Наиболее яркое и изученное явление в истории ГУЛАГа - волна массовых выступлений заключенных на рубеже 1940 - 1950-х гг., достигшая апогея уже после смерти И. Сталина. Она стала выражением кризиса сталинского "террористического социализма", исподволь назревавшего в течение десятилетий. Акты неповиновения, бунты и восстания наглядно показали руководству страны, что ГУЛАГ "выпал из времени", стал пережитком мобилизационной экономики эпохи форсированной индустриализации, превратился в заповедник профессиональной преступности. Хаос, охвативший систему принудительного труда, нанес удар по картине мира сталинской бюрократии, по "рабскому укладу" советской экономики, в котором постоянно было занято несколько миллионов заключенных, ссыльных, спецпоселенцев и сотни тысяч тех, кто их охранял и "трудоиспользовал". Беспорядки, в которых участвовали все категории заключенных, ставили под угрозу строительство и эксплуатацию важнейших народнохозяйственных объектов (железные и шоссейные дороги, каналы и шлюзы, гидроэлектростанции), добычу и первичную переработку полезных ископаемых, лесозаготовки, строительство военных объектов в климатически неблагоприятных зонах и т.д., создавали угрозу социальной стабильности

Over the past decades the change in social and economic conditions of society, the change of standards of living and the social status of many families occur. The pluralism of views and opinions characteristic of a democratic society has replaced the rigidly fixed ideology. It disorganized a part of people, led to a spiritual and moral crisis, and a consumer attitude to life. The family environment and the experience gained there by a person contribute to the degree of cognitive, emotional and social development. They facilitate competence and well-being of the individual in the future. But, unfortunately, it should be noted the shaken prosperity of many families. Parents' ties are weakened. The number of families that do not fulfill their social or educational function has grown. With the rise of unemployment and labor migration, the number of divorce raised. The unregistered families, abandoned children, uneducated, homeless, working children are wide spread. The number of children without birth certificates is increasing. There is a tendency of infant mortality and disability. Children become victims of various kinds of criminal encroachments. In order to solve these problems, developing special integrated mechanisms that call for strengthening the institution of the family is proposed. Along with them, the concept and the program of the future family school are to be developed. It is necessary to increase the responsibility of parents by cultivating their legal knowledge and using the life experience of successful families. Time itself dictates the need to start a future family school, which will contribute to the stability of family relations.

Данный коллективный труд посвящен малоизученным вопросам экономики принудительного труда, использовавшегося в ГУЛАГе в 1930-х – 1950-х гг. Авторы (историки из России, Великобритании, Германии и США) основывают свои исследования на больших массивах документов из ранее секретных архивных фондов советских карательных ведомств – ОГПУ, НКВД, МВД СССР. В первой части рассмотрены общие вопросы принуждения к труду в СССР в 1930-х – 1950-х гг., масштабы и структура лагерной экономики, эволюция системы ее управления. Показаны специфические методы сочетания принуждения и стимулирования труда заключенных ГУЛАГа, рассмотрен феномен коррупции в системе лагерей. Во второй части книги экономика ГУЛАГа исследуется в региональных и отраслевых измерениях. Здесь основное внимание уделяется специфике использования принудительного труда в тех районах страны, где рабочая сила ГУЛАГа играла наиболее важную роль (на Дальнем Востоке, в Заполярье, в Карелии, а также в Сибири и на Урале). Авторы исследуют вопросы организации принудительного труда, его производительности и степени эффективности на архивном материале крупнейших объектов ГУЛАГа, включая Беломорканал, Норильский никелевый комбинат, Дальстрой (золотые прииски Магадана), а также в сельском хозяйстве и на лесозаготовительных работах. Привлекаются также архивные данные о труде военнопленных и спецпереселенцев. Книга рассчитана как на специалистов по экономической и социальной истории СССР, так и на широкую читательскую аудиторию, желающую разобраться – на основе обширного документального материала - в сложной и трагичной истории использования принудительного труда в нашей стране в 1930-х –1950-х гг. This book is the result of research in the archives of Soviet punitive organizations – the OGPU, NKVD, MVD, the Main Administration of Camps (GULag), and so on. The very possibility of work with such documents has substantially changed the historiographic landscape and opened new perspectives for researchers. However, it quickly became apparent that considerable time and effort would be required to realize these new opportunities. In contrast to earlier views about the possibility of a quick historiographic “great leap forward”, the processing and assimilation of these archives has proven to be a long and difficult process. The massive proportions of new documentary sources, the lack of experience in working with such documents, and the absence of elementary reference materials have caused researchers to progress more gradually and slowly than had been supposed This collection is comprised of two parts. The first part contains articles that relate the general characteristics of the camp economy and its organizing principles. In the article by A.K. Sokolov, forced labor in Stalin’s camps is examined in the broad context of the system of force as applied to labor throughout the Soviet economy from the 1930s through the mid 1950s. O.V. Khlenyuk surveys the economy of the OGPU-NKVD-MVD, its size, structure and development tendencies over a quarter century. S. Ertz (Germany) actively employs declassified archival material to offer a detailed analysis of the administrative structure and principles of administration of the camp system. In his article, L.I. Borodkin researches the regulation and stimulation of forced labor in the Gulag, which characterized the specific “camp” incentive system and the Soviet-specific method of motivating “shock” labor. J. Heinzen (USA) provides an unusual perspective in his research on corruption in the Gulag system, its magnitude and shape. The second part of the collection also includes five works, in which the economy of the Gulag is analyzed in regional and branch dimensions. C. Joyce (UK) provides the characteristics of the economic activity of the Gulag in Karelia for the period 1929-1941, which covers topics such as the Solovetsky camps, the construction of the Belomor Canal and the formation of the White Sea-Baltic regional combinat. The role of the Gulag in the development of the economy of the Far East in the 1930s, associated in the main with the mining of gold and other precious metal by prisoners, is examined by D. Nordlander (USA). The creation and economic activity of another huge economic complex of the Gulag economy – Norilsk Nickel – is the object of research by L. I. Borodkin and S. Ertz. In the authors’ center of attention is the issue of the organization and motivation of prison labor under extreme polar conditions. A. B. Suslov carries out an analysis of the effectiveness and profitability of forced labor (as compared with “free” labor) in the Urals both in industry and in agriculture. Finally, S.A. Krasilnikov examines the mechanisms and results of the colonization of northern Western Siberia in the 1930s carried out on the basis of hundreds of thousands of special settlers, concentrated together in special cooperatives.

Аннотация. В статье рассматривается проблема кризиса идентичности в связи с миграцией из постсоветских стран в Грецию, так называемой репатриа-цией. В основе работы лежат полевые материалы, собранные в Греции и России; при этом сфокусирована статья на рассказах мигранта из Грузии о причинах его переезда в Грецию, о том, как он приспособился к жизни в новой для себя стране, с какими проблемами столкнулся, почему не желает возвращаться и как оценивает свою миграцию. В основе анализа лежит теория капиталов Пьера Бурдье, релевантность которой по отношению к миграционным исследованиям обсуждается специально. Целью статьи является анализ эффективности кросс-граничного переноса символического капитала мигрантов и связи этой эффек-тивности с кризисом идентичности. Автор делает следующие выводы: более слабый символический капитал, аккумулированный в странах происхождения мигрантов, позволяет осуществить более эффективную апроприацию и не ведет к утрате профессионализма и понижению социального статуса; более сильный символический капитал обычно является плохим багажом для мигранта в смыс-ле апроприации, однако он играет важную роль в матримониальных стратегиях и внутригрупповых отношениях; неудача в переносе и подтверждении сильных иностранных капиталов ведет к потере профессиональных навыков и кризису идентичности. Ключевые слова: теория капиталов, миграция, кризис идентичности, сим-волический капитал, апроприация.

The GULAGs operated with a differentiated approach to the installation of various prisoner categories in camps. For the Vyazem camp, which was employed for the construction of the Moscow–Minsk highway, the NKVD (the People's Commissariat for Internal Affairs) ordered the deployment restriction of a series of convict categories, in the first place of those having convictions on most points of the article 58 of the RSFCR Penal Code. The author sees the main reason for this in the geographic location of the camp. The subdivisions of the Vyazem camp were located in the densely populated central region of the European part of the USSR, some of which – directly in line with Moscow. The author, having analysed the statistical data, demonstrates that the transfer limitations in camps of certain convicted groups was carried out in practice, including at the height of the Great terror's repressive actions. The share of political prisoners maintained at Vyazem camp, including those convicted on article 58, was many times lower than the average in GULAG camps (in 1939 and 1941 –17 times less). The contained number of convicts of a " criminal-banditism element " (article 59 of the Penal Code) was also minimal. Half of the Vyazem camp prisoners consisted of convicts with an imprisonment term of less than three years, which was not typical for GULAG.

In this paper we consider the topography of the burials of the Early Byzantine period (5th – 6th centuries), containing in their inventory items of German origin found in some cities of Northern Illyricum, whose necropolises were subjected to extensive excavations: Sirmium, Singidunum, Viminacium (present-day Northern Serbia). Two different types of burial places with German objects were witnessed on these city burials: isolated burials on cemeteries common to the whole population and separate cemeteries with the predominance of the German element. It can be assumed that these different types of organization of the funerary space correspond to different forms of settling of barbarians in the cities of the northern borderland of the Late Roman / Early Byzantine Illyricum. The barbarous presence in the urban burial context is very slight. In Syrmium, which repeatedly fell under the power of the barbarians (priests, gepids), a few barbarous burials were committed in cemeteries, which belonged mainly to the Roman city population, which indicates a fairly deep integration of the outgoing barbarians into the urban late-antique environment. In Singidunum and Viminacium, the frontier fortresses on the Danube, special " barbarian " cemeteries stand out, since the barbarians settled here were primarily a military force, that is, a separate social group with its own structure. It is also possible that unlike Sirmium, where archaeological traces of the presence of the Roman population are clearly revealed, barbarian mercenaries and their families accounted for a numerical majority in the garrison towns of the Danube borderland.

В статье рассматривается роль грамматики в формировании коммуникативной компетенции студентов-нефилологов, изучающих арабский язык. Признавая основополагающую роль языковой (лингвистической) компетенции в формировании и эффективном развитии остальных компонентов иноязычной коммуникативной компетенции, авторы считают целесообразным начинать работу над ней с первых занятий, уделяя особое внимание типологическим особенностям арабского языка, его грамматическому строю. В статье приводятся характерные особенности грамматической системы арабского языка, структуры слова и корня, знакомство с которыми на раннем этапе обучения помо-жет избежать возможных трудностей и позволит сформировать необходимое языковое мышление. Теоретической базой послужили работы известных арабистов Старинина [Старинин 1963] и Юш-манова [Юшманов 1938; 1998], а также выдающегося русского лингвиста академика Фортунатова [Фортунатов 1990]. Исследования такого рода имеют значение для сопоставительной грамматики и типологии языков и позволяют ближе подойти к мировосприятию носителей арабского языка. Выводы могут найти практическое применение в обучении российских студентов арабскому языку и арабов-русскому языку. Ключевые слова: компетентностный подход, компетенция, компетенция коммуникативная, языковая (лингвистическая) субкомпетенция, арабский язык, грамматика, структура слова, типология В свете модернизации отечественной системы образования в целом и высшей школы в частности стало актуальным применение компетентностного подхода в преподавании иностранных языков. Поскольку термины компетентность/компетенция варьируются в зависимо-сти от целей и контекста, в котором используются, представляется целесообраз-ным уточнить, как они будут пониматься в предлагаемой статье. Вслед за д.п.н. А.В. Хуторским мы будем, разделяя общее и индивидуальное, различать часто используемые синонимически данные понятия и определять их следующим об-разом. Компетенция-включает совокупность взаимосвязанных качеств личности (знаний, умений, навыков, способов деятельности), задаваемых по отношению к определенному кругу предметов и процессов, и необходимых для качественной продуктивной деятельности по отношению к ним [Хуторской 2002]. Компетентность-владение, обладание человеком соответствующей ком-петенцией, включающей его личностное отношение к ней и предмету деятельно-сти [Хуторской 2002].