, чем звонить. Тем более… по телефону ты не можешь читать мысли.

– Думаешь, мне стоит читать собственную мать?

– Я же не предлагаю тебе забраться к ней в голову и внушить, что нужно вернуть тебе наследство. А так ты узнаешь то, что она по-настоящему чувствует. Даже если она встретит тебя нотациями.

Чарльз вздохнул. Идея Эрика не казалась ему правильной, но он почувствовал, что должен хотя бы подумать о ней. Потому что, предлагая это, Эрик думал вовсе не о том, как бы примирить два расплевавшихся поколения Ксавьеров. Он думал о том, что бы сделал сам, имей такую возможность, и, возможно, чувствовал себя от этого на полшага ближе к своей вечной несбыточной мечте.

– Хорошо. Я… я подумаю об этом, – сказал Чарльз. Он не собирался врать о том, что на все согласен, а потом бесконечно откладывать, пока не рассосется само. Он правда собирался об этом подумать.

***

Эрик проворно переставил все замки и врезал их в новую дверь. К тому времени, что британцы отводили на вечерний чай, все уже было на своих местах. Обновленный план работ Чарльза тоже был готов, и он, довольный своей работой, вышел в комнату.

Эрик курил, сидя за столом. Работая, он снял рубашку и остался в одной майке. Он же выбирал пластинки, и сейчас играла Red Garters Розмари Клуни, одна из самых старых пластинок, что имелась у Чарльза. Он купил ее уже в Нью-Йорке, в каком-то магазинчике неподалеку, и взял лишь потому, что когда-то, еще мальчишкой, был увлечен одноименным фильмом и ходил на него целых три раза.

Чарльз застыл в дверном проеме под первые слова This is Greater Than I Thought, разглядывая профиль Эрика. Розмари с легкой хрипотцой пела о том, что никогда не делила ни с кем музыку взгляда, а Чарльз смотрел. Эрик сидел на стуле так же, как мог бы сидеть у себя дома на подоконнике, поставив одну ногу пяткой на сиденье, обхватив колено руками, оперев об него подбородок. Мышца на правой руке, которую видел Чарльз, чуть напряглась. В левой руке была зажата дымящаяся сигарета. Эрик смотрел прямо перед собой растерянным, почти отсутствующим взглядом, и явно о чем-то думал.

«У меня никогда не перехватывало дыхание по ночам, когда кто-то заявлял свое право любовника», пела Розмари, а Чарльз почувствовал, что у него и впрямь перехватывает дыхание. В странной и печальной позе Эрика было что-то такое, из-за чего он не мог оторвать взгляда. Пока Рози тянула медленный куплет, Чарльз стоял неподвижно, но стоило грянуть бодрому припеву, он тут же стряхнул с себя свое странное забвение и шагнул вперед.

– Эрик? – позвал он достаточно громко, чтобы перекричать музыку. Эрик встрепенулся, будто вообще ничего до этого не слышал, и тут же махнул рукой, останавливая проигрыватель.

– Чарльз? – спросил он, глядя на него с неожиданно глупым выражением, а потом, спохватившись, стряхнул натлевший сигаретный пепел в блюдце. Оно было почти полным, и в комнате, да и во всей квартире, было жутко накурено, но Чарльзу, к собственному удивлению, было плевать. – Я… я закончил с дверью. Все открывается и закрывается тем же самым ключом. Прежнюю я отправил на свалку. Надеюсь, ты не возражаешь.

Дверь и впрямь сидела, как влитая. Ее выдавал только цвет только цвет: прежняя была выкрашена бледно-голубой краской, а эта была чисто белая. Но Чарльз подумал, что хозяин не будет возражать против подобной замены, особенно если приврать, что дверь пришлось заменить после нападения хулиганов, намекая на то, что район здесь не самый лучший и давая хозяину самому дофантазировать, что это, возможно, и является причиной отъезда. Впрочем, подобные дешевые квартиры всегда уходили влет, и Чарльз не сомневался, что ему быстро подберут замену.

– Спасибо, – он улыбнулся. – У тебя здорово получилось.

– Не стоит благодарности, – Эрик хмыкнул. – В конце концов, я же ее и испортил.

– Ты мог прислать рабочих.

– Я не люблю нанимать людей. Предпочитаю все делать сам. Тем более…

Чарльз сделал вид, что поправляет спадающие на лицо волосы, чтобы подслушать одну мимолетную мысль. «Тем более, я хотел побыть здесь с тобой».

– Хочешь чаю? – торопливо предложил он, надеясь, что Эрик не заметил вторжения. Тот только усмехнулся:

– Британский файф-о-клок? Я редко пью чай, но почему бы и нет.

За чаем они поговорили еще, и в этот раз – о детстве Чарльза. В основном, правда, вышло о Рейвен, которая была довольно непоседливым ребенком и часто пугала прислугу шутками в стиле Алисы Лиделл, выпрыгивая на них из-за угла с фразочками типа «няня, давай играть, будто я голодная гиена, а ты – кость!». Эрик от души смеялся, и Чарльз даже поделился с ним картинкой-воспоминанием: шестилетняя Рейвен с непослушными каштановыми кудряшками, распущенными по плечам (они постоянно выбивались из лент и резинок, а когда мама решила их остричь, Рейвен устроила страшную истерику и укусила ее за руку), в желтом сарафане бежит по их вестчестерской лужайке к нему. Сам Чарльз, уже взрослый, как ему казалось, и серьезный восьмилетка, лежал под деревом с томиком «Меча в камне» и не мог сдержать улыбки, глядя, как Рейвен несется к нему изо всех сил.

– У вас было счастливое детство, – произнес Эрик, открывая глаза, когда Чарльз отвел два пальца от его виска.

– Мы с Рейвен удивительным образом ладили. Всегда. От одноклассников я знал, что в какой-то момент мальчишкам надоедают младшие сестры и вся эта ответственность, которую на них вешают родители, но я всегда любил Рейвен больше всех. И она доверяла мне все свои секреты. Даже когда я уехал в Оксфорд, мы били рекорды по телефонным счетам, потому что звонили друг другу и часами не могли наговориться.

– Наверное, она знает о тебе все.

– Практически. Иногда даже то, чего я сам о себе не знаю.

Эрик выглядел непривычно; если бы Чарльз не знал его лучше, то подумал бы, что тот счастлив. Вечное выражение угрюмой настороженности, которое уступало место ехидной усмешке или пугающей улыбке, сейчас слетела с него и обнажила мягкое, доброе лицо с яркими серо-зелеными глазами и выступившей под вечер рыжеватой щетиной.

И вдруг он стремительно посерьезнел.

– Я хочу наведаться в Кингз Парк, – сказал он.

– Зачем? У тебя… какие-то проблемы?

– Благодарю за заботу, Чарльз, но это не для меня. Я подумал, что если мутанты даже без способностей чувствуют себя настолько особыми, что никуда не вписываются, то вполне возможно, что среди них есть люди, которых сочли сумасшедшими.

– Вот как… но как ты планируешь понять, кто из них мутант, а кто действительно сумасшедший?

– Думаю, здесь мне и потребуется твоя помощь. Ты сможешь проникнуть в их разум и понять, здоровы они или нет.

Чарльз опешил.

– Ты шутишь? Я без году неделя читаю мысли, и думаешь, сходу смогу определить, кто псих, а кто нет?

– Я не предлагаю идти туда прямо сейчас. Сначала твои силы должны окрепнуть.

– Даже если мы и найдем их, то как дадим таблетки? И как вытащим оттуда?

– Это я возьму на себя.

Эрик говорил тихо и твердо, но смотрел только в собственную чашку и вертел ее на блюдце, явно нервничая.

– Это звучит так, будто ты собрался сделать что-то незаконное.

– Я уже говорил, Чарльз – меня не слишком волнует закон.

– Но это и есть настоящее безумие. Мы можем ошибиться. Я могу ошибиться. Мы можем найти мутанта, который одновременно является психом. Мы можем вытащить здорового, но после времени в лечебнице он…

– Чарльз, прошу, избавь меня от этого, - Эрик только поморщился, будто слышал под ухом противное зудение комара. – Мы должны как следует подготовиться. Понять, с чем нам придется столкнуться. Возможно, тебе даже потребуется научиться восстанавливать патологические изменения человеческого мозга. И быть готовым к тому, что все это не потребуется, потому что моя догадка окажется несостоятельной. Но я хочу, чтобы ты мне помог.

Предложение Эрика звучало безумно, и Чарльз не мог подобрать для этого лучшего слова. Одно дело - ходить на поэтические вечера и спектакли, выискивая интересных людей, и совсем другое - врываться в психиатрическую лечебницу и вытаскивать оттуда пришедшихся по вкусу пациентов. После этого Чарльз легко мог представить, что в следующий раз Эрик предложит ему навестить тюрьму, ведь там тоже могут содержаться люди, которые не способны жить нормальной жизнью. Эрик был прав – у него действительно не было никаких оснований делать это, кроме собственной интуиции. Но она, Чарльз знал по собственному научному опыту, действительно могла наводить на верные идеи. Вот только в науке любые интуитивные догадки сначала подкреплялись теорией, и уже потом становились основой для экспериментов.

Именно это он и попытался донести до Эрика, чтобы не отпугивать его однозначным отказом. В конце концов, со стороны Чарльза было бы глупо думать, что не вписывающихся в общество людей нужно искать среди этого самого общества.

– У тебя мало теоретического материала. Но могу сказать о тех, кого знаю. Эмма думала о суициде. Эйз думал, что его преследует дьявол. Янош жил на свалке. Энджел сбежала из дома с дальнобойщиком, когда ей было двенадцать. Я… думаю, обо мне ты и так все знаешь. Скажи мне, Чарльз, достаточно ли для тебя такой статистики? Или ты прибавишь к ней что-то, чего мы пока еще не знаем о вас с Рейвен?

Чарльз молчал. Ему нечего было сказать ни о сестре, ни о себе. По сравнению с остальными они жили в раю и их путь был выстлан алмазами.

– Я понял тебя, Эрик. Я помогу. Но… мне нужно быть уверенным в своих силах. Позволь мне… подготовиться.

Вместо ответа Эрик вытянул руку и накрыл своей ладонью ладонь Чарльза, лежащую на столе.

Chapter Text

Вечером субботы Чарльз снова собирался навестить Эрика, чтобы получить очередную таблетку. Он планировал как следует выспаться и заняться домашними делами, например, прибрать превратившуюся в свинарник после исчезновения Мойры квартиру и заполнить чем-то окончательно опустошенный холодильник, но разбудил его звонок профессора Эллиса. На часах было восемь утра.

– Простите, что потревожил вас, друг мой. Но если вы сейчас не заняты, я хотел бы попросить вас приехать в университет, чтобы кое с кем познакомиться.

“Кое-кем” оказался долговязый юноша в очках, на вид даже младше самого Чарльза.

– Это Хэнк, – сообщил профессор Эллис. – Он – уникальный молодой человек, и его помощь будет очень полезна нам в нашем эксперименте.

– В чем же его уникальность? – улыбаясь юноше, спросил Чарльз, а сам, разыгрывая легкую головную боль, тут же приложил два пальца к виску, пытаясь определить, с кем имеет дело.

Юноша лучился восторгом по поводу своего присутствия в лаборатории, пусть и скрывая это под скромной миной ботаника. Едва притронувшись к его разуму, Чарльз понял, что перед ним невероятно умный человек. В голове мелькнуло несколько образов – юный Хэнк с дипломом Гарварда, Хэнк в лаборатории, Хэнк в какой-то плохо освещенной комнате с колбами и ретортами, Хэнк, склонившийся над листком, полным непонятных длинных слов, отпечатанных на какой-то древней печатной машинке…

– Хэнк гений. В пятнадцать лет он окончил Гарвард…

– Дайте-ка угадаю, – перебил Чарльз. – Химик?

– Физик, – с довольным видом исправил его Эллис, но Хэнк как-то потускнел, и в голове у Чарльза пронеслось чужое “Нет, он не может знать”.

Эллис пышел радушием, и Чарльз решил не подозревать их гостя почем зря, хотя не мог выкинуть из головы последний подслушанный обрывок мысли. В его догадке не было ничего предосудительного – он всего лишь увидел посуду, которая могла использоваться как для химических опытов, как и для исследований физиков, и выбрал самый очевидный вариант. Вряд ли бы кто-то стал скрывать наличие у себя дополнительной степени по дисциплине, которая в лаборатории у биологов тоже могла бы пригодиться.

После первых восторгов Эллис удалился, чтобы уладить что-то с администрацией, и Чарльз с Хэнком остались наедине. Они разговорились, и Чарльз узнал, что Хэнк вообще-то никакой не робкий юноша, а доктор Маккой, что он защитил диссертацию в девятнадцать лет и почти сразу получил грант на собственные исследования в Колумбийском университете.

– Но год назад мой проект закрыли, - Хэнк не назвал причину, но Чарльз, вошедший в раж, тут же подслушал, что проект был правительственным заказом, а его закрытие – как-то связано с учрежденным Кеннеди Агентством по контролю над вооружениями и разоружению. Вместо объяснений Хэнк рассказал, что так и не смог найти новый грант, который бы покрывал область его научных интересов, и что профессор Эллис стал первым за год человеком, который пригласил его участвовать в чем-то, что хотя бы отдаленно соответствовало его специальности.

– Неужели в Америке переизбыток юных гениев, специализирующихся в атомной энергетике? – удивился Чарльз. Несмотря на различный научный статус, он никак не мог привыкнуть к тому, что стоящий перед ним юноша уже заработал докторскую степень.

– Полагаю, что нет, – Хэнк грустно улыбнулся. – Но я своего рода… изгой. Информация, которой я владею, засекречена, и любая лаборатория моего профиля, которая рискнет меня нанять… они подают запрос в правительство, а правительство велит слать меня к черту.

– Для сверхсекретного сотрудника с тобой слишком дурно обошлись, – пробормотал Чарльз, борясь с искушением залезть к Хэнку в голову основательно и выяснить тот самый страшный государственный секрет, из-за которого их юный доктор попал в немилость. Но он сдерживался, потому что одно дело – вынюхивать чужие шалости, и совсем другое – похищать государственную тайну.

– Если не возражаешь, я бы не хотел говорить об этом, – Хэнк выглядел грустным. – Но я рад, что моим знаниям наконец-то нашлось применение.

За те полдня, что Чарльз проводил ему экскурсию по обновленной лаборатории и объяснял суть своего исследования, они успели найти общий язык. Оба были молоды и полны надежд, оба умны, оба страдали из-за сочетания молодости и ума – вернее, из-за того, что всякая университетская администрация усматривала собственную доблесть в том, чтобы сопротивляться наступающему на пятки молодняку, каким бы талантливым этот молодняк не был. Конечно, Чарльза брала зависть, когда он смотрел на Хэнка. Он понимал, что и сам бы уже мог стать доктором, если бы переборол желание развлекаться и вести нормальную студенческую жизнь – мозгов ему для этого более чем хватало. Но вся зависть сходила на нет, когда он понимал, как Хэнк робеет и стесняется, когда речь заходила о самых простых вещах.

– Приятель, я бы позвал тебя выпить, чтобы отметить наше удачное знакомство, но, к сожалению, у меня уже назначена встреча на сегодняшний вечер. Не против, если мы наметим это на какой-нибудь ближайший день?

– Не знаю, – пробормотал Хэнк. – Возможно, если тебя не затруднит…

– Почему меня должно это затруднить? – совершенно искренне удивился Чарльз. – Я же сам это предлагаю.

– Наверняка у тебя есть своя жизнь. Жена, дети…

– Черт побери, Хэнк, – Чарльз уже совсем забыл об академической субординации, тем более что Хэнк сам просил называть его по имени. – Неужели я выгляжу таким старым? Мне всего двадцать три.

– Тогда девушка?

– Она как раз меня бросила, – Чарльз пожал плечами. – Тем более люди, у которых есть девушки, не проводят с ними все свободное время. В любом случае, не думай, что я делаю тебе одолжение. Ты и правда хороший парень и мне хочется поболтать с тобой вне лаборатории. Мне кажется, мы сработаемся.

Чарльз отсалютовал ему скаутским жестом, попутно ловя в голове Хэнка последнюю мысль о том, что новый коллега, то есть он сам, чрезвычайно вежлив для человека, которому навязали участника эксперимента буквально с улицы. Видимо, Хэнк за свою карьеру уже успел повидать облеченных степенями наглецов, которые начинали знакомство с тирады о том, как бесполезны для них молодые умы, которых они же сами и пригласили в команду. Чарльз сталкивался с подобным в Оксфорде, но никогда не воспринимал на свой счет. Хэнку, которому пришлось испытать все тяготы общения с профессурой, будучи почти ребенком, повезло значительно меньше.

Уже по дороге к Риджвуд Чарльз подумал, что вполне смог бы пережить вечер и без способностей – в конце концов, если не считать страшной правительственной тайны, ему вовсе и не требовалось читать Хэнка, тот со своим реактивным смущением и так был, как открытая книга. Но возвращаться назад было бы глупо, тем более Чарльз догадывался, что идет не просто получить очередную порцию лекарства – так это звучало куда цивилизованнее, чем “доза”, – он идет увидеться с Эриком.

Тот вновь был дома, но открыл дверь, даже не подходя к ней. Когда Чарльз уже привычно скинул обувь и прошел в гостиную, то застал Эрика парящим под потолком. В руке Эрик держал пуховку для пыли, закрепленную на пластиковой ручке, и обмахивал ею люстру.

– Вот это да, – выдохнул Чарльз, наблюдая за тем, как Эрик плавно опускается на пол. – Ты и летать умеешь?

– Я не летаю, – пояснил Эрик с недовольным видом. – Я могу не только притягивать металлические предметы, но и отталкиваться от них на некоторое расстояние. Так что я могу подняться над полом или спрыгнуть с третьего этажа без повреждений, потому что меня держит земля.

Он с перекошенным лицом прошел мимо Чарльза, чтобы отнести свою пуховку к шкафу, и Чарльз, невольно поймал остатки мысли, понял, что именно полностью сделанный из пластика каркас этой штуки и злил Эрика больше всего. Он не мог манипулировать пуховкой, как прочей домашней утварью.

– Почему ты просто не подставишь стремянку?

– Потому что не хочу, – голос Эрика звучал так же, как звучал бы голос пятилетнего ребенка, отказывающегося есть овощи. Чарльз невольно улыбнулся. – Выпьешь чего-нибудь?

– Что угодно на твой вкус, – ответил Чарльз. – А ты не пробовал обмотать ручку проволокой?

Эрик сначала уставился на него, как будто впервые увидел, а потом нахмурился.

– Черт возьми… Чарльз, это гениальная идея. Рейвен не соврала, ты и правда умный.

Видимо, за гениальную идею Чарльзу полагалась особая благодарность, потому что Эрик не пожалел труда и взбил для него настоящий Бостон Сауэр с долькой лимона и обвивающей его срезанной цедрой.

– Как прошел твой день? – совсем по-свойски спросил Эрик, будто Чарльз каждый день вот так приходил к нему, просто на коктейль.

– Мой профессор сегодня вызывал в университет, чтобы представить нового сотрудника. Представляешь, у бедняги закрыли проект, который был чем-то вроде госзаказа, и с тех пор никуда не берут, потому что правительство считает, что он обладает сверхсекретными сведениями и обязательно выболтает их первому, кто спросит.

– Сверхсекретные сведения, значит? – Эрик усмехнулся. – Большой соблазн для телепата. Но меня больше интересует, почему парнишка еще жив.

– Черт его знает, – Чарльз пожал плечами. Он не думал о том, что информация, которой владеет Хэнк, настолько серьезна, что могла стоить ему жизни. К тому же он работал не на босса мафии, а на государство. Подозрения Эрика навели на него жуть, и Чарльз постарался успокоить себя тем, что у Эрика вполне обоснованная его предыдущим опытом, но все же паранойя. – А как твои дела?

– Сегодня я не сделал ничего, что улучшило бы жизнь мутантов, если не считать приведения собственного жилища в порядок.

Он вытянул руку в сторону, и в соседней комнате что-то закопошилось, а через несколько секунд в комнату влетела маленькая жестяная коробочка. Эрик вытащил оттуда таблетку и протянул ее Чарльзу.

– Пора принимать лекарство.

Чарльз тут же проглотил таблетку, запив ее коктейлем.

– А остальные тоже ходят к тебе раз в три дня?

– Нет. У каждого есть свой месячный запас. Могу дать и тебе, если тебе тяжело так часто таскаться в Риджвуд.

– Мне не тяжело, – ответил Чарльз быстрее, чем вспомнил, что всякий раз, когда приезжал, твердо намеревался получить этот самый месячный запас. – Это… интересно.

Он и сам не понимал, как его подозрительность и нежелание оставаться с Эриком наедине больше положенного причудливым образом превратились в почти дружеское расположение после фокуса Эммы, который, казалось бы, должен был вбить окончательный клин между ними. Эрик перестал злиться на каждое слово, а Чарльз перестал дичиться, как будто общий позор их объединил. Хотя глубоко в душе Чарльз был уверен, что опозорился только он, а вот Эрик как раз был на высоте.

– Я подумал о том, чтобы предоставить свою голову для тренировки твоих способностей, – заявил Эрик. – Конечно, лечение шизофрении на мне не отработаешь, но я готов… позволить тебе немного поработать над воспоминаниями. В мелочах. Чтобы ты был уверен, что не навредишь людям.

– Я могу навредить тебе, – тут же ответил Чарльз. – Неужели ты хочешь…

– На этот счет у меня тоже есть идея, – Эрик снова вытянул руку, и из спальни к нему прилетел какой-то металлический предмет на цепочке. Больше всего он напоминал старинный медальон. – Я надену это на тебя и буду контролировать его температуру. Как только я пойму, что что-то идет не так, он раскалится до предела, и тебе придется выйти из моего разума. Потому что это чертовски больно.

– Останется ожог?

– Обожженное пятно на груди все же лучше выжженных мозгов, – без тени веселья ответил Эрик. – Ты согласен?

***

Чарльз выставил на барную стойку вверх дном две кофейных кружки. Они были одинаково белыми, но для чистоты эксперимента он положил на одну из них ломтик лимона.

Эрик сидел на подушке, скрестив ноги, и буравил взглядом барную стойку.

– Итак, Эрик… сейчас я положу шарик под левую кружку. Смотри, – Чарльз осторожно приподнял кружку с лимоном на донышке и положил под нее круглый металлический шарик, который Эрик минуту назад скатал из обычной вилки. - Запомнил? Под левую. Ту, где лимон.

– Запомнил.

– А теперь, – Чарльз приложил пальцы к виску и попытался войти в сознание Эрика. Его задача была проста и оговорена заранее: внушить сознанию, что шарик под правой кружкой. Это был самый простой тест, где Эрик мог легко смухлевать, и Чарльз уже на полпути решил его усложнить.

– “Запоминай, Эрик”, – велел он уже мысленно. – “Шарик лежит в холодильнике в отделении для яиц”.

Когда ему показалось достаточно, Чарльз опустил руку, и Эрик словно вышел из оцепенения.

– Эрик, покажи, где я спрятал шарик?

Эта забава напоминала дрессировку пса. Чарльз испытал огромное облегчение, что медальон не накалился, но с куда большим напряжением наблюдал за тем, как Эрик поднялся и, не говоря ни слова, полез в холодильник.

– Черт возьми, – Эрик закрыл дверцу и уставился на Чарльза. – Он должен лежать здесь. Я сам видел, как ты его туда положил. Значит… сработало! Чарльз, ты изменил воспоминание и не выжег мне мозги. Мне кажется, мы можем продолжить.

– Я не думаю, что стоит продолжать сейчас. Мы должны понять, как это повлияет на остальные твои действия.

– Вряд ли хоть как-то повлияет. Воспоминания о том, куда ты спрятал шарик, не породили никаких новых. В моей голове не было ничего, что бы ты мог разрушить.

– Давай не будем спешить.

– Всего один эксперимент. Попробуем маленькую цепочку из связанных воспоминаний.

Чарльз притих, задумчиво пожевывая верхнюю губу. В нем загорелся азарт исследователя, но вместе с этим он опасался, что нанесет Эрику непоправимый урон. Совесть не к месту напомнила, что, застигнутый в этой самой комнате на горяченьком, Чарльз в панике всерьез намеревался стереть воспоминания Эрика без всяких опасений.

– Ладно, – наконец согласился он. – Маленькая цепочка из двух воспоминаний.

Он достал шарик из-под кружки.

– Запоминай, Эрик. Я кладу шарик под левую кружку. Кладу на нее кусочек лимона. А затем снимаю кусочек с той кружки, под которой лежит шарик.

В этот раз он заставил Эрика думать, что держит шарик в кулаке, а когда отпустил его сознание, то спросил:

– На какой из кружек лежал кусочек лимона?

Эрик захлопал глазами, но все же сказал:

– На левой.

– А где шарик?

– У тебя в руке.

Чарльз продемонстрировал пустые ладони, и Эрик снова обрадовался результату. Для него это значило, что изменение первого воспоминания не стирает всю цепочку, а лишь изолирует то, что подлежит изменению, но Чарльз подозревал, что на более сложных структурах это будет выглядеть иначе.

– Тогда давай попробуем еще раз.

– Как?

– Попробуй стереть более давнее воспоминание. И мы посмотрим, что я помню.

– Ты с ума сошел?

– Я не прошу стирать из памяти наше знакомство. Какую-нибудь мелочь.

– Нет, – решительно ответил Чарльз. – Я не знаю всех твоих воспоминаний даже за предыдущий день. Вдруг ты придумал что-то важное, зацепившись за какую-нибудь мелочь, а теперь забудешь об этом, потому что я ее сотру.

Эрик вздохнул.

– Слушай, я сам не в восторге оттого, что ты роешься у меня в голове. Но мы не найдем идеального подопытного. Я тебе доверяю и знаю, что ты мне не навредишь.

Всего пару дней назад Эрик яростно противился даже легкому эмоциональному фону, созданному Чарльзом для успокоения, а сейчас уже позволял ему ставить эксперименты на собственных мозгах. Видимо, он действительно был полон решимости отыскать как можно больше мутантов. Ничем иным было не объяснить подобную сговорчивость.

– Ладно. Но сначала я зайду в твою голову и попробую понять, какая мелочь достойна исключения. И если я не найду ничего, что без сомнения безопасно, мы не станем этого делать.

– Договорились.

Эрик закрыл глаза и выпрямил спину, приводя себя в идеальное равновесие. Он снова сидел по-турецки на диванной подушке, устроив локти на коленях, и напоминал Чарльзу какого-нибудь восточного мудреца в поисках нирваны.

В этот раз проникновение походило на прогулку по темному дому с фонариком. Чарльз заглядывал во все комнаты, выхватывая ярким пятном луча отдельные воспоминания. Он видел свою гостиную, вчера и сегодня, забитую разномастными досками лавочку строительного рынка где-то между Бруклином и Куинсом, спор с Эммой на повышенных тонах, от которого ходили ходуном разложенные в сушилке барные принадлежности, секс с Эммой, которому сам Чарльз стал свидетелем, Эрика, который, подставив лицо под душевые струи, ласкал себя…

Чарльз остановился, осознавая, что вступил на дорогу воспоминаний, которые не хотел бы видеть, и постарался сменить курс, но вместо этого оказался в темной комнате, где луч фонарика не светил. Тьма не была совсем уж кромешной, потому что через открытую дверь проникал свет из соседней комнаты. Но Чарльзу хватило бы фонаря за окном или даже крошечной свечки, чтобы узнать, где он. Потому что он был в собственной спальне.

Он застыл, пытаясь сообразить, к какому периоду относится воспоминание. Эрик не мог оказаться в его спальне ночью, кроме как в тот день, когда доставил бессознательного Чарльза домой после самой первой таблетки.

Приглядевшись, Чарльз понял, что на кровати лежал он сам, а Эрик сидел рядом. Он глядел на самого себя глазами Эрика: в полубреду, лепечущего что-то несвязное, но определенно не спящего.

“Тише, тише”, – раздавался эхом голос Эрика. – “Сейчас тебе станет легче”.

“Я не могу”, – его собственный голос звучал еле различимо. – “Эрик, пожалуйста”...

“Я сделаю для тебя все”, – ответил Эрик и скользнул рукой под одеяло.

Чарльз в этот момент чувствовал все то же самое, что и Эрик в своем воспоминании, и понял, что тот накрывает своей ладонью его, Чарльза, стоящий член. В ладони Эрика он ощущался совсем не так, как в собственной, немного меньше, но куда горячее. И Эрик, мазнув большим пальцем по уже давно текущей головке, начал дрочить ему, крепко обхватывая ствол, медленно, словно боясь ошибиться.

Чужие – его собственные – ногти царапали рукава водолазки, пытаясь схватиться.

“Эрик, прошу”, – слышал Чарльз собственный голос и не знал, о чем просит. Он чувствовал, как Эрик ускоряется, стискивая все крепче, и часто проходится пальцем по отверстию на головке, уже совсем скользкому от выступившей смазки. – “Эрик, я не могу больше… Эрик…”

Чарльз словно в замедленном сне наблюдал, вернее, чувствовал, как принадлежащие ему сейчас руки ласкают вроде бы и его, но сейчас почти постороннее тело. Вторая ладонь Эрика тоже забралась под одеяло. Ему пришлось неудобно изогнуться, но для Эрика, казалось, в этот момент ничего не имело значения. Он тянулся пальцами дальше, за мошонку, лаская едва заметными прикосновениями чувствительную кожу, пока не дошел до финальной точки. Едва надавливая средним пальцем, Эрик приласкал его анус. И в этот момент Чарльз из воспоминания кончил с протяжным стоном, подбрасывая бедра вверх.

Чарльз, который явился в воспоминание, не мог поверить собственным глазам. Впрочем, собственными они и не были – сейчас он видел самого себя, кончающего от мужских прикосновений, глазами Эрика. Это была не фантазия, он отчего-то знал это наверняка, а самое настоящее воспоминание, произошедшее в действительности. В тот самый день, когда он проснулся с диким похмельем и пятном собственной засохшей спермы на животе.

Он сообразил, что что-то не так, лишь когда заметил, что воспоминание замерло – возможно, прошла лишь пара секунд, а может быть, несколько минут. Но почти сразу грудь пронзил дикий жар, мгновенно превратившийся в боль, а еще через секунду - в отчаянный крик.

Комната резко переменилась, и Чарльз понял, что находится дома у Эрика, что медальон на груди раскалился докрасна, а кричит сам Эрик, сжимая голову руками и раскачиваясь вперед и назад так, будто пытается выгнать что-то из своей головы.

Чарльз среагировал быстро – стащил с себя медальон, плеснул воды из-под крана на тлеющую на груди рубашку и, несмотря на жгучую боль в груди, подлетел к скорчившемуся на полу Эрику.

– Эрик, что с тобой? Эрик, ты меня слышишь?

Его разом одолели все самые жуткие страхи – он выжег Эрику мозг, стер все воспоминания, превратил в овощ, не способный разговаривать. Чарльз разрывался между желанием нырнуть обратно, чтобы исправить все, и страхом, что в панике сделает только хуже.

Но Эрик продолжал раскачиваться, а по лицу у него текли слезы. Чарльз чувствовал боль и страх. Он не мог просто смотреть на это.

Приложив два пальца к виску, он сделал единственное, что, как он думал, поможет в этой ситуации. Его вела только интуиция – раньше он такого не делал, и не мог знать, сработает ли теперь. Но выбора не было.

“Эрик, иди на мой голос”, – мысленно приказал Чарльз. – “Слушай меня. Эта боль – она только в твоей голове. Она там из-за меня. Она не принадлежит тебе. Ты не заслуживаешь этой боли. Отдай ее мне. Отдай ее мне целиком. Это я сделал. Прости меня”.

В следующую секунду резкая вспышка обожгла лоб и виски, и Чарльз уронил держащую якорь руку, не в силах больше совладать с собственным телом. А еще через секунду все погасло.

***

Мутные пятна света постепенно приобретали очертания. Чарльз моргнул несколько раз, пытаясь сфокусировать зрение. Он видел перед собой белый потолок и темно-серые стены, сходящиеся в угол. До него доносились звуки ночной улицы. Виски давило, как после небольшого похмелья, а грудь жгло, но глухо, будто кто-то оставил тм завернутый в носовой платок горячий камень. Совсем не как…

Чарльз резко подскочил на диване, морщась от тут же усилившейся боли в висках. Зрение снова помутнело, но, проморгавшись, он увидел перед собой комнату. Она была пуста. Эрика нигде не было. Кое-как шевеля конечностями, Чарльз смог сесть, спустив ноги вниз.

На звук его потуг прибежал Эрик, и как Чарльз сообразил, пусть и с трудом, совершенно живой и невредимый.

– Черт возьми, – выругался он он и тут же подлетел к дивану, тут же становясь возле него на колени так, чтобы видеть лицо Чарльза. – Ты как?

– Вроде бы… в порядке, – с трудом ворочая языком, пробормотал Чарльз. Он смотрел себя, как мог. Пиджак все еще был на нем, а вот рубашка распахнута, пуговицы вырваны с мясом, и на груди – ожог, повторяющий медальон формой и размером. Ожог был красный, но сейчас густо смазанный какой-то полупрозрачной белой мазью. – Я… я помню, что ты кричал. Я…

Быстрыми кадрами возвращались все воспоминания, предшествовавшие отключке. Крики Эрика, прогулка по его памяти, темная спальня… Чарльз с удивлением понял, что в последнюю очередь сейчас хочет обсуждать увиденное.

– Я… что-то повредил в твоей памяти?

– Я не знаю, – признался Эрик. – Но это было больно. Чертовски больно. Так, что когда ты позвал, я не задумываясь передал эту боль тебе.

– Я даже не успел как следует ее почувствовать, – Чарльз бросил все попытки встать на ноги и снова упал на диван. Лежа было гораздо легче, правда, пришлось перевернуться на спину, потому что только в этой позе ожог не натягивался, не морщился и не болел.

– Но ты валялся довольно долго. Я уже думал звать Эмму…

– Сомневаюсь, что она бы мне помогла, – Чарльз чувствовал себя так, будто его переехал поезд, но все же живым и вполне вменяемым. Тело, пусть и с болью, но двигалось, и куда больше его интересовало состояние Эрика. – Твоя память в порядке?

Эрик нахмурил лоб.

– По ощущениям – в полном. Но учитывая, что я не знаю, где ты был в момент, когда решил выжечь мне мозги, я не могу сказать, уцелело ли это воспоминание.

Чарльз помедлил, думая, стоит ли говорить, и рассудил, что никакое смущение не стоит необратимых повреждений человеческого мозга.

– Я был в собственной спальне. Ночью. В прошлый четверг. В воспоминании я был тобой.

По глазам Эрика Чарльз увидел, что тот все понял.

– Что ты видел? – тихо спросил он.

– Мне правда стоит это пересказывать?

– Нет. Я имею в виду, с какого момента.

– Ты успокаиваешь меня и говоришь, что сейчас станет легче. А закончилось все моим оргазмом.

– Черт, – Эрик резко поднялся на ноги и, сцепив руки на затылке, отошел к противоположной стене. – Черт, Чарльз… это… твою мать, ты не должен был так реагировать!

Он почти кричал, и в любое другое время этот крик напугал бы Чарльза, но сейчас у него не было сил даже пугаться.

– Не ори, – пробормотал он, прикрывая глаза. – Я знаю, что не должен был. Но я… я это не контролирую. Подобные эмоции относятся к активности миндалины, и, видимо, именно она…

– Да черт побери, какая еще миндалина, – Эрик снова зашагал и в этот раз остановился за барной стойкой, упираясь в нее руками, будто собирался отжиматься. – Чарльз, ты… я… черт побери, я не знаю, что мне делать!

– Делать с чем?

– Ты видел лишь часть воспоминания. И я должен показать тебе все. Но я не могу сейчас пустить тебя в свою голову, понимаешь? Не могу. Как только ты зайдешь, я почувствую, и вилка в твоей спине будет самым легким из исходов.

Чарльз снова приподнялся, устраиваясь на диване так, чтобы видеть Эрика. Он и сам не решался рисковать сейчас, применяя собственную силу.

– Тебе не обязательно мне показывать. Можешь просто рассказать.

– Ты мне не поверишь.

– Попробуй.

Эрик рывком выпрямился и закрыл лицо ладонями, с шумом втягивая воздух. Таким Чарльз его еще не видел. За все время, что он помнил, Эрик никогда не совершал таких суетливых, порывистых движений; он все делал на удивление плавно, не торопясь, а когда управлял металлом, то это и вовсе напоминало танец. Но сейчас он будто не мог найти самому себе место в комнате.

– Ладно, – отрывисто проговорил он, опуская руки. – Я не думаю, что это связано с таблетками, – неожиданно сказал он. – Я вообще не знаю, в чем причина. Когда я доставил тебя домой, ты был в плохом состоянии. Сначала все было как обычно. Тебя рвало, ты не понимал, где находишься, не мог стоять прямо. В разной степени это встречается у всех. Но потом, когда первые симптомы отпустили, я умыл тебя и уложил в кровать… ты отказался меня отпускать. Сначала я подумал, что тебе просто страшно. Это вполне могло быть, если ты все осознавал и не понимал, что происходит с твоим телом. Я сам помню, как на третий день мне казалось, что я умираю. Но ты… черт возьми, Чарльз, я не могу. Это выглядит… это отвратительно выглядит.

Он замолчал и медленно обошел барную стойку, а Чарльз, не отрываясь, следил за ним. Эрик медленно опустился на колени перед диваном.

– Я покажу тебе это воспоминание целиком. Только его. Пожалуйста, ничего не делай. Только смотри.

Чарльз знал, что без его согласия Эрик вряд ли сможет ему что-то показать. Но знал и то, что сам не успокоится, пока не увидит все целиком.

А еще – что если побоится проникнуть в сознание Эрика сейчас, то больше уже в жизни не рискнет к нему притронуться.

Поэтому он позволил Эрику поднести свои пальцы к его виску и, задержав дыхание, нырнул в воспоминание.

Он снова был в спальне, снова видел себя и сидящего на кровати Эрика.

“Я видел… у тебя в голове”, – говорил его голос, но слова можно было разобрать с трудом. – “Видел… как ты хочешь. Я тебе нравлюсь, Эрик… мне так хочется”

“Чарльз, перестань” – вмешался в пьяную болтовню тихий шепот Эрика. – “Ты сейчас не в состоянии. Мы поговорим об этом позднее, если захочешь”.

“Нет, не отказывай мне”, – Чарльз упирался. – “Это… это проклятая кровать”.

“Что значит “проклятая”?”

“Уже второй раз… почти за сутки… вчера Мойра… сегодня ты”.

“Я не понимаю, о чем ты говоришь”.

“А я не понимаю тебя!” – Чарльз услышал, как собственный голос срывается на пьяный крик. – “Я же видел… я чувствую, что сдохну, если не… пожалуйста, Эрик… мне нужно…”

“Ты не умрешь”, – тихо отвечал Эрик. – “Сейчас тебе очень плохо, но ты не умрешь”.

“Я не могу. Я видел это, понимаешь?!” – теперь его голос звучал неожиданно четко, а потом сорвался на тихий шепот. – “И если я сейчас этого не получу, моя голова просто разорвется”.

И тут Чарльз ощутил, как Эрик злится. Но не на него. На дне под этой злостью таился испуг.

В ту минуту Эрик правда поверил, что Чарльз, не получив желаемого, может умереть.

Его ладонь дрогнула, и пальцем он подцепил край одеяла.

Чарльз из воспоминания застонал.

“Тише, тише”, – пробормотал Эрик шепотом. – “Сейчас тебе станет легче”.

Когда все закончилось, Эрик поднялся с кровати, прошел в ванную и вымыл руки. Потом взял с сушилки полотенце, намочил его край и вернулся в спальню, но Чарльз из воспоминания уже свернулся в позе эмбриона и лишь оттолкнул руку. Эрик вздохнул, вернулся в ванную и повесил полотенце на сушилку. Оставил стакан с водой на тумбочке. Положил оставленный на конторке чизбургер в холодильник. Вынул из кармана пальто открытку в конверте и оставил записку. Выключил свет. Вышел из квартиры. Взмахом руки повернул замки до щелчка.

Свет погас.

Чарльз открыл глаза и поспешно отдернул пальцы. Эрик все еще стоял перед ним на коленях, зажмурившись, будто ожидал боли.

– Эрик, – тихо позвал Чарльз. – Можешь открыть глаза.

Эрик медленно повиновался, и тут же между бровей у него залегла складка.

– Ты… – начал он, но не стал договаривать.

– Я все видел. И я… ничего не понимаю.

– Я тоже сначала ничего не понял. Я думал, что… неважно. Но когда ты сказал, что это может тебя убить… я напугался. Я вспомнил, как похожее случилось с Эммой.

– Такое же?

– Другое. Перед этим ее вывернуло пять раз, а когда мне удалось ее уложить, она потребовала принести ей выпить. Я решил, что это токсический бред, но Эмма упиралась. Я пытался объяснить ей, что станет только хуже, но она требовала, и под конец повторила то же самое, что сказал ты - если ты не дашь мне выпить, моя голова разорвется. Я не придал этому значения, но она действительно схватилась за голову и начала кричать. Я думал, что она притворяется, пока не понял, как ей на самом деле больно, и сделал единственное, что пришло на ум – сунул ей остатки джина, которые держал в шкафу. Вернее, просто влил ей в рот. И она… замолчала. А потом сразу же уснула.

Чарльз молчал. В его голове было слишком много информации, которую требовалось переварить – собственное поведение, которого он не помнил, реакция Эрика, эксперименты с воспоминаниями, а теперь еще и Эмма…

– Она никогда не была алкоголичкой – ни до, ни после. Эмма любит выпить, но если под рукой нет ничего, ей и в голову не придет скандалить. Возможно, это какой-то побочный эффект.

– Я верю, Эрик, – устало проговорил Чарльз и прикрыл глаза. Внезапно захотелось спать, и собственное тело стало тяжелым, будто мешок камней.

– Думаю, тебе сегодня лучше остаться у меня, – услышал Чарльз голос Эрика будто откуда-то из глубины. Но на последнем слове он уже спал.

Chapter Text

Утро встретило его желтоватым светом из-за задернутой занавески и запахом кофе и сигарет из кухни. Кровать казалось необычно мягкой, подушка – взбитой, а одеяло – тяжелым. Пытаясь увильнуть от навязчивого солнечного луча, Чарльз повернулся на бок и тут же зашипел, потому что грудь обожгло так, будто с него живьем сдирали кожу.

Он подскочил на кровати, рассматривая собственную грудь, покрытую вздувшимися волдырями. Один из них лопнул от трения о простыню и сейчас сочился неприятной желтоватой жидкостью.

Чарльз сразу сообразил, где находится. Прежде он видел эту спальню, хоть и не своими глазами. Это была спальня Эрика.

Из мебели здесь были только огромная кровать, комод с выдвижными ящиками, торшер с абажуром и маленькое кресло в углу. Пол был укрыт ковром, и, едва опустив на него ноги, Чарльз почувствовал, какой у него длинный и мягкий ворс.

Чарльз был раздет до белья, но это отчего-то не вызвало никакого возмущения, скорее благодарность, что Эрик не оставил его спать в одежде. Здесь же, на комоде, лежал халат, в который Чарльз завернулся перед тем, как выйти из комнаты. Халат оказался ему велик, но очень удобно расходился на груди, не тревожа ожог.

Эрик уже был в большой комнате, сидел на подоконнике с кофе и сигаретой и читал газету. На нем были только тренировочные штаны, но развернутый лист New York Times целомудренно прикрывал все лишнее.

– О, ты уже проснулся, – Эрик ловко сложил газету и спрыгнул с подоконника. – Не ожидал тебя так рано.

Он поднял с дивана скомканную темную футболку и тут же натянул на себя.

– Если что, я спал в гнезде, – он показал на верхнюю платформу с задернутой занавеской. – Как твоя голова?

– Не болит, – на автомате отозвался Чарльз, лишь сейчас понимая, что голова и правда в порядке. Он вообще чувствовал себя удивительно сносно, учитывая все, что выпало на его долю вчера вечером. И кроме того, он не испытывал ни малейшего стыда за дважды увиденную сцену.

Наверное после всего, что они пережили, ему уже поздно было испытывать перед Эриком стыд.

– Кофе?

– Да, спасибо.

Они пили кофе в полном молчании и не смотрели друг на друга. Эрик разглядывал расцветающее за окном небо, а Чарльз – узоры на серых обоях, которые напоминали ему то человеческие лица, то какие-то экзотические цветы.

В голове пронеслась чужая мысль. Эрик не знал, что будет делать, если Чарльз сейчас решит уйти.

– Я никуда не ухожу, – сказал Чарльз.

– Это хорошо.

– Нам надо поговорить.

– Тогда начинай.

Чарльз не знал, как начать. Мысль Эрика застигла его врасплох. Он еще не успел решить, что собирается делать, но было очевидно, что вариантов у него не так много. Чарльз не мог уйти насовсем, потому что тогда бы он остался без способностей, а многие мутанты, возможно, без надежды на будущее. Перестать ходить к Эрику раз в три дня, а запасаться, как остальные, таблетками на месяц, он тоже не мог, потому что тогда бы из него вряд ли вышел полноценный член команды. В любом случае они с Эриком не должны были терять контакт. Но то, что тянулось между ними, больше продолжаться не могло. Нужно было либо навсегда забыть о том, что Чарльз видел и делал, либо позволить этому изменить их жизнь.

Первый вариант все еще был возможен, хоть и выставил бы их обоих полными дураками. Но второй вариант пугал, и пугал куда сильнее, чем перспектива незаконно забраться в сумасшедший дом и стащить оттуда парочку пациентов.

Впрочем, Чарльз уже чувствовал, что вариант только один. Потому что им обоим нужен был исход, при котором голова Эрика не будет взрываться, если Чарльз в очередной раз в ней заблудится, и в котором Чарльз не будет каждый день натыкаться на неприятные сюрпризы.

– Я никогда раньше не занимался сексом с мужчинами, – наконец произнес Чарльз. Эрик молчал, и Чарльз уже было подумал, что он так и не ответит, но все-таки выждал минуту и услышал хриплое и короткое:

– Что это значит?

– Что мне страшно.

Эрик поджал губы и поднялся с дивана. Всегда, когда разговор становился тяжелым, он брался за сигарету.

– Чего ты боишься?

Зажигалка щелкнула металлической крышкой, и пламя тихо зашипело, цепляясь за папиросную бумагу. Чарльз блуждал по лабиринту из собственных мыслей, пытаясь отловить за хвост ту самую, что сможет стать ответом на вопрос. Но яркие хвосты, мелькавшие по углам, вспыхивали и исчезали, и Чарльз понимал, что одного ответа будет недостаточно. У него не было одного большого страха. Было много крошечных, которые при появлении угрозы на горизонте сплетались воедино и накрывали ловчей сетью его сознание, парализуя волю.

– Я ждал, что у меня будет жена, Эрик. В детстве, когда все мальчишки ненавидели девчонок, я упорно твердил, что вырасту и женюсь, и моя жена будет принцессой. Со своей первой девушкой я переспал, когда мне было пятнадцать, и я был влюблен в нее по уши. А когда она с родителями уехала в Чикаго, я влюбился в другую, потом – в третью. Потом я понял, что не обязательно все время влюбляться, но мне все равно казалась, что каждая понравившаяся мне девушка – принцесса. Я обходился с ними так же… даже с официантками из закусочных, с продавщицами универмагов, с девчонками, которые разносят сигары в клубах… даже если это было на одну ночь. Я никогда не изменял, даже если заводил ничего не значащие интрижки и не собирался жениться. И я всегда ждал, что за поворотом будет принцесса, которую я возьму под руку и поведу вперед – а может быть, она поведет меня. Я был одержим этой мифической принцессой. Я видел ее во всех. Но я знал, что мы вместе будем блистать на академических обедах и прочих напыщенных сборищах, а дома раздеваться до белья, включать пластинки и носиться друг за другом по дому, прямо из бутылки прихлебывая дешевое вино. А потом, когда один из нас поймает другого, мы будем заниматься сексом, пока все тело не онемеет. Мне казалось это забавным, знаешь? Обманывать весь свет, заходить троянским конем в залы с дубовыми панелями и хрустальными люстрами, а потом прямо в смокинге идти хлестать пиво в ближайшей забегаловке и целоваться в подворотне, рискуя нарваться на постового и получить штраф за непристойное поведение. Вот чего я всегда хотел.

Чарльз замолчал, собираясь с силами. Не поворачивая головы, он видел, что Эрик сосредоточенно смотрит в окно, а сигарета в его руке истлела почти до конца, и все это время он не обращал на нее никакого внимания, позволяя пеплу свободно обваливаться прямо на подоконник.

– А теперь мне кажется, что то, что я чувствую – неправильно. Потому что не похоже на сказку о принцессе. Я не знаю, смогу ли я перестать хотеть женщин, потому что если не смогу – мне придется уйти. Это может показаться наваждением, и мне не понравится – но тогда я знаю, что будет дальше. Или что это окажется слишком хорошо и продлится вечно, и со временем люди заметят, что я не такой, как они. Что на академические обеды я буду приходить с Рейвен и слышать в чужих мыслях, как место заведующего кафедрой уходит бездарю, у которого есть жена и дети. Конечно, Рейвен вряд ли откажется от пива в дешевой забегаловке после такого события, – Чарльз усмехнулся и прикрыл глаза. – Но в какой-то момент мне все-таки захочется целоваться в подворотне, а я не смогу, потому что со мной будет Рейвен, а не ты.

Даже теперь Чарльз не был уверен, что сказал достаточно. Он лишь отмотал немного от той катушки, которой теперь ему представлялась вся его жизнь, и понимал, что в ней было куда больше фантазий и надежд, чем правды. Но то, что осталось в руках, и без того было тяжело распутать. Он не был уверен, что сказал все. И не был уверен, что Эрику и этого не будет слишком много.

– Я сказал, – наконец объявил он. – Теперь твоя очередь.

Эрик медленно развернулся, вставая спиной к окну, и поджег новую сигарету. Первые же его слова заставили Чарльза вздрогнуть.

– Знаешь, Чарльз… я тебе завидую. У тебя всегда была роскошь продумать всю свою жизнь наперед. Ты мог быть уверен, что она случится. Я долгие годы жил, не зная, переживу ли сегодняшний день.

Золоченую сияющую картинку, которая предстала в уме Чарльза, когда он рассказывал о своей жизни, вдруг заволокло патиной. Горечь в голосе Эрика не походила на настоящую зависть. Чтобы завидовать, нужно понимать ценность вещи, которая тебе не принадлежит. А в мире Эрика подобные мечты не имели никакой ценности.

– Я бы мог сказать, что меня не волнует, будешь ли ты спать с женщинами за моей спиной, и даже что ты можешь спать с женщинами у меня на глазах. И мог бы сказать, что тоже умею хранить верность, если требуется. Мог бы пообещать тебе, что буду бегать за тобой в трусах по дому с бутылкой дешевого вина – и рассказать, что сделаю с тобой, когда поймаю. И ты не поверишь, – Эрик усмехнулся какой-то захлебывающейся усмешкой. – Но ты даже сможешь брать меня с собой на званые обеды, внушая остальным, что я твоя миниатюрная белокурая принцесса, а я в момент торжественной речи твоего главного соперника на факультете щелкну пальцами, и с него свалятся штаны. На глазах его прекрасной жены и, возможно, даже детей.

Чарльз невольно улыбнулся, представив в красках, как Эрик, которого все принимают за милую девушку, сдергивает штаны с Данна, когда тот, подбоченясь, встает за трибуну.

– Но проблема не в том, что я, как ты выражаешься, “не принцесса”. Проблема в том, что я не могу предложить тебе жизнь, которая известна наперед. Я не могу обещать тебе, что на твоей могиле будут хоть какие-то цветы, потому что я вообще не уверен, что у тебя будет могила. Это сейчас твоя главная забота – волдыри от ожога и больная голова. А однажды, возможно, ты будешь выбирать, кого из твоих близких убить, а кого оставить в живых. А может, выбирать между быстрой смертью и смертью, которая позволит сохранить достоинство. Или не сможешь выбирать совсем.

Эрик сделал глубокую затяжку и прикрыл глаза.

– Но все эти ужасы, что я тебе рисую – они могут случиться с тобой, даже если ты просто останешься мутантом и не бросишь тех, кто еще не знает о своем даре. А могут и не случиться, ведь нам может повезти. Как я уже говорил, если ты останешься с нами – тебе не обязательно со мной спать. Но вот если ты захочешь забыть эту неделю в своей жизни и снова вернуться туда, где главный риск – это целоваться в подворотне после академического обеда, то я вряд ли смогу быть с тобой долго. А если ты останешься и будешь со мной – черт возьми, мы можем разбежаться, мы можем надоесть друг другу, но мы никогда не станем врагами. И ты всегда будешь для меня больше, чем просто случайный любовник, Чарльз. Гораздо больше.

Чарльз кивнул, забывая, что Эрик его не видит. Он понимал все это и чувствовал себя грешником, трясущимся за набитый сокровищами сундук перед дверями Страшного суда.

Еще до того, как они начали этот разговор, любая общественная мораль перестала иметь значение. На одной чаше весов лежали его сомнения, мечты и желания, а на другой – боль и страх, которые еще были или еще будут. Золотая начищенная монета и покрытый тиной обол, который Харон достает из щели своей пропитанной скорбью лодки. Эрик примет его любым и будет подыгрывать любым шалостям, если Чарльз будет готов разделить его битву. Но ему будет глубоко наплевать на мир, о котором Чарльз мечтал, если тот не решится его покинуть.

Это уже давно не был вопрос секса. Это никогда не был вопрос секса.

Это был вопрос веры.

На какой-то момент Чарльз засомневался, а была ли вообще в его жизни вся эта последняя неделя, и не привиделся ли ему Эрик в горячечном бреду. Почему-то именно сигаретный дым подсказывал, что нет, не привиделся.

Эрик был настоящим, куда более настоящим, чем он сам. Но если здоровье психики действительно определялось способностью адаптироваться под реальность, то веря в Эрика, Чарльз был сумасшедшим. Но если бы он воспринимал его лишь как оболочку, то весь сюжет разом бы превратился в типичную историю о девочке из хорошей семьи, влюбленную в плохиша на мотоцикле.

– Для человека, который не знает, будет ли у него могила, у тебя слишком удобная кровать, – Чарльз усмехнулся, и тут же подумал, что Эрик сможет понять его не так. Но Эрик все понял верно.

– Когда не уверен, что будет завтра, ничего не откладываешь.

– А что ты сделаешь со мной, когда догонишь?

Эрик улыбнулся, вовсе не так жутко, как обычно, а тепло и мечтательно.

– Пожалуй, я оболью тебя вином с ног до головы, а потом слижу его с тебя и отсосу прямо на том же месте, где поймал.

В этот момент Чарльз был готов спорить на деньги, что Эрик действительно представлял это в красках. От этих слов по его телу пробежала сладкая дрожь.

Он больше не боялся.

***

Видимо, присутствие Чарльза все-таки вселило в Эрика уверенность, что хотя бы завтрашний день непременно наступит, потому что он не стал бросаться на него немедля, а поманил из ванной фольгированный тюбик с мазью против ожогов и принялся заботливо натирать желтеющие волдыри.

– Мне казалось, что ты назвал ожог несущественной проблемой, – Чарльз хмыкнул, ежась от холодного плевка мази, который горячая ладонь Эрика прижала к его телу.

– Любая проблема может быть существенной, пока есть ресурсы на ее решение, – без тени улыбки ответил Эрик. Он был сосредоточен, как врач, но, стоило Чарльзу поверить в то, что сегодня он получит лишь медицинский уход, Эрик неожиданно схватил его за волосы и поцеловал.

Это было гораздо лучше, чем в первый раз, потому что теперь Чарльз не собирался паниковать. Он наслаждался поцелуем, хотя и чувствовал, как внутри все сжалось, потому что он не знал, что Эрик сделает следующим.

– Что теперь ты будешь со мной делать? – спросил Чарльз, выдыхая, когда Эрик его выпустил.

Но тот не стал отвечать, а медленно опустился на колени у ног Чарльза. Выпачканную мазью руку Эрик обтер о штаны, а чистой распахнул полы халата, открывая доступ к трусам, и потер большим пальцем твердеющий член Чарльза.

Это было первое прикосновение, которое Чарльз получал в здравом уме и собственном рассудке, и это уже было невероятно. Какая-то ничтожная ласка заставила его дрожать всем телом и хотеть, чтобы Эрик не останавливался.

Но тот и не собирался останавливаться, а продолжал гладить Чарльза сквозь трусы, пока член не поднялся наполовину, а потом обеими руками потянул резинку вниз и спустил ее ровно настолько, чтобы наружу торчала только головка.

Эрик дернул Чарльза за бедра на себя – совсем так же, как тогда дергал Эмму, пришло на ум, – и склонился над ним, пробуя член на язык. Рот Эрика был горячим, и даже пока он еще не взял головку, Чарльз чувствовал, как его опаляет жарким дыханием – и млел. Со своей стороны он видел только рыжую макушку; жесткие волосы щекотали его живот и сцеплялись с волосками на животе, и сейчас Чарльзу казалось, что эти волоски одного и того же цвета.

Эрик мягко поцеловал головку, пробуя одними губами, а потом толкнул язык в щель на конце, вылизывая первую выступившую смазку. Не отрываясь от своего занятия, он нашарил расслабленную ладонь Чарльза и подтянул к своей голове, прижимая пальцы к виску.

“Рассказывай, как тебе нравится”, – услышал он. – “Веди”.

Прежде Чарльзу не раз приходилось направлять, но он никогда не делал это так. Всегда он говорил вслух, не надеясь получить ответа.

“Я люблю, когда вылизывают под головкой”, – ответил он. От возможности транслировать прямо в мозг Эрику такие подробности захватывало дух. – “И при этом чуть сдавливают ее пальцами”.

Эрик тут же повторил все, как было велено, и Чарльз, закусив нижнюю губу, шумно втянул воздух, одновременно откидывая голову назад и жмурясь. Он изо всех сил старался не терять мысленного контакта.

“Еще мне нравится, если, когда сосут, гладят под яичками”, – он совершенно не стеснялся выбалтывать все свои желания. Говорить такое вслух обычно не получалось без хотя бы пары бокалов вина, но думать Чарльз мог гораздо свободнее. – “Можешь даже надавить там пальцами, когда будешь брать в рот”.

“Мне нравится, когда берут глубоко”, – внезапно пришел ответный сигнал. – “Но у тебя вряд ли сразу получится”.

Вопреки собственным ожиданиям, Чарльз завелся еще сильнее от одной только мысли. Он тоже встанет перед Эриком на колени и возьмет в рот. И сойдет с ума от непривычной тяжести на языке…

“Я тебя слышу”, – раздалось в голове. – “И мне это нравится”.

Чарльз не стал смущаться. Ему нравилась это игра. Он фантазировал, что берет в рот у Эрика, пока Эрик сосал ему. Они могли обмениваться мыслями, не отвлекаясь на болтовню, и все его фантазии долетали до чужой головы мгновенно.

У него уже стоял на полную, но Эрик только дразнил, даже не спуская трусов до конца.

“Эрик, пожалуйста” – Чарльз был уверен, что поток мыслей может передать его просящий тон. – “Спускайся ниже. Мне нужно”.

“Мне нравится твоя отзывчивость”.

Эрик резко наделся ртом почти до середины и одновременно с этим спустил вниз трусы, оставляя их под мошонкой, но тут же забрался туда пальцами и надавил ровно в том месте, где просил Чарльз. И Чарльз закричал в полный голос.

“Кричи”, – раздалось в голове. – “Окно открыто. Кричи. Я хочу, чтобы вся Менахан-стрит знала, как кричит мой любовник”.

Эрик сосал, плотно обхватывая губами, и вел рукой все дальше, гладя между мошонкой и задом. Чарльз не сдерживался. Он стонал, шипел, вскрикивал, чувствуя, что оргазм все ближе. Правой рукой Эрик подхватил его под бедро, чуть приподнимая над диваном, и при этом не выпускал члена изо рта, продолжая настойчиво двигаться, иногда успевая задевать языком головку. Но Чарльз не различал, чей мозг понимает, что с ним делают, потому что чувствовал только удовольствие и желание, ощущал стремительно подкатывающий оргазм. Ему было хорошо, ему было слишком хорошо. И, возможно, весь Менахан-стрит действительно уже был в курсе.

Палец Эрика прижался к анусу, чуть надавливая. По телу от поясницы пробежала дрожь.

“Здесь тебе тоже нравится”, – Чарльз застонал, соглашаясь. – “В прошлый раз ты кончил от одного прикосновения”. – Менахан-стрит, зажми уши. – “Тебе хочется впустить меня сюда”, – палец надавливал все сильнее. – “Я хочу тебя там”, – белая вспышка.

Чарльз кричал срывающимся голосом, пока Эрик сжимал его член губами, собирая бьющую прямо в горло сперму. В голове не осталось ни одной мысли, а в ушах билось звонкое эхо, даже когда крик превратился в тихий стон. Чарльз услышал, как Эрик глотает. Жесткие губы в последний раз прикоснулись к чувствительной головке, но Эрик еще долго не поднимал голову, согревая его своим дыханием. А, едва оторвавшись, рывком натянул на него трусы и запахнул халат, пряча от холодного октябрьского воздуха.

Чарльз долго не решался открыть глаза, боясь, что и тогда все окажется сплошной белой вспышкой. Он чувствовал, как голова Эрика легла на его левое колено, а рука лениво поглаживала правое.

“Если бы ты знал, как твое лицо красиво, когда ты такой”.

“Я слышу тебя. И вижу”.

Красные закусанные губы, как будто это он сам только что сосал, мученически прикрытые глаза, растрепавшиеся темные волосы. Он видел то, что видел Эрик. Свое лицо после оргазма.

“Ты в курсе, что уже минут пять не держишь якорь?”

“О чем ты говоришь?”

Чарльз резко открыл глаза и увидел перед собой довольное лицо Эрика. Он ухмылялся.

“Ты перестал держать меня, когда начал кричать. А я все равно тебя слышал. Ты разговаривал с улицей”.

Теперь им было даже не нужно касаться друг друга, чтобы слышать.

“Так даже удобнее. Но рано или поздно нам придется отсоединиться. Может, я хочу поговорить с улицей наедине”.

“Тогда давай”, – Эрик молча пожал плечами. – “Не я за это отвечаю”.

Глубоко вдохнув, Чарльз приказал связи оборваться. В голове настала тишина.

– Кажется… получилось.

Эрик поднялся во весь рост, и теперь Чарльз увидел, как натянуты в области паха его пижамные штаны.

– Ты хочешь, чтобы я…

– Не сейчас, – Эрик усмехнулся. – Для раненых первый оргазм бесплатный. Если что, ближайшие десять минут я буду в душе. И если захочешь подключиться к моему сознанию – милости прошу.

Chapter Text

После завтрака, по времени больше походившего на обед, Эрик объявил, что ему нужно закончить кое-какие дела в городе.

– Я должен был сделать это еще вчера утром, но все сорвалось, – угрюмо сказал он. Эрик создавал впечатление человека, для которого перемена планов неприятна так же, как проехавший по ноге трамвай.

– Что за дела? – будто невзначай спросил Чарльз, хотя на самом деле насторожился. Если бы телепатия была огнестрелом, то сейчас бы он держал под столом пистолет со взведенным курком.

– Нужно забрать новую партию таблеток, – крикнул Эрик из соседней комнаты. Чарльз слышал, как открывался и закрывался комод. Видимо, в этот раз Эрику требовалось что-то, у чего не было металлических частей.

– Хочешь, я пойду с тобой? – кричать через всю квартиру было привычно, но сейчас бы Чарльз предпочел телепатию. Она быстро становилась частью его жизни, и он немного завидовал Эрику, дару которого можно было найти кучу повседневных применений, не предполагающих нарушения чужих личных границ.

– Не нужно, – коротко отозвался Эрик. Он уже вернулся обратно, одетый в то, что бы Чарльз вполне назвал одеждой для посещения модного ресторана и с пачкой долларов в руке. – И нет, я не храню от тебя секреты. Просто скоро придет Эмма. У нее есть для тебя какие-то полезные советы по части телепатии.

– Откуда у тебя столько денег?

Пачка в руках Эрика выглядела дорого. Навскидку, таким сувениром можно было покрыть все месячные расходы Чарльза, и еще осталось бы на булавки. Булавки с бриллиантами.

– Если я скажу, ты не станешь выжигать мне мозги?

– Обещаю.

– Как ты понимаешь, для меня не существует металлических преград. А все сейфы мира сделаны из металла.

– Ты их украл? – ахнул Чарльз.

– Да, – Эрик взял с вешалки куртку, надел ее и заботливо пристроил деньги во внутреннем кармане. – Взял у тех, у кого слишком много, чтобы потратить на благое дело.

– Но… ты же понимаешь, что это преступление?

– Прекрасно понимаю, – ответил Эрик. – Как и то, что без таблеток мы все пропадем. А я не знаю других способов каждый месяц находить по семьсот долларов.

Он говорил спокойно, будто терпеливый родитель, объясняющий маленькому ребенку, зачем ему есть овощи. Чарльз даже растерялся, не зная, что возразить. Если бы он сказал, что семьсот долларов в чужом сейфе важнее его новообретенных способностей, то оказался бы лицемером. Но и мысль о том, что Эрик нарушает закон, его тревожила.

– Но… неужели нельзя делать это как-то иначе?.. – произнес он, сам понимая, как глупо звучит.

– Как? – Эрик усмехнулся. – Получить правительственный грант?

– Нет, но…

– Чарльз, – Эрик говорил тихо и старался не злиться, но было видно, что едва сдерживается. Чарльз ударил в самое больное – в его заботу о собственном виде. – Я осознаю все риски. И у меня нет пиетета перед законом. Это все равно что зайти в магазин, куда нельзя тебе и собакам, или не уступить место белому в автобусе.

– Но если тебя поймают…

– Меня не поймают, – перебил Эрик. – Чарльз, пожалуйста, у меня нет времени спорить. Давай поговорим об этом позже.

Эрик оставил его в одиночестве, в своей квартире, пропахшей табаком, и со странной тяжестью на душе. Чарльз догадывался, что Эрик занимается не самыми ангельскими вещами, но пока об этом не говорилось вслух, все было почти нормально. А теперь, стоило разрешиться одной моральной дилемме, появилась другая, и Чарльз не понимал, как ее решать.

Был велик соблазн в отсутствие Эрика полазать по его ящикам в поисках остальных секретов, но Чарльз вовремя себя остановил, напомнив, что это почти такое же несанкционированное проникновение. Да и что он мог там найти? Вряд ли Эрику нужна пушка, когда оружием для него может стать любой гвоздь. Наркотики? Да, те самые, ради которых Чарльз приходил к нему всю неделю. Порнографические открытки? Это было бы совсем смешно.

Эрик и сам был как порнографическая открытка – красивый, дерзкий и плюющий на общественную мораль. Этим утром Чарльз все же послушался его совета и, закрыв глаза и прижав к виску пальцы, подсмотрел за ним в душе. Вернее, за его мыслями. Чарльз видел фантазии Эрика о том, как тот прижимает Чарльза к кровати и долго, со вкусом, трахает, закинув его ноги себе на плечи. От таких мыслей следующим в душ пришлось бежать уже ему, а потом Эрик снова сосредоточенно растирал ему грудь мазью и даже зачем-то сам расчесал волосы, словно Чарльзу требовался какой-то особенный уход.

В голове не увязывались все грани, которыми являлся ему Эрик: тихий домосед с пуховкой для пыли и летающей поварешкой, изощренный любовник и посетитель богемных вечеринок, странный надломленный мальчишка с исковерканным прошлым, преступник, вскрывающий чужие сейфы, чтобы содержать подпольную лабораторию. Эрик запускал в Чарльза ножи и отпаивал водой, когда того выворачивало. Приводил в порядок разгромленную квартиру. Мазал его ожоги.

Чарльз не понимал, влюблен ли. Он не испытывал привычного трепетного восторга, который был упоительным в юности, а в последние годы ощущался, словно невроз; его интересовало все, что связано с Эриком, но он не знал, был ли этот интерес романтическим или настороженным. Эрик не вызывал желание делать красивых глупостей – хотя что могло быть глупей и красивее, чем согласиться на вторжение в психбольницу. С ним хотелось быть рядом как можно больше – и только.

Чтобы выразить все, что томило его душу, у Чарльза просто не было подходящего словарного запаса. В пору было и впрямь переписать Гинзберга, чтобы нагромоздить образов, из которых потом выйдет хоть что-то путное.

Как ты можешь читать чьи-то чужие мысли, Чарльз, если не понимаешь свои собственные?

Чарльз медленно поднялся из-за стола и подошел к тумбе, на которой стоял проигрыватель. Под ним было сложено штук двадцать пластинок, и он принялся их перебирать, выискивая что-то, чем можно скрасить свое ожидание. Выбор пал на Encores Стэна Кентона, просто потому, что Чарльзу понравилась обложка. Это был классический джаз, который впору поставить даже на пресловутом академическом обеде, но он вернул Чарльза в реальность, из которой в свете всех последних событий было так легко выпасть.

Найдя телефон, Чарльз позвонил Рейвен. Та, судя по голосу, только проснулась. Он представил сестру в утреннем макияже, который чаще всего был остатками вечернего, одетую в роскошный шелковый халат с восточными цветами. За каких-то пять лет скромная девчонка с косичками, притащившая пластинку Пегги Ли в Оксфорд, превратилась в настоящую женщину.

– Доброе утро, – пробормотала она. На фоне звенела о блюдце чашка. Телефон Рейвен был протянут длинным шнуром к столу, чтобы она могла долго разговаривать, завтракая или подпиливая ногти. – Братик, что-то случилось?

– Совсем нет, – поспешно сказал Чарльз, но тут же исправился. – Вернее, ничего плохого. Кажется…

– Ты говоришь загадками.

– У нашей матушки появился еще один повод оставить меня без наследства.

– Это какой еще? – Рейвен уже не звучала сонно, а очень насторожилось. – Господи, только не говори, что эти твари выгнали тебя из Колумбийского.

– Еще нет, – Чарльзу, наоборот, было весело. – Но кажется, мне только что развязали за спиной вторую руку.

Рейвен цокнула языком, явно готовя тираду о том, что не подписывалась быть сестрой Сфинкса, но вдруг ахнула:

– Черт возьми, Чарльз… о, мой бог…

Он знал, что девчонке, чья спальня в пятидесятые была чуть ли не до потолка обклеена постерами Джеймса Дина, можно было объяснить все, не используя тех слов, которые сам Чарльз боялся произносить вслух.

– Чарльз… – сестрица продолжала вздыхать, подбирая слова, и, наконец, сориентировалась:

– Это Эрик?

– Да.

– О господи. Черт возьми, – Рейвен никак не могла определиться, какому существу после такого вверить его грешную душу. – Как это вышло? Вы напились? Или… а как же женщина в белом?

– Эмма не его девушка, – быстро ответил Чарльз. – И нет, мы не напились. Это… это серьезно.

– Серьезно? Хочешь сказать, это не на один раз?

– Возможно, даже на всю жизнь.

– Серьезно? После одной ночи? Братец, я не слышала от тебя таких клятв с выпускного класса. Вы знакомы всего неделю, а ты хочешь изменить всю жизнь из-за одной ночи с классным парнем…

Чарльз расхохотался.

– Рейви, мне всегда казалось, что я буду говорить такое тебе.

– Я сама удивлена, – Рейвен хмыкнула. – Говорю, как наша мама. Но это, черт возьми, не с мотоциклистом из дома сбежать. Братик, я скорее представляла тебя с десятью голыми девицами, чем с одним мужчиной.

– Надеюсь, «представляла» – это фигура речи, – Чарльз усмехнулся. – Рейви, моя жизнь изменилась, когда я в ней появились эти таблетки. Я ведь, кажется, теперь и так… не такой, как все, верно? Лунатик. Как и ты.

– Знаешь, мне надо это переварить. Но я уже горжусь тем, что ты не полез в кусты, прячась от собственной натуры. Во всех смыслах.

– Главное, к концу следующей недели не узнать о себе что-нибудь еще.

– Уж постарайся, – сестра со смехом отключилась, и Чарльз еще с минуту слушал гудки, не замечая их. Он представлял, как Рейвен закатывает глаза и ходит по кухне, все так же взывая к Господу и чертыхаясь, потому что, как бы она не строила из себя строгую мамочку, такой поворот сюжета наверняка пришелся ей по вкусу.

Эмма пришла через двадцать минут и выглядела на удивление нормально. На ней было длинное белое платье с плиссированной юбкой в черный горох, прихваченное поясом, и белый тренч, а в руке она держала матерчатую сумку, набитую книгами.

– Надо же, Эрик оставил тебя тут одного, – она хмыкнула и первым делом прошла к бару, где сама же и угостилась выпивкой. – А ты делаешь успехи. Даже как-то неловко, что при всей твоей загадочной физиономии я не могу прочитать, что у тебя в голове.

Чарльз сидел на диване и смотрел, как Эмма возится с шейкером, и вместо ответа на последнюю фразу чуть сдвинул ментальный блок, подкидывая ей самую общую информацию.

Эмма замерла на секунду, а потом коварно улыбнулась.

– Не благодари. Надеюсь, теперь в голове у Эрика появится что-то повеселее, чем это унылое радио, бесконечно изнывающее о твоей прекрасной личности.

Чарльз хотел было затребовать подробностей, но понял, что от любопытства его ментальная защита шатается. Эмма, отхлебнув свой джин-тоник, подтащила к дивану принесенную сумку.

– А это тебе. Эрик просил принести что-то о психических патологиях, чтобы ты мог разобраться, как работает больной мозг. И еще я вспомнила твой вопрос по поводу иллюзий и решила, что тебе может помочь литература по гипнозу. Приятного чтения.

– Откуда у тебя все это?

Эмма откинулась на диване и хитро посмотрела на него поверх стакана.

– Чарльз, детка, думаешь, чем я занимаюсь?

Вопрос явно был с подвохом, и Чарльз сообразил, что практически ничего не знает об Эмме. Кроме того, что Эрик подцепил ее в баре, держал для нее целый арсенал бутылок, переодически трахал, и она помогала ему искать мутантов. Сказать по правде, Чарльз полагал, что Эмма просто красивая женщина без особого рода занятий, которую Эрик вытащил со дна жизни.

– У-у-у, как все запущено, – видимо, Чарльз так крепко задумался, что по неосторожности пустил ее в свою голову. – Я психоаналитик. Училась у Фромма, пока двенадцать лет назад он не рванул в Мексику. Я доктор медицины, Чарльз.

Эмма улыбалась, а Чарльзу хотелось провалиться сквозь землю.

– Если ты… профессиональный психиатр, то какого черта Эрик не берет тебя с собой в Кингз-Парк?

– Потому что, как профессиональный психиатр тебе скажу: то, что ему требуется, я не умею. Я читаю мысли и навожу иллюзии. Я не блуждаю по закоулкам сознания, не изменяю воспоминания, не управляю людьми. Это умеешь только ты. Я могу тебе помочь, но я не прыгну выше головы. Мутанты тоже не всесильны.

– Разве твои способности нельзя развить до такого уровня?

– Мы с Эриком уже три года. А ты научился стирать память за одну неделю. Ты, конечно, тот еще фрукт, но твоя телепатия действительно крутая. Так что придется заняться твоим образованием. И не смей спорить.

Возможно, Чарльз и мог бы испытать неловкость оттого, что женщина, которую он принял едва ли не за девочку по вызову и в сознании которой оказался во время секса, теперь станет его наставницей, если бы был тем же самым человеком, что и неделю назад. Но теперь ему было плевать на такие условности.

Эмма не стала терять времени даром и предложила потренировать его в создании зрительных иллюзий. Сначала Чарльз тренировался на ней, а затем она на полном серьезе предложила ему выйти на улицу и испытать свои таланты на людях. Поначалу Чарльз отнекивался, но Эмма заверила его, что людям он не навредит, если, конечно, не решит подвесить в небе над Куинсом воображаемый нос радиоактивной боеголовки с серпом и молотом на боку.

– Ты просто выйдешь на улицу в халате и будешь делать вид, что полноценно одет. Пройдем до конца улицы и обратно.

– А если кто-то выглянет в окно?

– Если ты хочешь быть отличником в моем классе, то тебе придется научиться чувствовать сознание других людей, даже не видя их, а потом уже наводить иллюзии. Но пока сойдемся на том, что это не Викторианская Англия, а чертов Нью-Йорк, и ты вряд ли будешь единственным, кто сегодня выйдет на улицу в халате.

На счастье, Менахан-стрит не была особо оживленной, а широкая Сайпресс-авеню отделяла большую ее часть широким переходом, так что зрителей у Чарльза было всего три квартала. Как и всегда при выходе на улицу, голова наполнилась чужими мыслями, которые Чарльз тут же закрыл воображаемым экраном. Он спросил у Эммы, почему не слышит соседей, когда они находятся дома.

– Рискну предположить, что у тебя было счастливое богатое детство.

– Что это значит?

– Твой талант напрямую связан с эмпатией, а у взрослых людей из благополучных семей она довольно низка. Вы способны сочувствовать тому, кого видите, или угадывать эмоции тех, кто несет вам угрозу. Проще говоря, пока ты в четырех стенах, ты чувствуешь себя настолько защищенным, что твоему сознанию до остальных нет никакого дела. Но публичные места мобилизуют твой мозг, и его начинают волновать окружающие.

– А ты?

– Сейчас я слышу только то, что выберу услышать сама. А когда я только очухалась, я слышала каждого долбаного мужика в радиусе пятидесяти метров.

Эмма милостиво разрешила ему просто постоять у крыльца, и Чарльз прижал два пальца к виску, во все глаза выглядывая идущих по улице людей. В этот раз он действительно слышал целый поток мыслей, от которого сразу разболелась голова. Голоса шли нестройным хором, что-то выкрикивая, плача, смеясь. Чарльз резко стиснул виски и опустился на ступеньку крыльца, пытаясь унять боль, которая больше всего напоминала колотящиеся в черепушку молоточки печатной машинки.

Эмма поджала губы и села рядом с ним на ступеньку.

– Чарльз, сейчас ты слышишь их всех, потому что тебе кажется, что они все тебя видят. Ты боишься, что они будут смеяться, или вызовут полицию, или… ты можешь это прекратить. Ты можешь послать им всем иллюзию того, что ты абсолютно нормальный. Такой же, как они.

Голос Эммы едва пробивался поверх звучащей в голове какофонии, но Чарльз ее услышал и решил попытаться. Он представил, что все мысли – это огромный косяк рыбы, и он набрасывает на них огромную рыболовную сеть. Иллюзию с простым посланием: «этот человек одет, как положено».

Шум мыслей не стихал, но давление на виски ослабло, и Чарльз смог поднять голову. В окне многострадального дома напротив распахнулась одна створка, и оттуда выглянул человек. Неожиданно он, именно он стал для Чарльза громче остальных, и в его голове он смог прочесть лишь сбивчивый комок восклицаний «Ужас, господи, какой же ужас». Но смотрел он вовсе не на Чарльза. Он смотрел вверх.

Распахнулось окно этажом выше, и оттуда выглянула женщина. Радио тут же вынесло ее на передний план с мыслю «Спасибо, господи, что Энн и Патрик у бабушки». Окна стали распахиваться, еще и еще, и в каждом появлялся человек, который думал о чем-то кошмарном и пялился вверх, а Чарльз мог только растерянно смотреть на них, перескакивая с волны на волну и не понимая, что происходит.

Кто-то истошно закричал, и это было совсем не у Чарльза в голове.

– Эмма, – наконец опомнился он. – Что… что происходит?

Вдруг на его правую щеку обрушилась звонкая оплеуха. Эмма вскочила и потянула Чарльза за ворот халата, но он не мог подняться. Крики и ужас затягивали его, как водоворот, и голова снова начала болеть, но в этот раз вместе молоточков изнутри выстукивали топоры, и Чарльз уже не мог понять, кричат ли в мыслях, кричат ли вслух, или это кричит он сам…

***

Спина ударилась о стену лестничной площадки внутри дома, входная дверь подъезда закрылась хлопком. Едва сфокусировалось зрение, как Чарльз понял, что перед ним, держа его за грудки, стоит Эрик. Лицо у него было не то напуганное, не то злое, но хорошего точно было мало.

– Вроде очухался, – вздохнул он. – Стоять можешь?

– Могу, – ответил Чарльз и неловко переступил ногами. – Что… что не так с этими людьми?

– Ты не так, дорогой мой, – раздался голос Эммы. Судя по тону, она была взвинчена не на шутку. – Я сказала тебе НЕ подвешивать ядерную боеголовку над Менахан-стрит, а что сделал ты?

– Эмма, остынь, – велел Эрик. – Чарльз не виноват.

– Не виноват, да? А он мог бы быть не виноват в чем-то менее идиотском?!

– Так, черт возьми, пойдемте в квартиру, – велел Эрик. – Тут нам явно делать нечего.

Как объяснила им обоим разозленная Эмма, Чарльз устроил соседям День Триффидов. Когда на него налетело такое неожиданное для него количество мыслей, он перестал управлять собой, и вместо невинной иллюзии о том, что одет, как полагается, протранслировал всем в округе именно то, что Эмма велела не показывать – стремительно летящую на Нью-Йорк ядерную боеголовку.

– Начерта ты так шутишь, Эмма? – накинулся на нее Эрик. – Или не ты рассказывала мне, что такое якорь?

– Я не знала, что он за него так уцепится!

– А какого черта ты вообще знала? Ты же психиатр, Эмма, ты должна быть осторожнее!

– Меня не учили тренировать телепатов, ясно?! Я знаю только то, что прошла сама, а как у него голова работает, я не знаю!

– Тогда зачем эти фокусы?

– О, а ты хотел ждать, пока оно случится само собой?

Чарльз прикрыл глаза руками. Эмма и Эрик орали друг на друга так, будто его вообще здесь не было, а он лихорадочно пытался сообразить, что вообще пошло не так. Вот он слышит голоса – куда больше, чем когда-либо прежде – а вот уже люди высовываются в окна и видят там предвестник собственной смерти. Ничего особенного, обычное воскресенье в Риджвуде.

Вот только голова продолжала болеть, и от воплей она болела только сильнее. Если бы Чарльз не опасался сейчас снова напортачить, он бы приказал им обоим заткнуться.

И вдруг действительно настала тишина. Чарльз поднял голову и растерянно посмотрел на Эрика с Эммой, застывших в неудобных позах. Оба стояли с раскрытыми ртами, поднятыми руками, а Эмма еще и с занесенной ногой. Чарльз сомневался, что в ее позе вообще возможно удержаться, но Эмме удавалось, и она даже не покачивалась.

Чарльз поднялся с дивана и подошел к Эрику, нелепо проводя рукой перед лицом, будто это должно было как-то привести его в движение. Он выглянул в окно – на улице шумело небольшое и весьма оживленное сборище жильцов дома напротив. Чарльз снова вернулся к замершим статуям и попробовал прислушаться к их мыслям. Тишина.

Юбка Эммы колыхалась на ней, как на манекене. Чарльз дотронулся до плеча Эрика, но тот не среагировал. От этой картинки начинало становиться не по себе, и Чарльз еще раз попробовал прикоснуться к их сознанию. Пустота.

«Отомрите!» – велел он. – «Отомрите немедленно!»

И вдруг время будто снова запустилось, во всяком случае, для Эммы и Эрика. Они продолжили орать друг на друга, пока Эрик вдруг не развернулся к Чарльзу:

– Ты же там сидел, нет?

– Я… я, по-моему, вас заморозил. Вы слишком громко орали.

– О господи, – застонала Эмма и закрыла руками лицо. – И как тут за ним уследить, если он каждые пять минут выкидывает новые штуки?

– Не надо за мной следить, – огрызнулся Чарльз. – Эмма, я благодарен тебе за помощь, но я не ребенок. Эрик, Эмма не виновата. Я действительно ее первый ученик, и знаешь, по-моему, таким вещам точно не учат в университете. Ты что, сам никогда не портачил, когда учился?

Эрик только фыркнул и отошел к бару. Он вряд ли бы мог сейчас признать, что зря наорал на Эмму, но ему хотя бы хватило духу понять это молча.

– Меня больше волнует, что будет с людьми. Они напуганы… и могут рассказать прессе.

– Пусть рассказывают, – подал голос Эрик.

– Они уже через полчаса даже не смогут договориться, что именно видели – ракету или инопланетян, – поддакнула ему Эмма.

– Вам что, на них плевать?

– Тебе нужны дополнительные угрызения совести? – Эрик усмехнулся и пригубил свой виски. – Никто не умер. Это просто осечка, и в следующий раз ты все сделаешь правильно.

– А ты… ты тоже видел эту ракету?

– Видел. Но мне нужно что-то больше, чем красивая картинка, чтобы поверить, что на город летит огромный кусок металла.

Когда Эмма ушла, Эрик снова решил обработать ожог Чарльза. Возражений он не принимал.

– Вот бы найти мутанта-целителя, да? – Чарльз усмехнулся и тут же поморщился от холодного прикосновения.

– Было бы неплохо. Но мне кажется, не все мутации полезны в быту.

– А такое вообще возможно?

– Может быть. Как ты понимаешь, мы и сами ни черта не знаем о мутантах.

Эрик отложил мазь, сел рядом с Чарльзом и потянул его к себе. Чарльз поддался, и Эрик обхватил его обеими руками, зарываясь лицом в волосы.

– Будь моя воля, я бы сейчас затащил тебя в постель.

– Тебя ничего не останавливает, – ответил Чарльз, стараясь звучать невозмутимо.

– Останавливает. Но скоро твой ожог заживет, и вот тогда меня мало что остановит.

Chapter Text

После полного приключений уик-энда возвращаться в Колумбийский было все равно, что на сушу после кругосветного плавания. Все казалось чужим и непривычным, хотя ни кампус, ни люди, не уж тем более его предмет за эти два дня нисколько не изменились. Другим стал сам Чарльз, и несмотря на то, что самая большая и рациональная его часть твердила, что посторонним об этом знать ни в коем случае не следует, что-то другое, озорное и отчаянное, уверяло, что необходимо рассказать об этом всем. Правда, тогда бы точно пришлось стирать окружающим память.

Вторую половину дня Чарльз провел в лаборатории - они с Хэнком настраивали оборудование, чтобы, если потребуется, успеть внести в расписание необходимые коррективы. По графику эксперимент должен был начаться через две недели после финального согласования, а оно, как утверждал Эллис, было всего лишь вопросом бюрократии.

- А ты и правда думаешь, что электричество и атомная энергия провоцируют мутации? - задумчиво спросил Хэнк, глядя мимо Чарльза. Тот сразу поднял голову, едва услышав его голос, но до этого был целиком поглощен калибровкой, поэтому вопрос застал его врасплох.

- Ну, в этом и состоит моя идея, - неопределенно ответил он, нервно улыбаясь. - А ты хочешь со мной поспорить?

- Нет, я в этом не разбираюсь, - Хэнк грустно улыбнулся, как будто, будучи гением, вундеркиндом и выдающимся физиком, только и жалел о том, что у него нет какой-нибудь захудалой степени по биологии. - Но я много контактировал и с тем, и с другим, когда работал на правительство. Ты думаешь…

- Осторожнее, приятель, ты вот-вот выдашь государственный секрет, - хмыкнул Чарльз. - Вряд ли от близкого контакта с излучением разного рода у тебя вырастут клыки или хвост, если ты об этом. Но нам еще только предстоит узнать, не появится ли у тебя и тебе подобных каких-то других признаков. Тех, которые, возможно, не заметны невооруженным взглядом.

Хэнк растерянно пожал плечами и подошел к большому футляру, который стоял в углу - там, как Чарльз знал, хранился еще один необходимый для них прибор. Хэнк решительно дернул его за ручку, явно намереваясь подтащить его ближе к столу, и Чарльз тут же кинулся ему на помощь. Прибор выглядел тяжелым, а вверенный им физик, может, и опережал своих сверстников интеллектуально, но вот силачом никак не выглядел.

Тем не менее, Хэнк без особой натуги оторвал футляр от пола и, сделав пару тяжелых шагов, пыхтя, установил его на стол.

- Да ты спортсмен, - протянул Чарльз с легкой завистью. Он бы вряд ли справился с этой махиной в одиночку.

- Ерунда, - Хэнк пожал плечами. - И я вряд ли смог бы дотащить его до конца коридора. Но раскрою секрет - в школе я играл в футбол. Хотя по мне этого и не скажешь.

Чарльз видел, как Хэнк робеет, когда говорит об этом, но понимал, из-за чего - кажется, это была та деталь его биографии, которая обычно вызывала у окружающих трепетное недоверие.

- Вот это да, - ахнул он, зная, что Хэнк ожидает именно такой реакции, и не ошибся - парень смущенно улыбнулся. - А чего я еще о тебе не знаю? Рекорд в стометровке? Альпинизм? Укрощение быков ковбойским методом?

- Ну… - Хэнк на секунду замялся. - Кроме быков - да. И мой рекорд школы побили через два года.

- А напомни, сколько лет тебе было, когда ты ее окончил?

- Ладно, ладно, - Хэнк сдался. - Ты меня раскусил. Я тайный американский герой. Но честно говоря, больше всего мне хочется поскорее разобраться с нашими приборами.

Чарльз не стал возражать - во-первых, его тоже тянуло поскорее расправиться с довольно скучной настройкой, а во-вторых, усердие Хэнка заражало. Возможно, потому что он был приятный во всех отношениях парень - не чета остальным ученым мужам, от которых Чарльза уже подташнивало.

Иногда он даже не понимал, как мог так долго продержаться в чопорном Оксфорде, но тут же напоминал себе, что времена были другие - он был золотым мальчиком, и профессор, как мог, ограждал его от бюрократических ужасов, чтобы не отпугнуть расцветающий талант, у которого, к тому же, за душой были все семейные богатства. Теперь, когда не Чарльз, а его университет выступал в роли главного благодетеля, для общения с профессурой требовалось дьявольское терпение.

Когда работа была закончена, и Хэнк запирал дверь лаборатории (как старшему по званию и способному с нуля собрать любую из стоящих внутри железок, ключи доверяли именно ему, а не Чарльзу), Чарльз поймал обрывок мысли, которая пронеслась у парня в голове.

- Если что, мое приглашение выпить еще в силе, - как бы невзначай обронил он. - Сегодня понедельник, но пара часов…

- Отлично, - ответил Хэнк чуть быстрее, чем следовало. Чарльз улыбнулся. Ему снова не требовалось никакой телепатии, чтобы понять - парнишка чертовски одинок, и если еще не настолько, чтобы в один прекрасный день его нашли висящим в одном ряду со своими пиджаками, то еще пара лет такой жизни - и он точно начнет проверять свои галстуки на прочность.

- Так значит, ты из Иллинойса? - уточнил Чарльз, когда Хэнк рассказал о родном городе. Они сидели в одном из тех заведений, где можно было не изображать из себя серьезного человека, и одновременно таком, где нельзя было встретить студентов. Это заведение Чарльз нашел случайно. Оно находилось на самой границе Адской Кухни, и Чарльз не был уверен, что им не заправляет ирландская мафия; однако выглядело оно сносно, и лишь только чрезмерное количество веснушек на приветливой физиономии бармена намекало на то, что подозрения Чарльза могли оказаться правдой.

Забравшись в его голову на несколько минут, Чарльз не нашел там ничего криминального, кроме мыслей о соседке из дома напротив, которая не любит задвигать шторы.

- Так точно. Вырос в получасе езды от Чикаго. А ты? Говоришь с британским акцентом.

- Спешу тебя расстроить, - рассмеялся Чарльз. - Я американец. Но я половину детства провел у родни в Оксфорде, еще до того, как они перебрались сюда. А потом там учился. Так что…

Он развел руками, давая понять, что считает себя одним из миллионов живых организмов, не устоявших перед влиянием среды.

- Это круто. Хотел бы я тоже что-то подобное, вроде акцента. То, на что падки девушки.

- Это не помогает, - хмыкнул Чарльз, уверяя себя, что просто хочет утешить беднягу Хэнка, но тот мигом изобразил сострадание:

- Да, я слышал… сочувствую насчет твоей невесты.

Чарльз поднял брови.

- Вот как? Слухи распространяются так быстро?

- Прости, я… просто Эллис просил быть с тобой помягче. И не удивляться, если ты вдруг…

- Сорвусь?

- Не в таких выражениях, но…

- Черт возьми, так вот кем теперь меня считают, - Чарльз развеселился. Такая, значит, слава закрепилась за ним в университете. Впрочем, это было не удивительно - Колумбийский всегда был бастионом строгих нравов в окружении нью-йоркского свободомыслия. - Тогда у меня просто был плохой день. Тем более, что… теперь я понимаю, что это было к лучшему.

Ему не хотелось обсуждать Мойру, и дело было даже не в том, что с Хэнком они были знакомы всего ничего. Несмотря на то, что отведенный ей Чарльзом месяц на примирение еще даже не перевалил за середину, Мойра казалась призраком из далекого прошлого - чем-то таким же отжившим свой век, как широкие юбки пятидесятых и убежденность руководства инженерной школы в том, что женщины органически не способны получать образование.

Это было жестоко и совсем не по-джентльменски. Но Чарльз уже сомневался, что действительно любил ее по-настоящему.

Второе пиво не способствовало особой скромности, поэтому Чарльз, чтобы сменить тему, рассказал Хэнку о своих брачных злоключениях, из-за которых лишился наследства. Это было рискованно - никто в университете больше об этом не знал, - но Хэнк пообещал хранить тайну, а это, если верить правительству США, Хэнк умел. Кроме того, он смеялся до слез, хотя и заметил, что это было скотское поведение. Чарльз только кивнул.

- Абсолютно скотское. Но меня загнали в угол. Никогда не думал, что будучи мужчиной в Америке двадцатого века, стану сбегать от договорного брака.

За окнами стемнело, и бар постепенно наполнился людьми - это были сплошь мужчины, в основном средних лет. Многие из них носили шляпы, и некоторые выглядели чересчур прилично для подобного места, и Чарльз не мог удержаться от того, чтобы залезть в голову каждому из них - хотя бы на секунду. В основном там были мысли о деньгах, о женщинах и о том, как много в Нью-Йорке развелось приезжих. Как всегда - больше всего ненависти эмигрантам нового поколения доставалось от тех, кто эмигрировал перед ними.

Он извинился и отлучился в уборную. Хэнк кивнул, не сказав ни слова, и Чарльзу на долю секунды показалось, что тот вообще его не слышал. Он пообещал себе спросить, в чем дело, когда вернется; но когда он вышел обратно в зал, Хэнка за столиком не было.

По меркам Нью-Йорка бар был совсем небольшим, а уборная была единственной, поэтому Чарльз не думал, что они разминулись. Он подозвал официанта и спросил, куда делся Хэнк.

- Тот парень, что сидел с вами? Черт знает. Расплатился и убежал.

В сознании официанта всплыла вполне отчетливая картинка - вот Хэнк торопливо сует ему купюру, отдавая едва ли не в два раза больше, чем требуется, и выбегает прочь, не дожидаясь сдачи. Это был слишком шикарный жест для человека, которому просто наскучила болтовня, во всяком случае, по нынешним меркам Чарльза, да и Хэнк в этом воспоминании выглядел не лучшим образом. Поэтому Чарльз стремительно выскочил следом, оставив официанта наслаждаться своим нечаянным дополнительным заработком.

На улице Хэнка не оказалось - в темноте и толпе в принципе было сложно кого-то различить. Чарльз прижал пальцы к виску в надежде засечь его сознание, но вместо этого в голову немедленно хлынул гул чужих голосов, отозвавшись резкой и неприятной болью в затылке. Чарльз понял, что, если он не прекратит, его попросту стошнит. Его все еще мутило и трясло, как будто он только что пропустил пару очень точных ударов весьма увесистых кулаков.

Ладно, решил для себя Чарльз, он выяснит все позже. Он знал, что всегда найдет Хэнка в лаборатории, и, в отличие от многих, всегда мог узнать правду.

***

Книги, предложенные Эммой, оказались весьма кстати. Сначала пришлось пробираться через гущу малопонятных терминов и примиряться с тем, что, по мнению психоаналитиков, далеко не все в человеке управляется сгустком вполне осязаемых клеток, именуемых мозгом, но Чарльз заставлял себя - если не верить, то принимать это за основу, за фундамент, на основании которых он мог получить представление о том, о чем не знал, будучи биологом. Он провел за чтением и остаток понедельника, и почти весь свободный от лаборатории вторник, и только в шести часам вечера поднял голову, понимая, что забыл даже поесть. Не говоря уже о том, что забыл о таблетках.

В этот момент в дверь постучали.

Чарльз не ждал гостей, и не слишком хотел давать понять, что он дома. Это могли быть соседи, пришедшая за вещами Мойра, раскаявшийся Хэнк - да кто угодно. Но когда дверной замок начал поворачиваться сам, от сердца отлегло - это был Эрик.

- Надеюсь застать тебя за чем-то непристойным, - с порога объявил он, но Чарльзу было нечем его порадовать - в этот момент он караулил возле чайника, пока закипит вода.

- Я разве что непристойно голоден, - сообщил Чарльз, кивая на сиротливый сэндвич на столе. - Я почти весь день провел с книгами Эммы и забыл о времени.

- Это я понял, - Эрик взмахом руки закрыл за собой дверь и в два шага подобрался к Чарльзу. Он снова был во всем черном и пах, как обычно, сигаретами. - Как поживает твой ожог?

Чарльз опустил голову, разглядывая неаппетитное красное пятно, которое выглядывало из-под халата. Ожог заживал, но медленно, и для того, чтобы надеть рубашку, Чарльзу пришлось заклеивать его специальной повязкой. Но дома он снимал ее и, пользуясь одиночеством, ходил в халате, чтобы кожа не прела под марлей.

- Терпимо, - признался он. - А как твоя голова?

- Никто не пытался выжечь мне мозги уже пару дней, - усмехнулся Эрик. - Так что с ней все в порядке.

Неожиданно он подался вперед и обхватил Чарльза за подбородок, а другую руку опустил ему на поясницу. И осторожно, стараясь не прижиматься к его обоженной груди, поцеловал. Но в самом поцелуе не было ничего осторожного - он был жадный и горячий, и было понятно, что если бы не увечье, то Чарльза ничего бы не спасло от внезапного порыва страсти.

Он не сопротивлялся, но и не отвечал - от неожиданности. Его застали врасплох - факт, практически позорный для телепата.

- Вот так еще лучше, - фыркнул Эрик и позволил Чарльзу выскользнуть из своих рук. - Хотя мне кажется, что ты не рад.

- Я рад, просто… - Чарльз растерянно утер губы. На ум приходила лишь дешевая патетика о том, что все эти дни он буквально разрывался между двумя мирами, как амфибия между водой и сушей, и Эрик своим поцелуем будто насильно вытащил его на воздух, который он бессильно зачерпнул жабрами. - Неожиданно. Правда. Может, если ты повторишь, то в этот раз получится лучше.

Со вторым поцелуем Чарльз не оплошал, и вернул его, почти такой же страстный.

- Вот так мне нравится больше, - Эрик быстрым жестом провел рукой по его волосам и отступил. Он сел за стол и вопросительно уставился на одинокий сэндвич на тарелке.

- Могу и тебе приготовить.

- Вообще-то… я подумал, что я сам могу тебя угостить, - сказал Эрик, и Чарльз только сейчас заметил большой бумажный пакет, который тот принес с собой. Эрик вытащил наружу контейнеры с едой, и запахло чем-то пряным и душистым.

- Что это?

- Китайская еда.

В этот момент чайник закипел, и Чарльзу пришлось отвлечься на то, чтобы заварить чай на две чашки. Когда он сел за стол, перед его местом стоял контейнер с желтой лапшой, щедро сдобренной мясом в соусе и разномастными овощами. Оно пахло странно, совсем не так, как Чарльз привык - но точно так же, он помнил, пахло и в китайском квартале.

- Это говядина. Попробуй, - Эрик пододвинул ему палочки.

- Может, переложить на тарелку? - растерянно пробормотал Чарльз, но Эрик только хмыкнул.

- В тебе говорит викторианская домохозяйка.

Чарльз не стал спорить, хотя чувствовал себя примерно так же, как эта самая домохозяйка, если бы она обнаружила у себя на кухне азиатское блюдо с непроизносимым названием. Он никогда не ел палочками, и изо всех сил копировал действия Эрика, который управлялся с ними удивительно ловко; в итоге у него получилось выловить кусочки мяса и овощей, но вот лапша никак не поддавалась. Смирившись, Чарльз взял вилку.

Еда была вкусной - сладкой, кислой и жгучей одновременно. Особенно жгучей.

- Нравится? Я взял тебе без острого соуса, - прокомментировал Эрик, которому процесс культурного шока Чарльза доставлял, по видимости, отдельное наслаждение. Чарльз уставился на него.

- Что же тогда из себя представляет еда с острым соусом?

- Попробуй мою, - Эрик пододвинул ему свой контейнер, где еще оставалось немного риса, и Чарльз, попробовав, тут же запылал.

- Черт возьми! - под тихий смех Эрика он метнулся к холодильнику и принялся хлебать молоко прямо из пакета. - Как ты это ешь, - прохрипел он, когда огонь в глотке немного унялся.

- Привык, - ответил Эрик, все еще посмеиваясь над ужимками Чарльза, глотающего воздух и машущего руками перед раскрытым ртом. - Я полгода прожил в остатках лос-анджелесского Чайна-тауна у какой-то старушонки. Она уверяла всех, что я ее внук от брака сына с какой-то француженкой.

- Ты сочиняешь.

- Нисколько. Притом, что у нее и сына-то никакого не было. А у меня не было денег, поэтому я чинил ей дом, а она меня кормила. Так что выбора не было.

- Ты много где был, да?

- Да нет, не слишком. После войны я прибился к американцам, очень хотел, чтобы они забрали меня с собой.

- И я так понимаю, у тебя получилось?

- Получилось, - Эрик грустно улыбнулся. - Но все оказалось не так, как я мечтал. Совсем не так. Кстати, у меня есть для тебя одна новость.

Чарльз заметил, как топорно Эрик перевел тему, но не стал настаивать и тем более забираться к нему в мысли. И дело даже было не в том, что на исходе третьего дня он сомневался в своей способности сделать незаметно, а потому что взгляд Эрика от этого стал такой, что… в общем, об этом он явно должен быть решиться рассказать сам.

- Какая?

- Эмма выбила тебе плацдарм для эксперимента. У нее есть знакомые психиатры, и она хочет пригласить тебя на встречу с… группой людей. Часть из них - больны, а часть здоровы, и вы сможете проверить, чему ты научился.

Чарльз опешил. С одной стороны, ему нравилось, что в этом поле эксперименты не приходится ждать по полгода и выпрашивать, заполняя кучу бумажек. Но с другой - он сомневался, что это хорошая идея.

- Меня пустят к настоящим больным?

- Не буйным, конечно же. В основном вялотекущая шизофрения, безобидные бред и галлюцинации. Эмме кажется, ты будешь готов где-то через две недели. Ты же ее не разочаруешь?

Медленно, стараясь не слишком заметно волноваться, Чарльз кивнул. Он не разделял оптимизма своей новоиспеченной “коллеги”, но Эрика расстраивать не хотелось. Тот выглядел как человек, уверенный в нем на сто процентов.

- Прекрасно, - Эрик улыбнулся, потянулся к висящей на стуле куртки и вытащил из внутреннего кармана пакетик с одной-единственной таблеткой. - А теперь восполним твои ресурсы.

Чарльз запил таблетку водой из-под крана и прикрыл глаза, прислушиваясь к ощущениям. Если он сосредотачивался, то ощущал присутствие десятков человек - они слышались, как неразборчивое бормотание радио за стенкой, но он понимал, что если захочет, то сможет выловить из этого гомона определенную волну.

“Черт возьми, опять придется объяснять хозяину, откуда пятна на ковре,” - думал жилец сверху, который, оказывается, тайно держал в своей квартире собаку. “Когда мы уже переберемся из этой конуры в нормальный дом, мне ведь рожать через месяц,” - думала женщина этажом ниже. “Сколько можно там сидеть? Какая отвратительная работенка,” - думали в квартире напротив, и Чарльз вынырнул из чужого разума прежде, чем понял, что угрюмого вида человек в костюме имел в виду.

Потому что Эрик дотронулся до его плеча.

- Иди на диван, - проговорил он тихо, почти шепотом, и Чарльз, будто зачарованный, послушался. От такого интимного прикосновения его разум тут же перестроился на ближайшую волну, самую интересную, и у него не было никаких сомнений по поводу того, что собрался делать Эрик.

Он уселся на диван и чуть устыдился своего потасканного вида - все-таки он не ждал гостей, но поздно было пытаться что-то исправить. Эрик подошел ближе и опустился на колени, уперся обеими руками в бедра Чарльза и чуть подтолкнул, раздвигая. Он выжидающе посмотрел на Чарльза, и тот понял, что от него требуется. И приложил пальцы к его виску.

“Я вспоминал об этом каждую ночь и каждое утро,” - раздался в голове голос Эрика, а следом хлынули сплошным потоком картинки - Эрик на сбитых простынях, Эрик в душе, Эрик прижимается к мокрой спине Чарльза и быстро двигает бедрами. Последним Чарльз увидел собственное лицо - расслабленное и умиротворенное, с каплями воды на щеках и истерзанными губами.

От чужих фантазий мгновенно стало горячо. Забыв, что Эрик тоже может его слышать, Чарльз со смесью облегчения и досады подумал о том, что в его жалкой доисторической ванной такие фокусы не прокатят.

“Я думал лишь о маленьком сувенире, а не о целом торжестве,” - Эрик в его голове усмехался. - “Но если ты хочешь…”

Чарльз не знал, чего ему хочется. Но член уже оттягивал тонкий хлопок пижамы, и пришлось поддаться желанию и толкнуться вперед. Эрик отреагировал мгновенно и поддел пальцами резинку штанов.

“Это нам не понадобится,” - сообщил он, и Чарльз покорно позволил выпутать его из штанин. “И это”, - добавил Эрик, дернув трусы, - “тоже”.

Почти голый, с одним только халатом, полы которого разошлись и еще кое-как держались вместе лишь из-за пояса, Чарльз чувствовал себя выставленным напоказ, и это было приятное чувство. Эрик не спешил, любовался им, водил руками по бедрам, каждый раз подбираясь очень близко, но все-таки не дотрагивался там, где Чарльз больше всего хотел почувствовать его руки. Медленно, будто в очень старом фильме, Эрик наклонился и поцеловал его живот. У него были горячие губы. А потом целовал все ниже и ниже, пока не накрыл ртом уже готовый член.

Эрик с первого раза запомнил, как делать лучше всего. Он поиграл с головкой, погладил под яичками, и в этот раз не стал ждать, прежде чем пойти дальше.Оторвавшись на секунду, он облизал палец, и Чарльз со стоном вскинул бедра, прекрасно зная, что за этим последует.

Член пульсировал, упираясь головкой в горло, а Чарльз чувствовал, что влажный палец кружит по кромке его заднего прохода, чуть надавливая, будто намекая. Но мысли Эрика давали понять, что для намеков уже поздно.

“Я хочу не только трогать. Ты еще не знаешь, как это может быть хорошо,” - подумал он, и тут же ответил на невысказанный вопрос Чарльза: - “Да, я пробовал. И не раз. И это я тоже хочу от тебя получить”.

Очередное движение вышло слишком резким, наверняка намеренно, и Эрик протолкнул палец внутрь. Чарльз завыл, крепче сжимая зубы на руке, и чужие мысли, которые он все еще чувствовал в своем сознании, летели мимо.

“Я знаю, что тебе не больно,” - думал Эрик. - “Тебе нравится, я это чувствую. Ну же!”

Резким движением он перехватил Чарльза за ту самую руку, которую он кусал, чтобы сдержать крик, и вырвал изо рта. Крепкая хватка на запястье оказалась последней каплей. Эрик держал его, Эрик брал его, Эрик заставлял его чувствовать то, что Чарльз еще никогда не чувствовал ни с кем.

Прости, старый Бруклин, позже поплачешься на плече у многострадальной Менахан-стрит.

– Мы теперь будем делать это каждый раз? – спросил Чарльз, когда Эрик, поднявшись, раскинулся рядом с ним на диване.

– Не только это, – Эрик выглядел довольным, как будто только что провернул какую-то особую шалость и не попался. Впрочем, так оно и было. – Когда я смотрю на тебя, мне хочется тебя изнасиловать.

Чарльз почувствовал жар в животе, и схлынувшее было возбуждение снова захлестнуло его мягкой волной. Он не знал, что сделал бы, если бы Эрик решил добиться своего, не предупредив, но подозревал, что это вряд ли было бы изнасилованием. Хотя мысль о том, что Эрик, не слушая его слабых возражений, раскладывает его на постели, казалась привлекательной.

– В прошлый раз ты говорил, что для раненых первый оргазм бесплатный, – сказал он нерешительно. – Значит ли это, что…

– Значит, – перебил Эрик и, подхватив ладонь Чарльза, положил ее себе между ног. Член под одеждой был горячий и твердый, и Чарльз мог только представлять, как Эрику, должно быть, невыносимо сейчас сидеть безо всякой разрядки. – Делай, что хочешь, но я бы предпочел твои губы. Они… будто специально для этого.

Он поднял другую руку и, взяв Чарльза за подбородок, провел большим пальцем по его нижней губе, а потом надавил, заставляя открыть рот. Чарльз обхватил палец губами и плотно сжал, одновременно поглаживая языком подушечку.

– А ты быстро схватываешь, – Эрик улыбнулся. Сейчас у него был теплый, ни капли не стальной взгляд, и глаза были травянисто-зеленые. Несмотря на его нахальные слова, в них читалась нежность. – Чарльз, я хочу тебя. Чем быстрее, тем лучше. Пожалуйста.

Чарльз не заставил себя ждать – он сполз на пол, на колени, и потянулся к ширинке на черных джинсах. Он лишь один раз видел Эрика голым наяву, но теперь это было совсем иначе. Тогда ему было стыдно, неловко, он боялся его гнева, а сейчас Эрик сам предлагал себя и ерзал от нетерпения, хоть и выглядел удивительно спокойным для человека, который так возбужден.

Под джинсами не оказалось белья, и наружу сразу показался член – большой, со скользкой обрезанной головкой, которая была чуть темнее всей остальной кожи. Чарльз взял его в руку и провел большим пальцем по месту, из которого вытекала смазка. Эрик вздрогнул и зашипел.

– Осталось недолго, – сказал он и сам, без напоминаний, приложил пальцы к виску Чарльза. Все тут же наполнилось образами, самым приличным из которых был тот, который сейчас происходил на самом деле.

Чарльз знал, что делать – то ли потому, что мысли Эрика его подгоняли, то ли потому, что это было его собственное желание: накрыть губами головку и почувствовать этот вкус на языке, ощутить ее тяжесть и жар. Эрик напомнил ему спрятать зубы, и Чарльз послушно растянул губы, забирая в рот.

Это оказалось не так просто, как выглядело – щеки почти сразу заныли от растяжения, и ласкать член языком было сложнее, чем палец. Но все усилия того стоили. Вкус Эрика было не сравнить ни с чем – чуть солоноватый, пряный, он почти в точности повторял тот запах, который исходил от самого Эрика, но был интенсивнее, острее. С большим трудом Чарльз вспомнил, что делает это не для себя, и совсем не задумался о том, в какой момент он стал тем, кто получает удовольствие от ощущения чужого члена на языке.

Он попытался взять глубже, но, по ощущениям, не справился – член уперся в горло, и это вызвало легкую дурноту. Чарльз тут же скользнул вверх, посылая мысленное извинение.

“Ты говорил, что любишь глубоко. Но я… не могу.”

“Сейчас это не обязательно,” – точно так же, в мыслях, отвечал ему Эрик. “Сейчас достаточно поласкать языком, и попробуй сделать так, чтобы головка упиралась тебе в щёку. И помоги себе рукой.”

Чарльз послушно сделал так, как ему сказали, и Эрик тихо застонал.

“Потом я научу тебя,” – понеслась вдогонку мысль. – “Научу, как расслаблять горло, чтобы брать глубже. Это проще, чем кажется. Вряд ли будет правильно, если я каждый день буду тебя трахать, но я хочу, чтобы ты сосал мне каждый день.”

У Чарльза на глазах выступили слезы, но вовсе не от напряжения – Эрик деликатно позволял ему делать все в своих амплитуде и темпе. Но те мысли, что он посылал, били под дых. Это было почти собственничество, будто Чарльз был какой-нибудь наложницей, которой хозяин отдавал распоряжения. Но он знал, что Эрик ничего не сделает против его воли, и сам таял от мысли, что может делать это каждый день, что Эрик хочет его каждый день, что он действительно может делать это. Сразу, как заходит в квартиру на Менахан-стрит, становиться на колени; или же утром, просыпаясь в тяжелых объятиях, нырять под одеяло; или в душе, после долгих мучительных ласк, чувствуя, как по спине стекает вода…

“В подворотне,” – донеслись до него мысли Эрика. – “У всех на виду. Чтобы все знали, что ты мой.”

Это был полный бред, чтобы всерьез считать планом, но как фантазия эта идея била под дых. Развратничать, почти не скрываясь, делать то, от чего не предостерегают даже проповедники, потому что им попросту не может прийти в голову, чтобы кто-то из добропорядочных прихожан занимался подобным. А если их застигнут, подумал Чарльз, он сможет стереть им память. Или даже лучше – просто запретить кому-либо говорить. Чтобы строгие буржуа разошлись по домам, мусоля скандальное воспоминание, вновь и вновь обращаясь к нему с завистью и отвращением. Или желанием.

Эрик над его головой глухо застонал, и в следующую секунду Чарльз почувствовал, как горячее и соленое наполняет рот. От неожиданности он отпрянул, выпуская член изо рта, и сперма потекла по подбородку. Чарльз осел на пол и в тот момент будто увидел себя глазами Эрика - растрепанного, с ошалелыми глазами заядлого бензедринщика и белесой жидкостью, стекающей по горящим губам. Отвратительно и прекрасно одновременно. Краем сознания Чарльз отметил, что в представлении Эрика он был самую малость чересчур красив.

Медленными, плавными, как у пантеры, движениями, Эрик опустился на пол рядом с ним и потянулся вперед. Чарльз, думая, что он просто хочет стереть сперму с его лица, не отпрянул, и не успел отвернуться, когда Эрик, схватив в горсть его волосы на затылке, притянул его к себе и поцеловал.

“Черт возьми… я же…”

“Я знаю,” – перебил его решительный мысленный голос. – “И мне это нравится.”

“Ты сумасшедший.”

“Ты понял это по умным книгам Эммы?” – он слышал в мыслях Эрика беззлобную насмешку. – “В любом случае, мне плевать, пока я могу делать это.”

Отпустив его, Эрик и сам выглядел, будто только что из подворотни – взвинченный, зацелованный и с каплей собственной спермы на воротнике.

– Вот так мне нравится, – довольно заявил он. – Прости, что не вышло полить тебя вином. Но думаю, у нас еще будет для этого время.

– Это… куда смелее, чем я фантазировал, – признался Чарльз, отпуская их ментальную связь, чтобы вновь перейти на человеческое общение вслух. – Ты… ты как все эти черти из сказок немецких романтиков – нашел зануду-ученого и заставляешь его творить непотребства.

– Мефистофель? – Эрик осклабился. – Мне нравится.

В этот момент на всю квартиру раздался звонок телефона. Чарльз нехотя поднялся с места, размышляя, какие еще черти решили покуситься на его бессмертную душу в столь поздний час.

Звонила Эмма.

– Сладкий, умоляю, скажи, что Эрик у тебя.

– У меня, – нехотя признался Чарльз. Он не знал, что может быть в голове у этой женщины.

– Превосходно. Дай ему трубку.

Ее тон не предполагал возражений, и пришлось послушаться. Эрик взял трубку и долго слушал, хмуря брови, а потом вздохнул:

– Я буду через полчаса.

Chapter Text

Спешный уход Эрика взволновал Чарльза, но лишь в той мере, в какой могут беспокоить внезапные срочные дела, о которых по телефону говорят серьезным тоном. И немного обидел – настолько, насколько может обидеть, когда после секса с тобой одеваются и тут же уходят. Чарльз уверял себя, что бояться ему нечего, и что последнее, что нужно Эрику – это дешевые мелкобуржуазные игры с сексуальными победами. Но едкий внутренний голос подсказывал, что Эмма из тех людей, кого можно подговорить на условный спасительный звонок, который прекратит затянувшееся свидание.

Иными словами, Чарльз одновременно хотел и не хотел, чтобы дело обернулось чем-то серьезным, но узнать подробности ему не светило как минимум до завтра. И терпение, как обнаружил он при этом, вовсе не было его добродетелью.

Количество людей, сбежавших от него за последние сутки, подбиралось к критической отметке закономерности, сколько бы Чарльз ни напоминал себе, что двое – это все еще совпадение. Тем более у Хэнка не было перед ним никаких моральных обязательств. И все-таки в среду Чарльз спешил в лабораторию не только потому, что хотел поскорее завершить подготовку, но и потому, что планировал выяснить, какого черта человек, с которым он хотел завязать доброе приятельство, так стремительно увильнул от первой же попытки.

На удивление, Хэнка в лаборатории не было. Зато был профессор Эллис, который и объявил, что их юный гений взял больничный.

– Что с ним? – обеспокоенно спросил Чарльз. И тут же отругал себя за совершенно неуместные для человека его круга подозрения – не весь мир крутится вокруг него, и Хэнк мог просто почувствовать себя плохо тем вечером. Впрочем, он все еще мог предупредить.

– Говорит, какой-то вирус, - Эллис пожал плечами. – Надеюсь, он не забрел к нашим соседям. У них в пробирках много… всякого.

Это была всего лишь неуклюжая шутка, и Чарльз улыбался из вежливости, пока, почти не мучаясь совестью, пробирался в сознание профессора. На миг став Эллисом, Чарльз добрался до воспоминания о разговоре и действительно услышал из телефонной трубки хриплый голос Хэнка: “Не могу… сожалею, профессор… грипп”.

– Очень жаль, – пробормотал Чарльз. – Но надеюсь, как и любая простуда, пройдет за неделю.

– Дай-то бог, – кивнул Эллис. – Впрочем, Чарльз… есть еще одна проблема.

Он осторожно, будто мешок с ядовитой змеей, выложил на стол какие-то бумаги. В них Чарльз узнал собственные документы, которые подготовил по требованию руководства для университета.

Ему не нужно было спрашивать, в чем проблема, потому что верхний лист был жирно завизирован оттиском темной, свежезаправленной печати. И написано там было только одно слово - “Отклонить”.

– Что? – Чарльз вспыхнул и, схватив бумаги, принялся их листать, словно надеясь найти там волшебный пункт, из-за которого получил это клеймо, и который, вероятно, туда вписали ирландские фейри, потому что подготовленный им текст был идеален. – Все же было прекрасно! Им все нравилось! Профессор Эллис, что?..

Он застыл, глядя на извиняющееся выражение лица своего наставника. Тот явно не мог ничего сделать с этим, но понимал, что отказ несправедливый.

– Ты прав, Чарльз, им все нравилось… пока они не увидели имя Хэнка в эксперименте.

– Что за глупости? Ведь они же сами его наняли!

– Все верно, и они были не против его работы здесь…

– Но в чем же тогда дело?

Эллис тяжело вздохнул и, стянув с носа очки, принялся протирать их вытащенным из кармана носовым платком. Так он тянул время, то ли пытаясь подобрать слова, то ли по-детски надеясь, что Чарльз за несколько секунд сам обо всем догадается и чудесным образом смирится.

– Хэнк сам по себе кажется университету достаточно безопасным. И твой эксперимент тоже. Но в комбинации…

Он не стал продолжать, Чарльз понял все и так. Руководство не хочет, чтобы человек из закрытого правительственного проекта занимался экспериментом, посвященным мутациям. Наверняка никто из них не смог бы дать логическое обоснование тому, почему они несовместимы, но здесь, как и всегда, действовал древний закон бюрократии: если есть хоть малейшее подозрение, надо немедленно запретить, дабы чего не вышло.

Чарльз был в ярости. Во-первых, это было самоуправство. Брать сотрудника на работу и запрещать ему работать – можно ли найти что-то более глупое? А во-вторых, это решение и его ставило в незавидное положение человека, которому придется играть на руку системе. Он не настолько лоялен к Хэнку, чтобы из-за него отказаться от собственного исследования, но должен будет сказать ему это в лицо и тем самым потерять собственное.

– Они… они с ума сошли, профессор! – выпалил Чарльз, потрясая бумажками. Он старался не повышать голоса, зная, что уж кто-кто, а Эллис точно не виноват, но внутри все кипело. На ум пришла идея подать в суд, потому что, Чарльз был уверен, это вполне можно квалифицировать нарушение какой-нибудь свободы. И тут же он одернул себя, напоминая, что его скудных средств не хватит даже на то, чтобы адвокат прислал в зал заседания вместо себя свой галстук.

– Я разделяю твое негодование, – смиренно ответил Эллис. – Но у нас нет выбора. Мы выведем Хэнка из эксперимента и подадим новые документы. И подберем кого-то другого, кто займется оборудованием. Не то чтобы для этого нужна докторская степень…

– Нам нужен не просто механик, - бессильно произнес Чарльз. – Нужен человек, который способен правильно настроить и отследить уровень излучения. Который знает, что внутри, а не просто нажимает на кнопки.

– Я все понимаю, - перебил профессор. – Но, Чарльз, это все, что у нас есть. Ты должен понимать, что отчасти твоя тема доселе не исследована не потому, что никому не хватило ума для этого, а потому что у нее… специфические технические требования. Которые способен обеспечить не каждый университет. И не каждый исследователь может себе это позволить.

Чарльз мог хоть до хрипоты спорить с Эллисом, но понимал – это бесполезно. Не профессор здесь принимал решение; он выступал лишь несчастным буфером между рассерженным Чарльзом и самодурами из университетской администрации.

– Полагаю, сегодня работы больше нет, – сказал Чарльз. Эллис только кивнул. Запихав ставшие бесполезными теперь бумаги в сумку, Чарльз вылетел из лаборатории, а следом – и прочь из здания.

Он не знал, куда ему податься и что делать с неожиданно образовавшимся свободным временем. Дома ждали книги Эммы, но Чарльз понимал, что не сможет сосредоточиться. Мелькнула мысль поехать в Риджвуд и выплакаться Эрику, но вспомнился их недавний разговор, и Чарльз не был уверен, что Эрик сможет понять, из-за чего вообще он так страдает – сам-то он уже давно разочаровался во всех структурах в мире, кроме генетических, и вряд ли скажет что-то, от чего не захочется еще сильнее лезть на стену.

Тем более Чарльз понимал, что наедине с Эриком все, скорее всего, закончится сексом. И как бы ново и прекрасно для него это сейчас не было, за плечами у него уже был обширный опыт сексуального эскапизма. И опыт говорил, что проблемы, от которых ты пытаешься скрыться у кого-то между ног, имеют тенденцию становиться только хуже. А при одном неловком движении и вовсе утягивать за собой расположение того, к кому ты пришел утешиться.

Все было шатко. Как будто Чарльз где-то подписал контракт кровью и обменял все, что имеет, на способности, о которых никому нельзя говорить, и мужчину, которого следует ото всех прятать.

Осталась лишь одна идея, и почему-то она вызывала меньше всего бессмысленной тревоги. Чарльз вздохнул и вошел обратно, направляясь на этаж, где располагался отдел кадров.

***

Удивительно, что со скучающей вдовушкой может сделать одна ласковая улыбка – любой сопляк (ладно, Чарльз утрировал, он не считал себя “любым”) может получить домашний адрес человека, некогда работавшего над секретным проектом. Были ли виной тому превратности свободной Америки, или же универсальный закон человеческого существования, но Чарльз в очередной раз выиграл лишь потому, что умел быть обходительным.

Хэнк жил в глубине Квинса, в районе, который отличался от Риджвуда, как небо от земли. Вернее, как глубокое болото от ботанического сада – Чарльз не был уверен, что вечером здесь безопасно, да и днем он чувствовал себя, как ирландский парнишка, забредший в логово итальянской мафии.

Хлипкий трехэтажный дом, выглядевший как дешевая пародия на дом Эрика, Чарльз нашел не сразу, а пару раз обошел квартал кругом в поисках табличек. Входная дверь поддалась легко, будто ее открывали по тысяче раз на дню, и Чарльз проскользнул в прохладную глубину лестницы. Внутри пахло чем-то едким и неприятным, вроде промышленной бытовой химии или средства для борьбы с паразитами. Некстати вспомнилось, что, как и у паразитов, злейшим врагом у Чарльза был ДДТ, и он понадеялся, что никто вздумал травить в заселенном доме клопов.

Не хватало еще надышаться дрянью и потерять то последнее, чем еще можно было воспользоваться.

Квартира Хэнка располагалась на верхнем этаже. Чарльз осторожно постучался и выждал почти минуту, прежде чем постучать настойчивее. После того, как и на третий раз никто не ответил, он решил, что не будет большого вреда, если он проверит. В конце концов, Хэнка могло не быть дома. А могло быть и так, что он лежит там совсем один, не в силах даже подняться.

В конце концов, это было почти благородно.

Приложив пальцы к виску, Чарльз прикрыл глаза и навалился плечом на дверь, как будто это помогало его сознанию проникать сквозь нее. Прежде он никогда нарочно не фокусировался на конкретном человеке, который был вне поле его зрения, и уж тем более не начинал целенаправленно читать мысли, даже не зная, есть ли этот человек поблизости – но справился он на удивление быстро.

Хэнк был дома, и, к удивлению Чарльза, вовсе не был болен. Но ему было страшно, чертовски страшно. И он только что повесил трубку, вернее, с ювелирной точностью опустил ее на рычаг, чтобы не издать ни звука. Он набирал этот номер уже третий раз с тех пор, как Чарльз постучался, но ответа не было.

Погрузившись чуть глубже, Чарльз увидел номер – Риджвуд-четыре-одиннадцать-двадцать. Один из немногих номеров, которые он помнил наизусть.

Спасение Хэнка резко перешло из ряда добрых дел в задачи высшего приоритета, и одновременно с этим Чарльз почувствовал, что у него развязаны руки. Потому что это был номер Эрика, а Эрик вряд ли бы стал раздавать свой телефон всем подряд.

Вот только второе совпадение за сутки оказалось куда более подозрительным, чем первое. Человек из правительственного проекта оказался в проекте Чарльза, посвященном мутациям – и этот же человек звонил Эрику, когда тряслись поджилки.

В любом случае, ответы мог знать только Хэнк. И до него следовало достучаться.

Чарльз старался действовать осторожно, потому что разговоры на расстоянии тоже были для него в новинку – прежде он так беседовал только с Эриком и каждый раз начинал с якоря, да и обстоятельства были совсем другими. Но выхода не было, и Чарльз осторожно разместился в сознании Хэнка и тихо позвал его, надеясь, что не вышибет из бедняги последние остатки духа.

- “Хэнк… не бойся. Это Чарльз. Я… за твоей дверью”.

Почти сразу Чарльз почувствовал, как гремучая смесь мыслей затопила сознание Хэнка. Это был и страх, и подозрение, и раздражение, и легкая примесь надежды - а что если… но Хэнк не спешил поддаваться, и Чарльз был готов взмолиться, лишь бы ему не пришлось его заставлять.

- “Ты не сходишь с ума. Это не галлюцинация. Это телепатия. Что Эрик рассказывал тебе о нас?”

- “Ты знаешь Эрика?” - пронеслось в голове, и одно это уже было хорошим знаком, пусть Хэнк наверняка ответил не намеренно. Но Чарльз тут же подхватил эту странную беседу:

- “Он показал мне способ, как делать то, что я делаю. Говорить с тобой… мысленно”.

- “Это… это все таблетки?” – даже в мыслях Чарльз чувствовал, как Хэнк встревожен. Говори они обычным способом, он бы наверняка почти кричал. – “Это… какой-то побочный эффект? Мне все кажется?”

- “Ты принимал их?” – машинально спросил Чарльз, но тут же прочитал в смятенном сознании, что Хэнк даже боялся притрагиваться к ним без перчаток. – “Но – да. Я могу это благодаря таблеткам. Позволь мне войти, я не уверен, что мы можем болтать так долго.”

Когда дверь распахнулась, Чарльз уже знал, что Хэнк сдался. Выглядел тот паршиво – небритый, растрепанный, с серым землистым лицом, одетый в какой-то видавший виды халат, а глаза у него были красные от недосыпа. Не знай Чарльз его обстоятельств, то подумал бы, что мальчишка борется с похмельем.

Хэнк не дал как следует ужаснуться его виду, а почти сразу затянул Чарльза внутрь. Для человека, который выглядел, как вчера погребенный, он казался невероятно сильным.

Внутри, вопреки самым худшим ожиданиям Чарльза, оказался почти идеальный порядок, как будто в своем состоянии Хэнк мог только сидеть в кресле, не притрагиваясь к вещам.

Чарльз осторожно сел на диван, не дожидаясь приглашения, а Хэнк, дважды перепроверив все замки, рухнул в кресло.

– Что ты здесь делаешь? – устало пробормотал он безо всяких церемоний.

– Эллис сказал, что ты болен, – Чарльз сказал только половину правды, рассудив, что Хэнку сейчас не до бюрократических игрищ. - Я решил, что могу тебя навестить.

– Я соврал, – тихо сказал Хэнк. – Но мне сейчас и в самом деле лучше не выходить на улицу.

– Это как-то связано с таблетками? И… тем, как ты исчез в понедельник?

Хэнк кивнул. Не нужно было читать мысли, чтобы сложить два и два. Прямо сейчас Чарльз смотрел на человека, у которого большие неприятности.

Чарльзу никогда не требовалось много усилий, чтобы разговорить человека. Но в этот раз ему не пришлось даже стараться, потому что Хэнк, кажется, только и ждал того, кому можно выложить всю свою историю.

***

Он познакомился с Эриком в тот самый день, когда ему объявили о закрытии проекта, и еще не догадывался, какими проблемами обернется для него сворачивание государственной инициативы. Руководство на все лады пело, что с таким опытом работы ученых будут отрывать с руками, и, возможно, это было отчасти справедливо для его старших коллег – но, как показала практика, юный гений, чьей единственной работой было то, о чем никому нельзя рассказать, был никому не нужен. Но в тот день, когда их пути с Эриком пересеклись, Хэнк еще не знал об этом, и с опаской смотрел на угрюмого незнакомца, который сверлил его недобрым взглядом все те два часа, что Хэнк провел в библиотеке.

Несмотря на то, что Хэнк выбрал своим призванием физику, химия всегда его очаровывала – поэтому, когда подкатывала тревога, он успокаивался именно за чтением журналов, которые увлекали его так же сильно, как журналы по его профилю, но при этом не вызывали сковывающего ощущения обязательств. В отличие от физики, химия не определяла его социальный статус, и за это Хэнк иногда любил ее даже больше. Но в тот день тревога не унималась, потому что с того самого момента, как он взял свежий выпуск с полки с новыми поступлениями, он чувствовал на себе чужой взгляд.

Когда Хэнк поднялся, собравшись уходить, Эрик тоже вскочил с места и направился к нему.

– Простите, что наблюдал за вами, но вы читали журнал, который заинтересовал и меня тоже. Вы химик?

Хэнк не нашел в себе силы проигнорировать Эрика.

– Любитель. Мой профиль – физика.

– Любитель не читает профессиональные журналы. Во всяком случае, не четыре статьи за два часа, – парировал Эрик, и от такого подробного подсчета Хэнк почувствовал себя еще неуютнее.

– Зачем вы следили за тем, как я читаю?

– Простите, если напугал вас, но, как я уже сказал – меня этот журнал тоже заинтересовал.

– В таком случае, теперь он ваш, – пробормотал Хэнк и сунул журнал прямо Эрику в руки, поспешив поскорее убраться к чертовой матери.

Через месяц они встретились уже совсем при других обстоятельствах – Хэнку позарез нужны были деньги, и он уже начал подозревать, что законным путем их не добыть.

Сначала он думал, что Эрик хочет, чтобы он делал что-то незаконное, но правда не сильно его обрадовала.

– Зачем вам противоядие от ДДТ? – удивился он.

– Скажем так – оно вызывает у меня и мне подобных болезнь, которая отравляет наше существование.

Эрик отказывался говорить, что это за болезнь, и Хэнк снова не смог принять его предложение.

Еще месяц и дюжину отказов спустя Хэнк понял, что выхода нет. Его отказались взять даже на позицию школьного учителя, мотивируя это тем, что докторская степень не компенсирует отсутствие жизненного опыта. А Эрик уверял, что не собирается экспериментировать – вернее, что фаза экспериментов закончилась много лет назад, и что ему нужен человек, который был бы одновременно способным и надежным.

У этого выбора был еще один фактор, и о нем Хэнк узнал позже. Эрику нужен был человек, преданный государством, который, если узнает лишнее, не сдаст их его властям в приступе идиллического патриотизма.

Хэнк не спрашивал, где Эрик брал эти таблетки до него, зная, что в ответ не услышит ничего хорошего. И больше не спрашивал, что это за болезнь. И уж тем более не интересовался, в ходе какого эксперимента Эрик вообще узнал об этом средстве.

Хэнк и так знал чуть больше тайн, чем мог вынести.

– Так значит, это средство позволяет читать мысли?

– Не всем, – пробормотал Чарльз. – На меня оно действует… так. На других иначе.

Он уже пожалел о том, что так легко раскрылся – из рассказа Хэнка выходило, что он не подозревал, для чего на самом деле были нужны таблетки. Но Хэнк казался честным и не выглядел болтуном, поэтому за свой секрет Чарльз не боялся. Однако он не знал, как отреагирует Эрик.

– И как давно ты этим занимаешься?

– Скоро будет десять месяцев, – ответил Хэнк.

– Так значит, дело не в этом? В смысле, ты…

– Да, не в этом.

Через полгода бессонница сошла на нет, и Хэнк почти убедил себя, что занимается благим делом. Он не прекращал искать работу по профилю, но даже те немногие, кто соглашался взять его, звонили вновь и отказывали, бормоча невнятные оправдания. Эрик платил исправно, наличными, при необходимости снабжал Хэнка расходными материалами – кое-что в его рецепте было просто так не добыть, – и даже вручил какое-то диковинное приспособление, которое позволяло сделать из получившегося порошка всамделишные таблетки. Такого устройства Хэнк раньше не видел, но быстро приноровился – как выяснилось, человек в его положении вообще ко всему быстро привыкает.

В общем, жизнь была сносной – ровно до предыдущей недели, когда Хэнк впервые заметил слежку.

– Сначала я думал, что это снова беспричинная тревога, – поделился он. – Ну, знаешь, из-за смены обстановки и все такое… Колумбийский стал первой моей серьезной работой после проекта, и я очень боялся облажаться. Но в понедельник… в понедельник я понял, что мне не кажется. Я встретил одного и того же незнакомца трижды – утром, в обед и потом в баре. Когда ты отошел, я испугался… и попросту сбежал. А вчера… вчера они пытались со мной заговорить.

– И ты позвонил Эрику.

– Да, – Хэнк кивнул. – Он обещал защитить меня, если что. И сказал, что разберется. А сегодня, когда ты пришел, я думал, что это снова они.

– И ты уверен, что это из-за таблеток? А не из-за твоего эксперимента?

– Я склоняюсь к этому, – задумчиво пробормотал Хэнк. – Понимаешь… наверное, я не должен этого говорить, но когда я поступил в проект, нас… обучали. Нас пугали тем, что за нами будет охотиться советская разведка, и учили распознавать их работу. С нами занимались… люди из спецслужб. И когда тебя этому учат, и ты видишь их с утра до ночи несколько недель подряд… поверь, ты начнешь в этом разбираться.

Чарльз снова поборол искушение забраться в голову Хэнка и понять, чем же таким он занимался, что это потребовало столь интенсивных тренировок. Но понял, что его останавливает вовсе не добропорядочность и страх перед большим правительственным секретом – он просто не мог обмануть доверившегося ему человека.

– И кто это, по-твоему?

– Ты будешь смеяться, но… мне кажется, это ЦРУ.

Чарльзу было не до смеха. Еще месяц назад он не мог представить, что будет всерьез обсуждать возможность того, что ЦРУ интересуется кем-то из его близких. Но он верил Хэнку, хоть и понимал, что у страха обычно велики глаза, а реальность в умах гениальных ученых порой искажается до неузнаваемости. И все же в любой паранойе обычно бывала доля правды – и это было не откровение, почерпнутое из книг Эммы, и не универсальная научная истина, а его собственное наблюдение.

***

Присутствие Эрика он обнаружил, едва тот оказался на крыльце, и уловил то неловкое болезненное чувство, какое у него вызвали ржавые перила – то же обычно чувствовали люди, когда видели на других пятна экземы или пузырьки ветряной оспы. Эрик поднялся быстро и постучал в дверь, и Чарльз на секунду замешкался, ожидая, что она сама собой откроется, пока не вспомнил, что Хэнку, по замыслу Эрика, об их способностях знать не следовало.

– Чарльз? – первым делом спросил Эрик, когда увидел его на пороге. – Что ты тут делаешь?

Он не злился, но был насторожен.

– Хэнк участвует в моем университетском проекте. Он сообщил о болезни, я пришел его навестить, и…

Эрику, казалось, не нужно было слышать ничего больше. Он лишь угрюмо кивнул и прошел вперед, в комнату, где Хэнк все еще сидел возле телефона, как будто именно там проходило какое-то особое силовое поле, что защищало его от всех врагов.

– Мне не удалось выяснить, кто именно эти люди, – начал Эрик прямо с порога, обращаясь к Хэнку. Тот при его появлении вытянулся и поджал губы, словно стараясь выглядеть старше и серьезнее, но Чарльз, даже не читая, догадался, что Хэнк немного побаивался Эрика. Правда, не настолько, чтобы не попросить у него помощи. – Но похоже, что ты был прав. Я был в твоей лаборатории. И там они тоже успели побывать.

– Они… что? – переспросил Хэнк. – Они что-нибудь взяли?

– Я не знаю, что там было, но там не осталось ни одного целого стекла. Но если ты хранил там сырье или готовые таблетки, то да, они забрали это с собой.

– Черт возьми… – Хэнк закрыл лицо руками. – Нет, там не было ничего готового. Но там были запасы, без которых я…

– Это поправимо, – перебил его Эрик, и говорил он с заметным облегчением. – Ресурсы мы можем восполнить. Главное – чтобы они не восстановили формулу.

– А ты тоже читаешь мысли? – вдруг выпалил Хэнк. Эрик замер, с недоумением глядя на него, а потом медленно перевел взгляд на Чарльза, и тот испытал жгучее желание прикоснуться к разуму Эрика и просто показать ему все, о чем они говорили. Пересказывать их диалог казалось так же глупо, как если бы Рейвен вышла к зрителям после антракта и принялась напоминать им краткое содержание первого акта.

Но Эрик не стал задавать вопросы. Вместо этого он ответил:

– Нет. Я делаю другое, – он протянул руку, и телефонная трубка тут же подалась вверх, застыла перед лицом Хэнка и начала покачиваться на манер одурманенной факиром змеи. Хэнк вздрогнул и уставился на трубку, словно пытаясь решить, не сходит ли он с ума.

– Ты… двигаешь предметы?

– Я управляю металлом. А в этой трубке две стальных мембраны и медная проводка.

– И это… это все из-за таблеток?

– Нет, – коротко сказал Эрик. – Я таким родился. Когда мы встретились, я не врал. ДДТ действительно вызывает в нас болезнь. Она блокирует наши способности.

Хэнк уставился на него с растерянным выражением, и вздрогнул, когда трубка с лязгом шлепнулась на рычаг.

– И много вас… таких?

– Пока – немного. Но я ищу своих. Мы ищем, – Эрик обернулся через плечо и бегло взглянул на Чарльза, который молча наблюдал за этой сценой, кусая губы. – Ищем, чтобы вылечить.

– Значит, это… из-за вас, да? В смысле… из-за способностей? Но почему?

– Вряд ли я смогу объяснить все сейчас, – ответил Эрик. – И на это у нас нет времени. Нам нужно тебя спрятать – и чем быстрее, тем лучше.

– Но почему… зачем им я? Если они хотят добраться до вас…

Эрик тяжело вздохнул, явно не желая больше вести разговоры, но Чарльз понимал, что Хэнку нужны ответы. Он решил вмешаться.

– Ты знаешь формулу. А им наверняка нужна она. Так что ты… ты не в безопасности, Хэнк.

Бедняга бессильно опустил голову, и Чарльз без всякого усилия услышал его мысли. Хэнк думал о том, что он, видимо, величайший на свете неудачник, раз все, за что он берется, оказывается угрозой государственной безопасности. И еще – что теперь ему, наверное, не стоит даже и мечтать о том, чтобы найти себе девушку.

– Чарльз, у тебя нет места, где Хэнк мог бы укрыться?

Чарльз опомнился, услышав голос Эрика, и недолго соображал, почему обращаются именно к нему. Когда-то он мог легко пригласить любого знакомого в родительское поместье, где можно было целый месяц прожить и не разу не столкнуться с другими его обитателями, но теперь у него не было ничего – даже квартира, в которой он жил, вот-вот должна была перейти какому-нибудь незнакомцу.

Но идея, как это бывает с нелепыми озарениями и удачными остротами, пришла неожиданно.